Пепел и пыль (СИ)

— Не хочу тебя расстраивать, но, кажется, сейчас он станет ещё хуже.
Не понимая, о чём Родя говорит, я пытаюсь найти взглядом то, на что он уставился. Вижу двух девушек, идущих в нашу сторону. Узнаю их, но не сразу: Фаинины друзья… Или лучше сказать прихвостни?
В этом времени нет оперативных групп, но лучших из лучших всё же выделяют, а потому есть и те, кто хотят быть как можно ближе к ним. Зоя и Ульяна — как раз любители погреться в лучах чужой славы.
— Я не настроена сейчас с вами разговаривать, — сразу отрезаю я, стоит только им подойти достаточно близко.
— А мы и не за поговорить пришли, — произносит Зоя.
У неё на подбородке здоровая родинка, напоминающая пятно от шоколада. Не знаю, почему, но она вызывает у меня отвращение.
В руке Зои что-то блестит. Я вскакиваю со скамейки, но Ульяна успевает схватить подругу за руку, прежде чем та замахивается на меня с ножом.
— Какого чёрта? — вскрикиваю я.
Только когда кто-то тянет меня за юбку платья со спины, я понимаю, что непроизвольно встала перед Родей, защищая его собственным телом.
— Я видела тебя с Алёшей, — Зоя чуть ли не рычит.
Я пытаюсь сообразить, какой ещё Алёша. Боже, она что, о Бене? Едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Не хватало ещё стать участником какой-то дешёвой драмы.
— Мне это не интересно, — говорю я, но чувствую какой-то укол под рёбрами.
Аполлинария со мной не согласна.
— Покуда будешь появляться с ним рядом — с меня не станется, я узнаю об этом и приду, чтобы указать тебе, клеймёная, твоё место.
— Чего? — только и выдаю я.
Зоя недобро улыбается, отводит взгляд в сторону… И в следующее мгновение я чувствую острую боль в щеке.
— Не надо! — кричит Родя.
Он встаёт, но я успеваю толкнуть его обратно на скамейку. Это не его бой, и не мой даже. Но если эти двое хотят вывести меня из себя, то желаемое они получат.
Рабочая рука болит, а теперь ещё и зафиксирована так, что пошевелить ей я едва ли могу. Но Никита учил Аполлинарию не сдаваться даже тогда, когда нет никаких шансов на победу, а Татьяна учила меня прислушиваться к инстинктам. И сейчас они кричат мне о том, что кое-кто должен заплатить за непозволительную дерзость.
Я быстро наступаю Зое каблуком на носок, затем этой же ногой, не делая паузы, бью ей в колено. Она охает, сгибается, и я наношу сильный удар стопой в челюсть.
Зоя падает. Ни она, ни Ульяна не ожидают этого, поэтому медлят с ответной реакцией.
— Аполлинария! Рюрикович!
Это не моя фамилия. Это фамилия отца Аполлинарии.
Со стороны штаба кто-то бежит. Местная охрана — защитники, в чьи обязанности входит внутренний контроль. Сегодня это Гриб и Арина. У них в руках оружие.
— Что ты удумала? — кричит Арина.
Зоя не поднимается, похоже, я её вырубила. А Ульяна оказывается жалкой трусихой, неспособной постоять за свою подругу.
— Право, Аполлинария, ты самый безответственный человек из всех, кто проживает в этом городе! — продолжает сетовать Арина.
Подбежав, Гриб опускается на корточки и проверяет состояние Зои. Ульяна заводится, начинает трещать без умолку, сочиняя на ходу историю, где я — главный виновник.
Ой, да пошло всё к чёрту. Ещё одно слово, и она распластается на траве рядом со своей закадычной товаркой.
— Что произошло? — спрашивает Арина.
— Я не виновата, — качаю головой.
— Это правда, — подключается Родя.
Остальные его слова тонут где-то вне моего сознания. Я касаюсь щеки, размазываю кровь по коже. Прячусь за этой болью. До меня доносятся слова Арины:
— Иди домой, Аполлинария. Я постараюсь тебя прикрыть. И позволь брату залечить твои раны.
Киваю. Ноги сами ведут меня в правильном направлении. Мозг волшебным образом отключается, оставляя правление рефлексам и желанию поскорее добраться до постели. В моём времени тепло кровати часто помогало на время забыть о проблемах.
Кто знает, может и здесь это сработает.
