Дражайший плут

Ни в коем случае.
Но это случится не сегодня.
За последней ступенькой была травянистая лужайка, а за ней – сад леди Фебы, лабиринт выложенных гравием аккуратных дорожек, петляющих среди причудливых клумб с цветущими растениями. Тревельон никогда не видел подобных садов. Во-первых, тут росли исключительно белые цветы: розы, лилии, ромашки всех сортов и десятки других растений, названий которых он не знал, потому что никогда не интересовался ботаникой. Вторую особенность этого сада можно было заметить, только подойдя поближе: висевшее в воздухе густое благоухание. Тревельон никогда не спрашивал, но и без того было ясно, что каждый цветок, растущий в этом саду, источал собственный аромат. Каждому, кто входил в этот сад, могло бы показаться, что он вступает в будуар феи. В цветах лениво жужжали пчелы, а напоенный сладкими ароматами ветерок кружил голову.
Обернувшись, Тревельон заметил, как леди Феба буквально на глазах успокаивается: плечи расслабились, кулаки разжались, на сочных губах заиграла улыбка. Она подставила лицо ветерку, и он затаил дыхание. Здесь, в саду, наедине с леди Фебой, он мог смотреть на нее сколько душе угодно, ласкать взглядом нежный изгиб шеи, упрямый разлет бровей, влажные, полураскрытые губы.
Капитан отвел взгляд, язвительно усмехнувшись собственной слабости. Девушка была прямой ему противоположностью: молода, невинна, полна жизни. В ее жилах текла голубая кровь, наследие многих поколений аристократов. А он далеко не молод, бывший солдат, циник и скептик, и кровь у него самая обычная, красная.
– Кто он? – ворвался в его мысли ее голос.
Ему пришлось прочистить горло, прежде чем ответить.
– Вы о чем, миледи?
– Как вы недогадливы! Разумеется, о том, кто за мной охотится. – Ее выразительное лицо сложилось в гримасу. – Кто он?
– А-а… – Под ногами хрустнул гравий – они ступили на садовую дорожку. – Очевидно, это был сосед вашего брата из Ланкашира, некто Мейвуд.
При этих словах она остановилась, обернулась к нему и сделала большие глаза.
– Лорд Мейвуд? Правда? Но он же старый – лет шестьдесят, не меньше. Что ему от меня могло понадобиться?
– Его светлость не знает наверняка, – задумчиво ответил Тревельон. После сегодняшнего разговора с герцогом многие вопросы так и остались без ответа, и ему было тревожно. – Возможно, лорд Мейвуд хотел заставить вас выйти за его сына.
Феба задумалась, нахмурившись, и ему показалось, что ее глаза прикованы к пистолетам, притороченным к ремням на его теле.
– Но лорд Мейвуд виновен? Нашли доказательства его преступления?
– Не совсем. – Тревельон помолчал. – На прошлой неделе лорд Мейвуд прислал вашему брату письмо с угрозами, а один из тех, кого я застрелил, оказался уроженцем Ланкашира.
Ее темные брови сошлись на переносице.
– Что сказал лорд Мейвуд, когда его призвали к ответу?
– Ничего, миледи, – признался капитан. – Он неожиданно умер сегодня утром от апоплексического удара.
– Ох… – Феба растерянно заморгала, осторожно перебирая в пальцах лепестки розы, словно это могло ее успокоить. – Мне так жаль.
– А мне нет, – жестко сказал Тревельон. – Если это означает, что вы теперь в безопасности.
Она ничего не ответила, и они продолжили прогулку.
– Итак, Максимус полагает, что с этим делом покончено.
– Да, миледи.
Герцог, казалось, обрадовался, что дело уладилось столь простым образом, но Тревельон радовался бы куда больше, если бы лорд Мейвуд признал свою причастность к преступлению. Он пытался убедить хозяина, что расследование следует продолжить, дабы выявить, не стоит ли за этим кто-то другой, но Уэйкфилд был убежден, что дело можно закрыть.
В отсутствие признания Мейвуда в голову Тревельона по-прежнему закрадывались сомнения, но он не делился ими с леди Фебой: не стоило тревожить ее, не имея особых оснований. Кроме того, он всегда был начеку, как и прежде.
