Последние дни Сталина

Тем не менее Хрущев был назначен председателем комиссии по организации похорон. Выходец из обычной шахтерской семьи, он дослужился до должности первого секретаря партии в Москве, а затем, во время войны, возглавлял партийную организацию Украины, после чего в 1949 году вернулся в Москву, чтобы стать одним из самых доверенных подчиненных Сталина. Беспощадный, когда это было необходимо, он проводил сталинские чистки в Украине. В то же время Хрущева знали как дружелюбного, открытого человека, доступного для рядовых членов партии и простых людей, более человечного и приземленного, чем его коллеги. И мир оценит эти его качества, когда он поднимется на вершину власти. В ходе Второй мировой войны Хрущев, в отличие от большинства коллег, ездил по стране во время и после гитлеровского вторжения. Он видел героизм солдат, разрушения, глупость партийных комиссаров, мешавших компетентным военачальникам, и офицеров, переживших чистки. Он не боялся «испачкать сапоги», и он никогда не любил уезжать по работе в Москву от шахтеров и колхозников, которых по-настоящему любил. Кроме того, — и это не мелочь, — у Хрущева была добрая интеллигентная жена, которая, по свидетельствам современников, старалась смягчить его нрав и поощряла все благородное и гуманное, что было в его натуре. Эти качества выделяли Хрущева на фоне остальных сталинских приближенных.
В комиссию по организации похорон входил также Лазарь Каганович, один из давних членов советского руководства и единственный еврей, остававшийся на этом уровне власти. Кроме того, по версии The New York Times, он был еще и шурином Сталина — это ничем не обоснованное утверждение повторялось в газете на протяжении целого года [200]. Высокий, широкоплечий, со своими фирменными усами, Каганович был известен жестокостью во время чисток 1930-х годов, когда лично руководил несколькими волнами арестов и казней в Украине и в других частях страны. Все эти пережившие Сталина люди — Маленков, Берия, Молотов, Микоян, Булганин, Хрущев, Ворошилов и Каганович — в свое время тесно сотрудничали с несколькими впоследствии расстрелянными начальниками служб безопасности, такими как Генрих Ягода и Николай Ежов. Вряд ли в современной истории найдется еще одна банда кровожадных убийц, в руках которой было сосредоточено так много власти, как это было в случае со Сталиным и теми, кого он лично собрал вместе.
Как и ожидалось, власти объявили, что тело Сталина будет выставлено для прощания в Колонном зале Дома Союзов, одном из самых впечатляющих зданий Москвы. Построенное в конце XVIII века в нескольких сотнях метров от Красной площади, здание обновлялось и расширялось, став Домом благородного собрания со своим знаменитым центральным залом, где двадцать восемь мраморных коринфских колонн поднимались к потолку на высоту трех ярусов, а внутреннее пространство освещали огромные хрустальные люстры. История этого зала десятилетиями находила отклик в русской культуре: в «Евгении Онегине» Александр Пушкин изобразил пышный бал русских аристократов в Колонном зале, а Лев Толстой выбрал его для одной из сцен в романе «Война и мир». В Колонном зале в течение четырех дней лежал в гробу Ленин [201], и здесь в марте 1938 года происходил последний из трех знаменитых показательных процессов 1930-х годов — процесс над Николаем Бухариным и еще двадцатью обвиняемыми. (А в августе 1960 года в том же здании предстал перед судом американский пилот самолета-разведчика U-2 Фрэнсис Гэри Пауэрс, и на это зрелище власти с радостью пригласили представителей прессы со всего мира.)
Когда 6 марта солнце взошло над Москвой, Дом Союзов стоял украшенный «тяжелыми красными советскими знаменами с черной траурной каймой», а «на фасаде здания в тяжелой золоченой раме висел огромный сорокафутовый портрет г-на Сталина в его сером мундире генералиссимуса» [202]. Красный флаг, который всегда развевался над зданием Верховного Совета за усыпальницей Ленина, был приспущен. Тело Сталина будет выставлено для прощания на три дня, начиная с трех часов дня той пятницы. В субботу и воскресенье время посещения зала будет увеличено с шести утра до двух часов ночи следующих суток. А затем, утром понедельника 9 марта, на Красной площади должно было состояться погребение. После похорон его саркофаг планировалось установить в Мавзолее рядом с саркофагом Ленина. В течение всех четырех дней были отменены кинопоказы, концерты и все формы развлечений. Сталин был мертв, и стране требовалось время, чтобы примириться с его уходом. Любое нарушение образа всеобщей скорби, снизошедшей на оставленную им империю, казалось кощунством.
 
