Так умирают короли (СИ)

- Разве вы властны над жизнью и смертью, Гильом де Шарон, чтобы угрожать своему королю, стоя у его смертного одра?
Филипп вложил в эту фразу все оставшиеся силы и смежил веки, чтобы скрыть свою боль. Она пронзала все конечности. Она искажала восприятие. Она затуманила зрение и приглушила слух. Но она не помешает закончить этот разговор достойно. Угрозы де Шарона пусты. Ни один человек не в силах сделать то, о чем он говорит.
- «Своему королю»? Тебе недолго осталось быть моим королем. А насчет твоего вопроса... Ты удивишься, Филипп. Ведь ты ничего не знаешь об этом мире. И о другом. Более могущественном, чем этот. Ты уничтожил мой орден из-за денег. Ты наводнил страну фальшивыми монетами. Ты алчный старик, который взял слишком много на себя. Ты надеешься, что умрешь, и все закончится? Поверь мне – все только начинается.
- Я не верю в загробную жизнь, сударь. Вы зря тратите время, пугая меня.
- А кто говорит о жизни загробной? Я пришел, чтобы в последний раз посмотреть на короля Филиппа IV Красивого, Железного короля Франции, короля Наварры из династии Капетингов. Потому что, как бы ни закончилась эта ночь, завтра его не будет. Потому что, как бы ни закончилась эта ночь, завтра его ждет новая жизнь. Ты будешь молить о смерти, Филипп. А она не придет. Она никогда к тебе не придет. Моле не встретит тебя в Аду. Но ты станешь свидетелем того, как твоя династия умирает. Как умирают твои дети. Как Франция разваливается на части без сильного властителя. Я многое вижу. И – может быть – я что-то тебе расскажу. А пока… Король умер? Страна должна почтить его память.
[1]Жак де Моле́ (16 марта 1244 — 18 марта 1314) — двадцать третий и последний Магистр ордена Тамплиеров.
 Глава первая. Уж лучше бы смерть 
Король Филипп IV
Собор Сен-Дени, Франция, Париж
Декабрь 1314 года
Наверное, камердинер снова забыл открыть окно в королевской опочивальне. Ничем другим Филипп не мог объяснить невыносимую головную боль, завладевшую им, стоило прийти в себя. Сознание мутилось подобно старому пруду, у которого король некогда выстроил охотничий домик. Пруд был маленьким, его воды легко теряли прозрачность, щедро удобренные опадавшей листвой. И вот сейчас его мысли запорошили необъяснимые вспышки в висках, в груди. Кажется, во всем теле.
Боже.
Филипп попытался открыть глаза. Попытка провалилась, не устояв на шатком плато – он был обессилен. Слабыми вспышками перед глазами снова пронеслись воспоминания: падение с лошади, длительная болезнь, разговор на смертном одре. Мгновение за мгновением он восстанавливал память, чувствуя, как вместе с собранными фрагментами самого важного из существующих витража он терял ощущение реальности происходящего. Кто-то играл с ним, как мудрец со змеей, как ребенок с собакой. Король отчетливо помнил величественные своды Сен-Дени. Его положили меж отцом и матерью.
С ним простились.
Его похоронили.
Эта мысль заставила подскочить. Филипп открыл глаза и огляделся.
Он находился в небольшом помещении, напоминавшем скорее келью, чем гроб. Может, это был сон, вызванный лихорадкой, и сейчас все хорошо? Он упал на жалкое подобие подстилки. Сил не было. Было больно даже дышать.
Филипп с трудом поднял руку и прикоснулся к лицу. Он давно не брился – борода отросла. А волосы нет. Сколько прошло времени? Неделя? Правой рукой король ощупал пространство вокруг себя. Он лежал на каменном полу, на грубо сплетенном холсте, который при всем желании невозможно было перепутать с королевской периной. На нем самом – обрывки некогда идеально сшитой рубашки, узкие порванные штаны. Одежда, судя по всему, тоже не менялась несколько дней. Филипп не чувствовал запахов. Он вообще ничего, кроме боли и слабо стучавшегося в сознание холода, почувствовать не мог.
