Совсем не мечта! (СИ)
— Не говори глупости.
Она смотрела на меня необыкновенно угрюмо, как если бы знала выражение «помяни мое слово» и прямо сейчас усилием несгибаемой воли передавала его прямо мне в мысли.
— Время не ждет, — обошел я племянницу бочком и прорвался к заветной двери. — Приводи себя в порядок, приходи завтракать, а то опоздаешь в школу.
Она открыла рот, готовая снова ринуться в словесный бой, однако я выплюнул «Все!» в проем и захлопнул дверь прямо перед ее носом. Непедагогично, но в ином случае я ее напору могу проиграть. Всю мою жизнь меня окружают на удивление упрямые, волевые люди! Ну, или я просто слишком слабохарактерный…
Сосиски кружились в бурных пузырях джакузи, яичница подрагивала на ожившем масле, словно на вибрирующем массажном столе, а посреди пятачка между барной стойкой и диваном разворачивалась самая душещипательная драма из всех! Я замер как вкопанный, боясь не то что шагами — дыханием все испортить. Антон сидел снова на корточках спиной ко мне, протянув руку вперед, а из приоткрытой двери кабинета высовывались голова Везунчика и передние лапы. Пес быстро поглядывал то на смутно знакомое ему лицо, то на протянутую руку. Он терзался от любопытства и надежды на то, что в пальцах — а вдруг — окажется что-нибудь вкусное; переминался с лапы на лапу, опускал пугливо морду к полу, но все же по чуть-чуть, совсем неторопливо, приближался к чужаку. Антон сидел без малейшего движения — завидные терпение и выдержка охранников Букингемского дворца. Я смотрел на его светловолосую, широкоплечую фигуру — и упорно видел Маленького Принца, сердцем тянущегося к родной животной душе. Его «Лис» оставил в кабинете только хвост, сопливым черным носом уткнулся в сложенные вместе пальцы… Он не нашел ни следа чего-нибудь съестного, но даже не расстроился. Уши дернулись вверх; казалось, под шкурой напряглись сосредоточенно брови. Везунчик принялся обнюхивать рукав, следом колено, потом, постукивая когтями по полу, очертил вокруг Антона полукруг и проверил, как пахнет спина. Разумеется, за три года собака забыла мальчика, жившего недолго в этой квартире! — однако чем-то запах этого мужчины был знаком… Он был наполнен безопасностью и уютом, нежностью, силой и теплом, он вызывал доверие, бессловесно приглашал уткнуться носом в пропитанную ароматом тела одежду, опустить накопившие тяжесть веки и отстраниться от всего этого суетного безумного мира… Хвост дрогнул — еще и еще! Везунчик боялся откровенничать, однако все же не мог сдержать тот прилив радости, что заставил его хвост повиливать из стороны в сторону. Вряд ли он узнал бывшего жильца, что спас его от голодной смерти на улице, что был чрезвычайно заботлив и нежен с уже однажды разбитым собачьим сердцем: иначе как бы Везунчик оказался без хозяина и дома?.. Он просто был рад узнать, что в случае Антона внешность не обманчива и что мужчина с трогательной улыбкой на устах и добрыми светлыми глазами и вправду не намерен причинить ему вред.
— Завтрак готов, — наконец, подал я голос. Антон обернулся — счастливый донельзя — и потрепал Везунчика по шее да макушке.
— Спасибо… — воистину признательный, ответил он.
Завтрак вышел довольно напряженным. Севшая напротив Антона Катя в нарядно-официальных бело-черных пиджаке и юбке прожигала гостя подозревающе прищуренными глазами, отчего он сам посмурнел и одаривал девочку взглядом, полным ровно таким же количеством неприязни. Я пытался сбить напряжение своим так-себе-юмором, но, похоже, сделал все лишь более неловким. В итоге, когда тарелка Кати опустела, а следом зубная щетка, выполнив свою работу, вернулась в стаканчик на полке в ванной, я пристегнул поводок к ошейнику взбодрившегося Везунчика и вступил в уже как пару месяцев назад зашнурованные кроссовки.