Власти выступили с новыми, еще более изощренными инициативами, объявив, что в Москве будет построено «монументальное здание — Пантеон», куда позднее будут перенесены саркофаги Ленина и Сталина, а «также останки выдающихся деятелей, захороненных у Кремлевской стены» [203]. Большевики хорошо помнили свою историю. Если парижский Пантеон был данью памяти героям Франции, Москва заслуживала не меньшего. Взволнованные уходом вождя, наследники Сталина горели желанием продемонстрировать свою непоколебимую преданность ему и, казалось, собирались чтить его память с тем же размахом, с которым в 1924 году хоронили Ленина, и связать тем самым наследие Ленина и Сталина с легитимностью режима, который они теперь олицетворяли. Но московский Пантеон так и не был построен.
Толпы начали стихийно собираться с утра пятницы. К полудню сотни тысяч людей заполнили кварталы от Дома Союзов и Красной площади до первого Бульварного кольца. По оценкам Эдди Гилмора, людские очереди растянулись на восемь миль, достигнув предместий города. Он «вычислял их по спидометру», проезжая мимо на своей машине [204]. (По другим сообщениям, очереди достигали десяти миль.) Из окна своего номера в отеле «Метрополь» Солсбери наблюдал, как рабочие украшали Дом Союзов «драпировками и свежесрезанными хвойными ветками» и устанавливали мощные прожекторы. Конные патрули Министерства внутренних дел, «со сверкающими саблями и блестящей сбруей», объезжали окрестную территорию, а другие подразделения милиции начали направлять транспортные и пешеходные потоки в сторону от центра города. Движение общественного транспорта было закрыто на довольно большом пространстве, начиная от Кремля. По Московскому радио продолжали транслировать «торжественную и печальную музыку — Чайковского, Скрябина, Рахманинова, Дворжака, Мусоргского и Шопена». Только в три часа дня Солсбери увидел, как из Спасских ворот Кремля выехал «синий фургон Департамента санитарного надзора Москвы» с гробом Сталина. В сопровождении больших служебных автомобилей он объехал несколько кварталов, а затем приблизился к Дому Союзов [205]. Этот кортеж, кроме прочего, подкреплял миф о том, что во время болезни и до самой смерти Сталин находился в Кремле. По словам Вячеслава Молотова, который до конца своих дней продолжал шлифовать образ Сталина, Сталин был настолько неприхотлив, что его пришлось хоронить «в его старом военном мундире, который почистили и починили» [206]. На самом деле Сталин был в своей форме генералиссимуса.
После того как руководители Коммунистической партии отдали дань уважения покойному, двери были открыты перед нескончаемой вереницей скорбящих, потянувшейся мимо катафалка. «Людей пропускают в зал по восемь человек в ряд», — записал Солсбери в своем дневнике.
 
Хрустальные люстры были затянуты черным крепом. В коридорах бессчетное количество венков. Вдоль широкой лестницы, по которой мы поднимаемся, по стойке смирно стоят плотные ряды часовых.
 
Чем дальше проходишь, тем гуще становится церемониальная атмосфера траура. Гигантские прожектора освещают колонны. Повсюду кинооператоры и фотографы. В большом зале Сталин лежит на возвышении из тысяч цветов — настоящих, бумажных и восковых. Симфонический оркестр исполняет похоронную музыку. Очередь двигается быстро, и в слепящем свете прожекторов трудно рассмотреть, кто несет почетную вахту у гроба. Лицо лежащего Сталина бледно и спокойно, на нем форма генералиссимуса с орденскими планками. На небольшой подушке из темно-бордового бархата у его ног находятся сами награды. От его фигуры исходит ощущение покоя. Едва успев подумать об этом, я оказываюсь на открытом воздухе [207].