Де Шарон исполнил угрозу? Оставил его умирать заживо в келье монастыря? Вот обрадуются монахи такому гостю. Или это все – лихорадка? Но нет. Филипп коснулся лба. Ледяной. Сухой. В голове предательски прояснилось. Боль подобно горнилу выплавила мысль – это не сон, не лихорадка и не мираж.
 
Он вернулся к понедельнику, 4-го декабря, когда Франция простилась со своим королем. Когда так удачно проснувшийся слух о проклятии Магистра тамплиеров обрел новую жизнь. Когда наследник, его сын, лишь на миг, но задумался о черной череде случайностей. Глупец. Король не должен позволять себе сомневаться, он не имеет права на страх. Дрогнул король – рухнуло государство. И не закрепить былых побед. Не отвоевать Фландрию. Не обогатить казну.
Филипп, не открывая глаз, попытался сесть. Он с трудом смог приподняться и прислониться спиной к холодному камню стены. Голова закружилась, к горлу подкатил вязкий комок. Странно, но он совершенно не хотел есть. Весь его мир замкнулся на застоявшемся, затхлом воздухе, мгле и тиши древнего собора. А когда-то он искренне восхищался красотой сооружения. И радовался принятому его предком решению перенести сюда все королевские усыпальницы. Он легко воспринимал тот факт, что и сам рано или поздно окажется здесь, среди родственников, среди прошлого, в ожидании чужого будущего. Но не мог предположить, что при этом сохранит способность мыслить. И сохранит жизнь. Хотя жизнь ли это? Он пошел против церкви. Может, это наказание?
Филипп усмехнулся. Эта усмешка, столь неуместная сейчас, разогнала боль. Он смог открыть глаза. Слабый луч света проникал в темницу. И теперь стало ясно, что он действительно в келье. Что чутье не подвело, и это действительно Сен-Дени – Филипп узнавал подобие барельефов на стенах.
И как объяснить тот факт, что…
- А ты силен.
Знакомый голос стер усмешку с лица короля. Он повернул голову в бессмысленной попытке увидеть говорившего. Келья оставалась такой же темной и пустой. Только в углу напротив, казалось, сама тьма сгущалась, не принимая ничьих очертаний, но становясь непроглядной, как сама смерть.
- Пара дней на то, чтобы очнуться. Несколько минут на то, чтобы все вспомнить. Право, королевская воля действительно сильнее любой другой.
Филипп молчал.
- Тебе не обязательно держать лицо. В памяти людей ты навсегда останешься Филиппом IV Красивым. Но не волнуйся, скоро я дам тебе другое имя.
Филипп молчал.
Он смежил веки – тьма в углу постепенно краснела, а королю не хотелось превращаться в ребенка и начинать верить в чудищ. Голос – игра воображения. Или человек за стеной. Каких чудес только ни бывает в древних соборах. Может, и келья на самом деле не просто келья.
- О, нет, Филипп. Я настолько же реален, насколько и нет. Посмотри на меня.
Король повиновался. Что-то в этом изменившемся голосе заставило его открыть глаза и снова посмотреть в угол, который больше не пустовал.
- Де Шарон.
- Какой величавый тон. Я думал, ты потеряешь способность говорить так четко и спокойно. Я почти расстроен. Ты, верно, голоден?
- Оставь меня, - ответил Филипп, в это мгновение почувствовав зверский голод.
- О нет. Несчастный магистр тоже молил о быстрой смерти. А что ты сделал? Я обещал тебе, Филипп. Не только королевская воля должна быть твердой. Но и обещание дворянина. Особенно обещание темного существа.
- Чье?
- Вопросы потом.
Полностью воплотившись из тьмы, де Шарон встал на ноги. Он был облачен в черную мантию, не похожую ни на одну из тех, что Филиппу приходилось видеть. И само лицо не походило ни на одно из знакомых, хотя и сохранило черты Гильома де Шарона. Это лицо было прекрасно и ужасно, как грех. Совершенные, высеченные будто в мраморе черты, прямой, жесткий и колючий взгляд черно-красных глаз. Кто-то добавил красок. Кто-то добавил изящества. Это был де Шарон, но другой, преобразившийся.
- Ты поешь, - продолжил гость. – А потом, так уж и быть, я покажу тебе место последнего приюта короля Филиппа. И ты простишься с ним. Впереди тебя ждут века сожалений и мук.