* * *
Проспав весь день, ночью мне приходится бодрствовать. Из головы не выходят слова Бена и всё, что сегодня произошло. В итоге, когда мне надоедает крутиться и путаться в простынях, я решаю проветриться и проверить индру, временно живущую у Васи в комнате. По его словам, Бронберт всё время спит и лишь единожды за всё время просыпался, чтобы немного поесть. Его раны не заживают, и Вася говорит, что это плохой знак.
 
Что и так понятно. Бронберту не выжить.
Немного посидев рядом с Бронбертом и вслушиваясь в его отрывистое дыхание, я поднимаюсь, подхожу к распахнутому настежь окну. Воздух тёплый, он душит. Хочется прохлады.
Комната Васи, как и моя, располагается на первом этаже этого громадного дома. Я забираюсь на подоконник, свешиваю ноги и легко спрыгиваю, приземляясь аккурат на цветочную клумбу.
Завтра тётушка решит, что на её драгоценные растения снова совершил набег соседский пёс.
Босыми ногами ступаю по траве. Останавливаюсь там, где она кончается и начинается голая земля. Шаг дальше делать не решаюсь, но и возвращаться в дом не хочу, поэтому опускаюсь на траву: сначала сажусь, потом откидываюсь назад. Звёздное небо окрашено в чернильный цвет. Закрываю глаза и пытаюсь представить то, что простиралось над нашими головами в Огненных землях, но, как ни пытаюсь напрячь воображение, выходит только путаница, мешанина из кадров.
Тогда я мысленно возвращаюсь домой.
Моя жизнь не была яркой или интересной, необычной или такой, где каждый день — дар, сокровище, нечто, наполненное самим ощущением того, что ты живёшь, а не существуешь. Но в ней были любимые: мама, Даня, Кирилл, Лия.
Да, я была лишь одной из миллиарда, но, по крайней мере, иногда я была счастлива.
А что сейчас? Я яростно мечу на место героя, хочу спасти невинных — будущих жертв, имена которых никогда не узнаю. При этом собственная мать наверняка ненавидит меня за то, что я пошла путём отца, лучшая подруга мертва, отношения с братом уже никогда не будут прежними, а у лучшего друга теперь есть те, кто легко сумел меня заменить.
Моя жизнь больше мне не принадлежит.
Открываю глаза. Цепляюсь взглядом за звёзды и строю между ними дорожки, вырисовывая кривые линии. Нахожу Кассиопею (или мне лишь кажется, что это она?). Автоматически касаюсь каждого запястья по очереди, но вместо браслета нахожу лишь Нити Времени. Потираю ладони. На улице тепло, но дрожь, пробирающая меня до костей, идёт откуда-то изнутри. Как судорога, от которой никак не избавиться, пока она сама не решит отступить.
Поднимаю корпус и тут же вздрагиваю. От испуга мурашками покрывается всё тело. Мысленно прикидываю, успею ли убежать. Едва ли — вход в дом с противоположной стороны. Да и не станет он нападать на меня — здесь, в этом мире, он считает меня своим другом. Поэтому я лишь поднимаюсь на ноги, стряхиваю здоровой рукой землю и траву с пижамной сорочки и выдавливаю из себя самую дружелюбную улыбку, на которую способна.
— Христоф? — хорошо, что удивление моё неподдельное.
— Сюрприз! — Христоф разводит руки в стороны. — Хорошо, что ты здесь — не надо вламываться в дом.
Христоф подходит ко мне. Я парализована: не страхом, любопытством.
— Зачем ты пришёл?
— Поговорить.
Христоф пинает землю под ногами. Даже в полумраке ночи его глаза отдают морской голубизной.
— О чём?
— О доверии.
— Не думаю, что понимаю тебя.
Христоф суёт одну руку в карман брюк и вытаскивает оттуда бутылочку с жидкостью, содержимое которой переливается холодным золотом. Он протягивает её мне. Я медлю.
— Что это?
— Для твоего плеча, — Христоф кивает на вывихнутую руку. — Сустав восстановится за пару часов. И щеке тоже поможет.
Если я буду сомневаться слишком долго, Христоф что-то заподозрит. Поэтому принимаю бутылочку. Верчу её в пальцах. Жидкость в бутылочке густая, переливается медленно.
— Это нужно пить?
Христоф усмехается.
— Только, если хочешь умереть. Это мазь, Аполлинария. Не водка.