Ты всё узнаешь утром (СИ)

— Кто? — раздалось из-за двери, следом залаял пес.
Бывшая соседка? Юля? Не уверена, что ему вообще известно моё имя.
— Валентин Петрович, это Юля, — откликнулась я, получилось немного несмело. Сглотнула и добавила громче: — Соседка…
Впрочем, он уже приоткрыл дверь, и последнее слово я произносила ему в лицо, можно было бы и не орать так.
— Здравствуйте, — сбавила я звук и кивнула. — Решила заглянуть к вам, поздравить.
Пес выбежал из дверей, обежал меня по кругу, обнюхал, вильнул хвостом и встал передо мной, задрав морду. Я опустила руку ему на голову, забралась пальцами в шерсть, поглаживая загривок, и шепнула Джеку «привет». Хозяин стянул с лица очки, они повисли на веревке, болтающейся на шее, сощурил глаза и прикрикнул на собаку:
— Дай человеку пройти! Всю избу простудим не то.
Старик посторонился, освобождая проход, Джек юркнул внутрь первый. Своеобразное приглашение. Я вошла следом, Херальд прикрыл дверь и указал мне на вешалку:
— Раздевайтесь, чаю выпьем.
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я разделась и осмотрелась. Стены оставили в натуральном виде. Деревянными, округлыми, в стиле русской избы, они подходили Херальду как никакие другие. В гостиной новый диван, перед окном круглый стол застелен ажурной скатертью с кистями, свисавшими к самому полу. Из каких закромов она у него сохранилась? «Несгораемый сундук», улыбнулась я. Над столом висит та самая рама с фотографиями, про которую говорил Глеб. Прошла ближе, пытаясь отыскать нужную. Большинство снимков черно-белые. На одном из них Херальд с кудрявым, лихим вихром на голове, рядом женщина с покатыми плечами. Сосед едва узнаваем, выдавал прямой длинный нос.
— Супруга моя, — пояснил мне старик. Свернул разложенную на столе газету, стянул с шеи веревку с очками и повернулся ко мне: — Садитесь, чайник сейчас принесу. Горячий он у меня.
Я прошла, села за стол, ближе к висевшей раме. Фотография с подростком была одна. Внимательно вгляделась в лицо, Глеб прав это — разные люди. Вернулся Херальд, нес металлический чайник, подхваченный за ручку свернутым кухонным полотенцем, в другой руке две чашки. Снова ушел на кухню, вернулся с вареньем.
— Вишневое уважаете?
— Очень. Я вам подарок принесла, — протянула ему сверток. — И Джеку. С наступающим.
— Я праздниками уже лет десять как не интересуюсь, но спасибо вам. — Взял у меня сверток, покрутил его, покачал головой. Чувствовалось, мужчина смущен и растерян. — Что там, в кульке то?
— Жилет. Теплый, шерстяной, надеюсь, вам понравится.
— Вот эть. И ответить мне нечем…
— Я от души. Примите, пожалуйста.
Стали пить чай, поглядывая друг на друга. Варенье вкусное. Лопала, зачерпывая ягоды ложкой, ничуть не стесняясь. Сосед только посматривал да щурился. Обычная хмурость словно испарилась с лица. Распечатала псу кость, вручила. Джек подхватил зубами, прилег в углу дивана, захрумкал. Не сговариваясь, повернулись и теперь наблюдали за ним. Чудной Новый год.
Утка! Опомнилась я и подскочила.
— Валентин Петрович, мне бежать нужно. Спасибо за чай.
Метнулась к порогу, старик за мной: «Обожди», — трясет сухим пальцем. Накинула сапоги, шубу, жду. Вернулся с банкой варенья.
— На-ка, — сует мне банку. — Вишневое. Погреб больше всех уцелел. Картошку залили, а банки ниче, выстояли.
— Спасибо! С праздником вас еще раз.
— И тебе не хворать. Побегай, давай, десять уж. Молодым с молодыми охота.
Пес вызвался проводить до калитки, дальше я его прогнала, да и Херальд свистнул, приструнив животину. Помахала рукой, сосед помахал в ответ и стоял на крыльце, пока я не уселась в машину.
Запах стоял на всю квартиру, благо не гари. Вытащила блюдо, надорвала сверху фольгу, птичка — полный порядок. Сока внутри кокона ещё предостаточно, полила им же спину и бока утки, вновь впихнула в духовку — румяниться.
Отец готовился спать, уже облачился в пижаму.
