Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20 (СИ)

Филатов молчал.
— Вот что я вам скажу, господин есаул, — в маленьких глазах Новохатко проявился холодный свинцовый огонек. — Я так понимаю, что вы не зря ко мне пришли. Простите, деваться вам некуда…
Есаул резко встал.
— Не утруждайтесь, господин есаул, сядьте, — продолжал Новохатко. — Серьезного дела они вам больше не доверят. Но я вам друг, и вы мне верьте, у меня закваска. Должны мы с вами, Иван Егорович, о себе подумать. А первым делом убрать бы нам из штаба господина Беленкова и его правую руку Милашевского.
— Вы так говорите со мной, — криво улыбаясь, сказал Филатов, — будто бы я уже во всем согласен с вами.
— Эх, Иван Егорович, плох бы я был, если б сомневался. Вы, я да корнет Бахарев — мы тут их быстро в христианскую веру приведем. Скажу по секрету: князь мне больше доверяет, чем полковнику.
— А где Бахарев?
— А где же ему быть? У меня в надежном месте, мои ребятушки позаботились. Он, между прочим, человек хороший, поговорили мы с ним по душам. Письмо при нем было. От самого епископа Филиппа.
— Это я знаю, — ответил есаул. В душе он был согласен с предложениями Новохатко, но считал необходимым поломаться. Это, конечно, не ускользнуло от Новохатко. И он дал гостю такую возможность.
Оказалось, что Милашевский вместе с казначеем штаба Долгоруковым давно уже занимаются неприглядными финансовыми комбинациями. После бегства Деникина у Долгорукова остались клинге, с которых печатались “донские деньги” — “колокольчики”. Раздобыв где-то краски и печатный станок, Долгоруков и Милашевский печатали эти бумажки. Когда же в штаб поступали деньги на нужды организации в какой-нибудь другой валюте, они заменяли ее своими “колокольчиками”.
Филатов был возмущен до крайности.
— Это низость! В то время, когда все мы ежеминутно рискуем головой, они думают о корысти. Никакого суда они не достойны. Я сам их убью!
— Ну зачем же вам рисковать? — Новохатко спокойно налил себе чаю. — Я уже сговорился, как это сделать. Все будет тихо и аккуратно.
— С кем же это вы сговорились?
— Да с вашим корнетом, не возражаете?
  
14. По русскому обычаю
 
Балканское полуденное солнце жгло нестерпимо. Виллу бывшего царского посланника в Софии с недавних пор сделал своей резиденцией Врангель. Из-за жары барон, принявший уже с утра в садовой беседке двух посетителей, решил перенести следующую беседу в кабинет в глубине дома. К тому же свидание предстояло особое.
В ожидании его Врангель прошелся по затененной дорожке, усыпанной галькой, привезенной с морского побережья. Недавно ее полили, и она сохраняла тонкий, едва уловимый аромат моря, мешавшийся с пряным запахом лавра. Это сочетание снова напомнило барону Крым, горячие дн;; прошлого лета. Прорыв на Украину, который тогда казался началом победы. Да, это было ровно год назад. Всего год! А кажется, вечность! Барон был под впечатлением последнего визита. Только что у него был уверенный в себе и напористый господин по фамилии Цанков, глава какой-то новой политической группы, названия которой Врангель как следует не запомнил. Он усвоил только одно: господину Цанкову очень не нравится нынешнее болгарское правительство Александра Стамболийского. Не нравится по многим причинам, но прежде всего своими демократическими реформами.
— А вам известно, барон, что думает Стамболийский о событиях в России? “Тот, кто любит русский народ, не будет сожалеть о падении царизма!” Я уверен, — продолжал Цанков, — что в ближайшие месяцы Стамболийский сговорится с большевиками. Вы понимаете?
Это Врангель понимал. Он чувствовал, что новое правительство под давлением народного мнения все более неприязненно смотрит на врангелевское воинство, расположившееся в Болгарии, как у себя дома. Многие симптомы говорили о том, что пора уходить, пока не попросили.
— Скажите, барон, — вкрадчиво говорил Цанков, — могу ли я рассчитывать, что русская армия, оказавшаяся ныне волею судеб на нашей дружественной земле, в случае возникновения каких-либо внутренних трений будет на стороне людей, стремящихся к истинному благополучию?
 