— Я отведу Катю в школу, — крикнул я из прихожей, и Антон, без спросу взявшийся мыть посуду, кивнул. Ему и самому было не по себе от практически мучительной непривычности ситуации, которая когда-то была наполнена семейным теплом, всеобъемлющим принятием и уютной естественностью. — Заодно Везунчика выгуляю. Вернусь и… — Слова оступились и свинцовым комом застряли в горле на секунду-другую. — …обо всем поговорим…
Катя хлопнула дверью ванной комнаты, гордо прошествовала ко мне, в прихожую, и принялась одеваться. Когда она снимала с вешалки рюкзак, я услышал бубнеж под нос:
— Надеюсь, он не будет шастать по моей комнате…
По пути в школу, держась одной рукой за неуправляемое лохматое существо, тянущее меня вперед неукротимой силой энтузиазма, а второй — поводок Везунчика, я провалился мысленно по колено в сугроб фантазий — и, как полагается, вместо того, чтобы выбраться из него на протоптанную дорожку реальности, плюхнулся в снег «А если бы…» прямо лицом! Конечно, я не могу повести Антона в «секретную» комнату, раз она уже как три года принадлежит племяннице. Игрушки, их город, раскинувшийся на деревянных полках, единой лентой оплетающих стены, искусственная трава да стеклянная вода остались на прежних местах, но в тени прехорошенького кафе на открытом воздухе с круглыми столиками, зонтиками на них и разномастным миниатюрным зверьем-посетителями расположилась широкая одноместная кровать, а подле нее: вместительная тумбочка. Напротив, за стеклянными шариками замороженной воды, под толщей которой горят, подобно лоскутам ночного костра, плюшевыми спинами яркие рыбы, теперь стоит низенький комод. Катя хотела, чтобы в ее сказочной спальне также появились вполне приземленные стол, стул и компьютер, но я нашел в себе силы ей отказать: по двум причинам. Во-первых, несмотря на отличную вентиляцию, находиться в комнате без окон днями напролет да рядом с прожигающим кислород компьютером мне показалось так себе идеей. А во вторых, пусть уж лучше в кабинете сидит в Интернете и играет под моим присмотром; я-то знаю, как легко можно застрять у монитора часиков на восемь-десять…
…Однако — если бы! — если бы третья комната по-прежнему оставалась рукотворной Нарнией, я бы впустил Антона в искусственный мирок из стекла, пластика, дерева и ткани. Крутясь на одном месте — осматривая всякую мелочь, он бы с улыбкой счастья и облегчения получил подтверждение того, что все осталось таким же, как в прошлом! Эта квартира, моя жизнь и его место в ней!.. Вот только это была бы чистейшая ложь…
Я уже не тот мальчишка, не успевший повзрослеть, чтоб соответствовать годам. Да и сам Антон тем более давно не ребенок. Того особо не желая, я успел стать родителем, пусть и приемным. Я не мог оставить Катю в родительском доме: тогда б племяшка после школы возвращалась в пустую темную квартиру, ведь мать ежебуднично ходит на работу. Если раньше мне хотелось компенсировать недополученную в детстве любовь и я подсознательно требовал ее от читателей с таким бессовестным голодом, словно весь мир был мне должен «выплатить возмещение за моральный ущерб», ныне я работаю для того, чтобы Катя получала все необходимое. Я счастлив, покуда безгорестна она. И, стараясь быть ответственным опекуном, всегда буду поступать ей во благо. Даже если для меня это будет означать одиночество и лишения.
…Жаль, что ей сразу не понравился Антон…
====== Глава 104 ======
Выгул Везунчика конкретно затянулся: впервые мы были едины в желании подольше не возвращаться домой, только если пес, радостно помахивая хвостом, изучал фонарный столб и «записку», оставленную на нем предыдущей собакой, я страдал от ноющей боли в кишках да слабости и дрожи в коленях. Дом виделся местом проведения жизненно важного экзамена, к которому я был совершенно не готов; сдачу которого прокручивал в голове снова и снова ночами перед сном, чтобы хоть как-то подготовиться морально: мне скажут вот это, а я отвечу так или чуть по-другому… В итоге все эти репетиции лишь проложили пропасть между желаемым и реальностью, ведь никто из настоящих людей никогда не говорит то, что мы нафантазировали себе при побеге от предстоящего стресса.
И все же поселиться на улице, у описанного фонарного столба, — не выход… Поникший, с неподъемным невидимым грузом на плечах, я позволял Везунчику волочить меня домой…