– Ага, а вот здесь образовалась завязь, – пробормотала Феба, теребя в пальцах цветок, с которого осыпались почти все лепестки. – Нет ли у вас корзинки?
 
Его брови поползли вверх. Откуда у него корзинка, зачем она ему?
– Нет, миледи.
– Как недальновидно с вашей стороны, капитан, – все так же вполголоса отозвалась она и, достав из маленькой сумочки на поясе ножнички, срезала увядший цветок и протянула ему. – Держите.
Тревельон взял цветок и сунул в карман, за неимением того, куда его выбросить.
– Не видно ли других, которые тоже нужно срезать? – спросила она его, в то время как рука порхала над цветами.
– Есть еще один. – Он поймал ее пальцы, прохладные и такие хрупкие в его большой ладони, и коснулся ими осыпавшейся розы.
– Ах, благодарю вас.
Он наклонил руку.
– Разве у вас нет садовника для подобной работы?
– Есть. – Она срезала головку цветка, и опять отдала ему, он вынужден был отправить и ее в карман. – Но зачем дожидаться?
Ее рука деловито принялась ощупывать розы.
– Ведь это нелегко, миледи.
Она рассмеялась, и этот смех вызвал в нем странное беспокойство, отдаваясь где-то в позвоночнике.
– Вы решительно ничего не смыслите в садоводстве, капитан Тревельон.
Она не стала вдаваться в объяснения, вновь принимаясь за работу, и его поразило, насколько ей было легко здесь, среди цветов, каким радостным, открытым было ее лицо.
– Жаль, что сегодня пасмурно, – рассеянно проговорила Феба.
Он не произнес ни звука, но она, должно быть что-то почувствовав, медленно выпрямилась и подняла к нему лицо – такое юное! – сжимая в руке ножницы.
– Капитан?
Раньше он не понимал, что имеется в виду, когда кто-то говорит, что у него разбито сердце, а теперь понял.
Спокойно. Он никогда не лгал ей раньше и не собирался и начинать.
– Сегодня солнечно.
Вокруг все было черно, хотя капитан Тревельон и сказал ей, что светит солнце.
Феба предполагала, что этот день наступит. Ее зрение неизменно продолжало ухудшаться год за годом. Только полный идиот не понял бы, к чему все идет.
Вот только… одно дело – понимать это умом, и совсем другое – принять. А оно, глупое, явно питало надежду на чудо.
От этой мысли она даже рассмеялась, только смех был скорее похож на плач.
И опять пришел на помощь он, ее верный капитан, суровый и лишенный чувства юмора, но неизменно оказывавшийся рядом.
– Миледи? – Тревельон взял ее руку в свою большую теплую ладонь и обнял за плечи, словно она могла упасть.
И было отчего.
– Как глупо, – сказала леди Феба и провела по лицу дрожащей ладошкой, потому что все-таки заплакала. – Развела сырость.
– Идемте. Вам нужно сесть.
Позволив опереться на свое надежное плечо, он подвел ее к каменной скамье и усадил. Она покачала головой.
– Простите.
– Не надо извиняться, хрипло проговорил капитан.
Она судорожно вздохнула, догадавшись, что он потрясен не меньше ее самой.
– Хотите знать, почему у меня только белые цветы?
Он если и был обескуражен, то никак этого не показал, просто ответив:
– Да.
– Три года назад, когда я только начала сажать свой сад, мое слабеющее зрение лучше всего различало белый цвет, – сказала Феба. – И, разумеется, еще потому, что белые цветы обычно пахнут сильнее других.
Он ничего не ответил: только крепче сжал ее плечи, – и она даже обрадовалась, что сейчас с ней именно капитан. Будь рядом Гера, Максимус или кузина Батильда, и ей пришлось бы сочувствовать их страданию – страданию из-за ее потери, – а капитан Тревельон просто давал ей ощущение своего надежного присутствия. Не станет же он рыдать от жалости к ней или придумывать слова утешения.
И это было по меньшей мере приятно.
– Это глупо, – продолжала Феба, – оплакивать неизбежное. Я знала, что лекарства нет, и сама настояла, чтобы Максимус прогнал всех этих докторов и чудотворцев. Я знала…
Она с трудом сдерживала рвавшиеся из груди рыдания и, закрыв ладонями рот, судорожно хватала воздух, дрожа всем телом.