Совсем не мечта! (СИ)
— Он сегодня не будет здесь ночевать, — впервые за последние часы заговорил я, и пес с тяжким вздохом прилег, как если бы понял меня.
Обычно он выбирает комфорт и спит на диване или в своем лежаке; в непривычном для него лежании на полу я видел отблеск тоски — потому что сам с удовольствием дожидался бы Антона, валяясь на паркете днями напролет, омываемый хандрой…
Пока Везунчик хрустел сухим кормом, я сидел возле его миски, прижавшись спиной к холодной, как и все в этой квартире, стене, механически укорачивал хлебец и пытался зацепиться хотя бы за одну самую незначительную мысль. Но все бесполезно. Когда я только-только познакомился с Антоном, в его отсутствие не мог написать ни строчки, — теперь же молчание в мысленном эфире перекинулось на всю мою жизнь, не ограничилось творческой сферой. Что я буду делать, когда он уедет в Англию?.. Семимильными шагами я начал приближаться к осознанию того, о чем предупреждал меня, кажется, еще психолог из школы Лизы и Антона: либо он говорил о губительности созависимости, либо я додумал это сам, вытеснив со временем суть его реальных слов… Не помню… Не помню, когда нормально в последний раз ел. Не помню, отсыпался ли вообще. Не помню, когда искренне улыбался и ощущал счастье. Тягостные переживания отодвинули великолепное вчера далеко-далеко и оставили меня посреди темного ночного леса, дремлющего под толстым светящимся девственной белизной одеялом: только холод, завывающий ветер, я — и рычащий волк…
Как тяжеленную плюшевую игрушку, я затащил Везунчика в постель и кое-как заснул, чувствуя ладонью размеренное биение преданного сердца. Свою подушку я отдал Везунчику, лишь бы не мешалась; зарылся носом в подушку Антона и только наполняя легкие ароматом его шампуня, сумел самую малость отдохнуть. Не без кошмаров, конечно. Без монстров и крови. Но лучше бы так, чем раз за разом слышать заслуженные обвинения из уст любимого человека и наблюдать, как его самолет теряется среди облаков…
Из-за тревожной ночи я смог проснуться только днем — и то потому, что Везунчик, снисходительно терпящий с самого утра, попросил вывести его, наконец, на прогулку. По возвращении домой я опустошил бутылку питьевого йогурта лишь из вежливости — чтобы не смущать собеседника китовым воем желудка. И этим собеседником сегодня должен был стать Влад…
Я ехал к нему домой, даже не пытаясь подобрать слова, набросать аргументы, способные переубедить его увозить сына прочь из гомофобной страны!.. Последнее я подумал с издевкой, хотел гипеболизировать мнение Влада о России, — но ведь так оно и есть… Да, времена стремительно меняются, и сейчас людей с нейтральным или позитивным отношением к представителям ЛГБТ в разы больше, чем в начале 2000-х, однако на фоне всей федерации это все равно капля в море… Я понимал логику Влада и, быть может, по этой причине не мог родить ни одного аргумента… Все сведется к тщетному канючинью с моей стороны!.. Но если я не попробую уговорить его оставить Антона в России, косвенно откажусь от любимого человека…
После первого же звонка в дверь Влад отворил ее угрюмо.
— Я знал, что ты придешь, — с сочувствием вздохнул он и удалился на кухню.
Раздевшись, я прошел за ним. Влад стоял над раковиной, в которой размораживалось мясо. Пасмурное небо вместо света бросало в окна тень, и в ней потонула просторная комната, обесцветилась и поникла.
— Хочешь выпить, перекусить?
— Нет, спасибо… Вы ведь знаете, зачем я здесь…
Он указал мне на стул, сам остался на месте. Расстояние между нами напоминало о разнице приоритетов, а тихо роняющее кусочки льда мясо — о холоде предстоящего разговора, абстрагированности от теплых отношений.
— Хоть ты-то должен понимать, что я так поступаю не из гадости. За вчерашний вечер я уже выслушал, какой я злопамятный, хватающийся за любую возможность отомстить, ведь когда Антон хотел уехать, я не соглашался, а теперь насильно увезу его отсюда; какой бессердечный диктатор, вбивший в голову абсурдную идею и нежелающий считаться с чужими чувствами и желаниями; навязчивый родитель, душащий ребенка, отказывающийся принимать его взрослость и самостоятельность…
— А где Павел?.. — совершенно невпопад спросил я.