— Нет, папа, нет. Спать мы пока не будем, — возразила я. — Отказов не принимаю. У тебя есть полчаса, чтобы принять душ, надеть брюки, чистую рубашку и причесать волосы. Я буду ждать тебя на кухне. — Он не двинулся с кровати. Сидел, прижавшись ногой к тумбе, смотрел сквозь меня. Я наклонилась и взяла его за запястья: — Пап, я прошу, ради меня.
 
— Приду.
Пока суетилась, кружила от холодильника к столу, казалось, нащупала: вот оно — праздничное настроение, как выяснилось позже, только казалось. Салат, утка во главе, канапешки с икрой и шампанское, получился вполне себе новогодний стол, учитывая, что он для двоих. Принесла на кухню ноутбук — не пропустить куранты! — нашла первый канал, сбавив звук до едва различимого: слушать пение родной эстрады пока не хотелось, возможно, позже.
Отец выполнил все мои просьбы и возник в дверях кухни: рубашка немного примята, особенно на рукавах, зато причесаны волосы. Еще влажные и от этого послушные обрамляли лицо, делая его заметно моложе. Я глянула на часы — утюжить рубашку поздно.
— Садись, — кивнула ему на стул, бог с ней, с рубашкой. — Тебе салат положить?
Напевая, наполнила тарелку отцу, затем себе. Ткнула утке в бок двузубую вилку, разделала ножом прямо в блюде и села напротив отца. Пожелала приятного аппетита и уставилась на него, ожидая взаимной вежливости. Не дождалась.
— Хорошо, давай ужинать, — предложила я, особо не рассчитывая, что он притронется к еде. Как оказалось зря. Салатом отец увлекся, тарелка пустела на глазах. Я положила ему хороший кусок утки и улыбнулась: — А знаешь, я даже рада, что этот новый год мы встречаем вдвоем. Тихо, по-семейному.
В глазах отца читалось недоверие. Он отвел взгляд и обратил его к фотографии мамы, вздохнул печально и едва слышно произнес:
— Какая уж мы теперь семья.
Сил возражать не нашлось. Наверное, правильнее было возмутиться, обидеться: как так, папа, отец и дочь — чем тебе не семья?! Я напомнила себе о терпении, не давая возможности простодушничать.
На экране ноутбука полным ходом шло поздравление президента. Я добавила звук и схватилась за шампанское, отец протянул руку:
— Позволь мне.
— С удовольствием.
Скорее всего, он растерял опыт или переволновался, но шампанское в его руках «выстрелило» раньше, чем раздались куранты. Пробка ударила в потолок, я издала восторженный визг и подхватила бокалы, помогая ловить в них игристое. Кроме бокалов попало на скатерть, в тарелки, нам на руки, зато вышло весело и празднично.
— С новым годом, пап! С новым счастьем!
— С новым годом!
Сделали по глотку и замолчали. Раздались куранты, под них я осушила бокал до дна. Всё, вот он новый год. Мгновение и наступил. Есть больше не хотелось, впрочем, как и говорить, танцевать тем более. На экране люди жгли бенгальские огни, бросали серпантин, сияли улыбками… За окном шел снег маленькими, редкими снежинками. Может, стоит пройтись?
Прямо под нашими окнами грянул салют. Самый что ни на есть настоящий. Залпы летели выше нашего третьего этажа, распадаясь на сотни мелких огней. Красиво, шумно. Щелкнула клавишей выключателя, погасив свет, и переместилась к окну под озаряющие кухню вспышки. Раздвинула тюль — красные, зеленые, серебристые брызги то разливались дождем, то сияли шаром и тухли, уступая место следующим.
Я заворожено таращилась на искры, пока не догадалась посмотреть вниз, чтобы увидеть виновников сего великолепия. Странное дело, такие вещи как салюты, принято запускать в небо большой дружной компанией, сопровождать восторженными возгласами в унисон, улюлюканьем или криками ура на худой конец, видеть одинокую темную фигуру посреди двора неожиданно, даже нелепо. Мужчина в темной куртке, надвинув на голову капюшон с опушкой, торчал под окнами совершенно один. Чудак какой-то. И раз уж ты решил себя порадовать, логичнее смотреть вверх, наслаждаться радостью, а для этого необходимо задрать голову, я же совершенно точно уверена — чудак пялится на окна, причем нашего дома. Из подъезда дома напротив высыпала разновозрастная толпа, желая приобщиться к прекрасному, в этот момент новая серебристая вспышка на несколько секунд осветила лицо мужика. Глеб. И вглядывается он именно в наши окна.