Совсем не мечта! (СИ)
Это не напыщенный пафос: совсем как в детстве, едва пройдя через открытые ворота, я почувствовал, что под подошвами кроссовок — будто ядовитая почва, растущая из нее трава способна выжечь пальцы, а если коснешься после этих отравленных листьев глаз — обязательно ослепнешь. Как отпетый мизофоб, я спрятал руки в карманы шорт, лишь бы случайно не дотронуться до однотипных оградок, очерчивающих каждый отдельный участок. Если б не подробное наставление от матери, сам бы я ни за что не разобрался, куда идти: невообразимый пофигизм людей, официально отвечающих за состояние кладбища, привел к настоящему хаосу! Выкрашенные в черный, синий, желтый ограды создавали путанный лабиринт, порой ведущий в тупик. А порой проход пролегал меж настолько близко расположенных друг к другу участков, что протиснуться в него смог бы только ребенок, и то бочком. Один плюс: восстанут зомби — не смогут отсюда выйти! Как и мы, если заблудимся… От черного, синего, желтого, ржавого рябило в глазах. Отовсюду в пугающей тиши, нарушаемой лишь парным шарканьем, за нами следили лица с черно-белых фотографий и гравировок на камнях. Чем ближе к середке кладбища мы продирались, тем путаней петляли вытоптанные посетителями тропы, ни о каких полноценных дорожках не было уже и речи; привычные могильные камни редели, чаще встречались металлические конусообразные нечто, покрытые облупившейся синей краской; кресты, спаянные из тонких труб, выставляли свои «крылья» за пределы теснейших участков, и даже когда тропа казалась более-менее сносной, ее все равно мог перегородить такой вот неподвижный православный шлагбаум, под которым приходилось пролезать, рискуя потерять равновесие и все-таки впечататься ладонями в ядовитую землю. Антон, разумеется, не жаловался (делать это уже готов был я), воспринимал тяжкий путь в неизвестность как очередное приключение, дарованное «диким краем»: погладил лошадь, покатался в телеге, теперь вот преодолевает опасную тропу героев, чтобы в конце найти-таки сокровище! Жаль будет его разочаровывать…
Последнее перепрыгивание через овраг! — да, овраги, сросшиеся деревья, как в непроходимой чаще, — все в лучших традициях жутковатых народных сказаний… Глаза увидели картину, идеально накладывающуюся на негатив воспоминаний. Со стыдливо опущенной головой я прошел мимо черной ограды неизвестных мертвых соседей и остановился перед синей: калитка довольно большого участка была завязана на проволоку, давно проржавевшую от дождей. Вся площадь внутри была закрыта серыми плитками, ближе всего к калитке из выпиленных в них проемов торчали три большущих креста, позади скромно прятался совсем низенький, не выше колен, могильный камень с малюсенькой круглой фотографией на нем.
— Пришли? — не без усталости осведомился Антон. Он говорил тихо, словно боялся показаться грубым, неуместно живым в окружении костей и праха.
— Да. Мать попросила сфотографировать для нее, в каком состоянии участок. — Но телефон я доставать не торопился. Внутри пенилась горечь. Я не знал никого из этих людей, они умерли задолго до моего рождения, но слышал слишком много… — Когда я был ребенком, тут вместо плит росла трава вокруг могил, и каждое лето взрослые тащили меня с собой на кладбище, потому что — ну, а почему бы и нет, где еще ребенку летний день проводить, не во дворе же или дома за книгой… Они вырывали траву, мыли надгробия, подкрашивали кресты и ограду, а я с ума сходил, будто на цепь посаженный среди могил. Видимо, желая помочь мне хорошо провести время, родственники рассказывали занимательные истории, которые уж точно не могли навредить хрупкой детской психике… Знаешь, что хуже, чем иметь богатую фантазию и быть при этом обязанным стоять у могил, когда тебе лет десять, а то и меньше? Все то же, но под рассказы об утоплениях, пожарах и жутчайших случаях, приключавшихся во время похорон. Я затылком чувствовал, что за мной следят, с ужасом по сторонам озирался и ощущал себя в самом центре западни из ночных кошмаров… А потом…
Низко, почти кладбищенские деревья задевая, клубилось дымное варево. Ветер просачивался сквозь узоры оград, как назло гнал мельчайшую ядовитую пыль на открытую кожу…
— А потом?.. — тихо повторил Антон, стоя рядом.