Я вспомнил его не от страха за себя. Владу необходима была поддержка, откровенно переживающему из-за ссоры с сыном, — а кто может утешить и ободрить лучше, чем любимый человек?.. Влад понял меня верно, уперся обеими руками в столешницу, потупив взор.
— Он в командировке, знает о случившемся в общих чертах. В школьные годы он видел, как мне доставалось на почве той же гомофобии, очень лицемерной, и я не хочу, чтобы ему было больно еще и за Антона.
— Почему не перевести его в другую школу? — сорвалась с языка по-детски наивная надежда. — Проблема ведь не во всех учениках, а в небольшой группке тупых кретинов!..
— Марк, если ты, ведя машину, попадешь в аварию, покалечишься, но выживешь, то будешь и дальше кататься, никакие выводы для себя не сделаешь? Помнишь, я рассказывал, что когда Антон был совсем маленьким, Паша разбился на машине, отделался переломом ребер и обеих рук? Я не фанатик одной идеи, прекрасно понимаю, что не все машины — сущее зло! Но я потребовал, чтобы Паша больше никогда не садился за руль и вообще старался проводить в машинах как можно меньше времени: пусть это не намного увеличило его шансы на долгую здоровую жизнь — с его-то экстремальными хобби и работой в том же стиле! — просто мне так спокойнее. Было бы идиотизмом не сделать выводы и забыть о случившемся. То же касается и Антона сейчас: я не хочу потом стоять у его гроба, зная, что моего ребенка запытали до смерти, тогда как я мог предотвратить это, вынеся для себя что-то из событий вчерашнего дня. Пусть он ненавидит меня, если ему так больше нравится, но он будет ненавидеть меня долгие-долгие годы — он не погибнет.
Я сглотнул душащий ком в горле, опустил глаза в стол, так как смотреть на Влада больше не мог, а вытереть повлажневшие ресницы означало бы открыто проявить слабость. Обычно в обществе Влада она была уместна, но не когда он так духовно силен, не когда жертвует завидно теплыми отношениями с Антоном, лишь бы его уберечь. Влад во всем прав… А я — эгоистичный ребенок, требующий вернуть его игрушку… Антон еще может быть таким, но мой возраст лишает подобной роскоши…
— Как думаете, сегодня он захочет меня видеть?.. Опасаюсь разозлить его еще больше, приехав…
— Не знаю, — неожиданно игриво пожал Влад плечами. — Думаю, тебе нужно спросить у него, — и кивком указал на дверь спальни Антона.
— Он дома?
— Конечно, физически он же в порядке.
— А психологически?..
— А психологически — он подросток. Они никогда не бывают в порядке, — усмехнулся Влад и взялся за большой нож. — Будь с ним предельно честен. Как и с собой.
Я слез со стула плавно, точно бы во сне, направился бесшумно к двери. Я знал, какую прекрасную светлую комнату увижу, полную мебели и личных вещей, но столь же был уверен, что в душе Антон вновь оказался среди голых бетонных стен, на матрасе — напротив сумки и чемодана, поставленных на этот раз у двери совсем не им самим…
Рука замерла в считанных сантиметрах от древесины — я передумал стучать; зашел в комнату тихо — точь-в-точь Везунчик, виновато понуривший голову, ведь нашкодил у входа. Антон лежал поверх постели, отвернувшись к стене, обняв себя руками за бока. На краю письменного стола засыхали бутерброды с колбасой и свежими овощами, зря занимал пробковую подставку стакан апельсинового сока. Хозяин спальни попытался вздохнуть наиболее холодно и отстраненно, однако тело предательски дрогнуло — и получился отчетливый всхлип. Как ножом по сердцу… Подойдя к кровати вплотную, я опустился на колени, чтобы быть ближе к родному плечу, дотронулся кончиками пальцев. В голове крутились на повторе пустые оправдания: «Я должен был так поступить…», «Я хотел сделать как лучше…», «Как бы ты поступил на моем месте?..» — от них стало бы спокойнее мне, но никак не Антону. А что нужно ему?..