Барон применил свой обычный козырь.
— Я солдат, и не мое дело политика, — сказал он.
— Вы скромны, генерал, я знаю вас и как политика, — ответил Цанков. — И смею вас заверить, наши политические платформы весьма близки. Сильная единая рука должна править государством. Не так ли? Единственно, что в ответ мы могли бы гарантировать вам некоторую финансовую поддержку.
Это, конечно, меняло дело. И все же ответа он сразу не дал. Нужно было выяснить, как отнесутся к этому французы и англичане, да и проверить, какие финансы за этим Цанковым.
— Надеюсь, — заговорил, наконец, Врангель, — что все инструкции специального характера вами уже получены. Я пригласил вас для того, чтобы сообщить вам лично некоторые сведения политического характера.
Барон снова выдержал паузу.
— Итак, вам предстоит встретиться с руководителями наших штабов в России князем Ухтомским в Ростове, генералом Пржевальским на Кубани. Вы должны посетить генерала Шиты Истамулова в Дагестане и Ганукомуллу в Чечне. В разговорах с ними и с их офицерами вам необходимо наметить те задачи, которые встанут перед ними после высадки десанта. Мы не планируем немедленного похода на Москву или хотя бы на север. Наша задача — закрепиться на любом участке нашей многострадальной родины. И тем создать предпосылку для ее полного освобождения.
Барон встал.
— Успех этого дела во всем зависит от предварительной подготовки. Каждый коммунист, комиссар должен быть на строжайшем учете заранее. Не дать никому уйти. Вот в чем задача. В первую же ночь десанта все большевики в Ростове должны быть на фонарях! И никаких пятых, десятых — все, кто способен оказать нам сопротивление! И это будет, будет в конце июля! — хриплый голос Врангеля прозвучал внушительно.
— Я могу сослаться на этот срок? — спросил Васильковский.
— Только самым доверенным людям.
Барон нажал кнопку звонка. В комнату вошел слуга-болгарин, неся на маленьком подносе серебряные чарки.
— Итак, господа, по русскому обычаю — за успех вашей миссии, полковник, — сказал Врангель. — Правда, водка пока болгарская, но не беда, скоро выпьем и русской.
Все взяли по чарке.
Единым духом опрокинув водку в широко открытый рот, Врангель провел белой ладонью по усам.
— А вы где служили, полковник?
— В штабе его превосходительства покойного генерала Май-Маевского.
— Царство ему небесное, — сказал, крестясь, Врангель, — бог ему судья! Прекрасный был воин и полководец. Если бы не эта его слабость, — барон постучал длинным полированным ногтем по серебряной чарке, — возможно, поход на Москву завершился бы по-иному.
Нолькен хитро взглянул на барона, словно хотел сказать: “Ну конечно, теперь пьяница Май-Маевский виноват! А как сами вы, ваше сиятельство, удирали из-под Царицына?”
— Я попрошу вас, полковник, — продолжал Врангель, — передать мой личный привет князю Ухтомскому. Скажите Константину Эрастовичу, что по вполне понятным ему причинам мы нигде, даже в переговорах с союзниками, не называли его имени. Но узкий круг знает о его неоценимой деятельности, и, безусловно, в правительстве нового русского государства он займет достойное место. И еще одно. Предупредите князя, что к англичанам, по моим сведениям, откуда-то, помимо нас, проникают сведения о действительном положении дел в ростовской организации. Это может нам повредить. Они и так не особенно верят в силы нашего подполья. Хорошо бы выяснить источник.
— Слушаюсь, — кратко ответил Васильковский.
 
— А теперь, господа, — закончил Врангель, — сядем и помолчим перед дорогой. По русскому обычаю.
  
15. Старые знакомые
 
В небольшой комнате домика на окраине города окна были снаружи закрыты деревянными ставнями, а изнутри вдобавок еще занавешены старыми одеялами. У письменного стола, освещенного керосиновой лампой — “молнией” с абажуром из красной меди, сидел старик с коротко подстриженной щеткой седых волос. Он писал, изредка останавливаясь и вздергивая вверх голову, отчего ярко вспыхивали стекла пенсне на тонком орлином носу старика. Из передней послышался стук в дверь. Старик не торопясь взял недописанный лист и, открыв в толстой верхней доске стола потайную дверку, спрятал его.