Я виновато сглотнул, пальцем ткнул в сторону соседней ограды — на возвышающийся за ней черный камень. С круглого черно-белого снимка в никуда смотрел мальчишка шестнадцати лет. Его серые волосы были гладко зачесаны набок, бледное лицо выглядело приветливым из-за самую малость приподнятых уголков губ.
— …А потом я сделал вещь, с моей точки зрения, недопустимую, — бесцветным тоном поделился я, не способный полный сожалений и стыда взгляд оторвать от фото и слов на могильном камне, которые знал в то далекое время наизусть. — Я завел привычку сбегать от происходящего, но не в одиночку, а с ним…
— С ним?.. — не понял меня Антон. Я указал еще раз на могилу, и на лице Антона отразилось легкое недоумение.
— У меня не было друзей — никогда не было, — и поэтому я выдумывал их себе, воображал чаще, чем с кем-то знакомился. Я попробовал всего раз представить его, отвлечься от страха смерти и восстающих голодных мертвецов. Это сработало, но остановиться я не мог. В фантазии, успокаивающей гораздо лучше членов семьи, я бродил с ним по здешним тропам, а он, бестелесный, дух, рассказывал, как тут «живет». Я воображал, что когда-нибудь, быть может, в такую грозу, — кивнул я вверх, на разбухшие, покрытые сажей тучи, — он воскреснет как человек, а не зомби, обязательно разыщет мой дом и станет навсегда моим другом…
— И что же тут плохого?
— А то, что это не персонаж книги, Антон! — гневно выкрикнул я, и заслушавшаяся меня ворона улетела с ограды прочь. — Это реальный человек, живший когда-то, потом трагически скончавшийся, так и не став взрослым; а я приплел его в свой бред! Ты бы хотел, чтобы тебя кто-то прямо сейчас представлял за поступками, которые совершать ты бы не стал, рисовал в мыслях тебя совсем другим человеком, ведь не знает тебя?! Разве это не оскорбительно?!
У меня кончились слова, посему воцарившееся за сказанным молчание на секунду убедило меня в том, что я оглох от собственного крика, — настолько тихо было вокруг, мертвенно… С морганием совпала яркая небесная вспышка, через три секунды пугающе близко пророкотал гром, комканный, долгий, грозящий небеса скинуть нам на плечи, когда мои и так ломились от эмоционального багажа…
— По-моему, это мило, — тихо вынес свой вердикт Антон. Напряженно, с необъяснимой для себя антипатией он смотрел на могилу неизвестного мальчика, не осознавая вырвавшуюся из кривого зеркала ревность к шестнадцатилетнему воображаемому другу из одинокого детства. — Ты же не представлял его негодяем или вроде того. Тебе просто хотелось компании, а он случайно попался на глаза. И ведь облегчил твое самочувствие здесь. Верь я в душу и прочее, сказал бы, что на его месте мне бы было приятно знать, что меня помнят не только те, кого я пережить не сумел, но и совершенно незнакомые люди, находящие в моей жизни и смерти дополнительный, полезный для себя смысл.
— Но ты не веришь, — напомнил я, достал, наконец, телефон и сделал несколько снимков участка. Первые не удались: кресты постоянно заслоняли детскую могилку позади.
— Да, не верю. Ты спросил, каково бы мне было, если б меня представляли не таким, каким я был, так вот мне было бы плевать — потому что я бы был уже мертв. Считаешь, мертвые знаменитости в гробах вертятся от кривости персонажей кино, основанных на их личностях? Нет, ведь там — ничего нет. Да даже если бы они живы были! — не все ли равно, кто там что представляет? Люди имеют право на любые мысли. Или, по-твоему, девочки-подростки, воображающие перед сном встречу и последующий роман с привлекательным актером или певцом, оскорбляют своих кумиров? Люди имеют право на любые фантазии, — убедительности ради повторил Антон. — Воображение помогает выживать, и твой пример весьма наглядный.
Второй раскат задел наши макушки, мурашками прокатился у меня по спине. Мысленно я махнул рукой на прощание ненавистному пейзажу, прошел мимо соседнего участка — обратно, в лабиринт троп, к выходу отсюда. Антон сперва следовал молча, но у оврага вновь заговорил: