Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)
Пикалов привел с собой Хорева и Братчикова. Увидев вошедших, Мохов опустил глаза и слабо усмехнулся, он почему-то был уверен, что с Пикаловым придет именно Хорев.
Варюхин ждал оперативников у входа в райотдел. Вид у него был хмурый и неприветливый. Начальство торопило с делом о краже со склада, которое никак не хотело сдвинуться с места, а тут еще приходилось заниматься с этими браконьерскими шкурками.
Машину оставили в двух кварталах от нужного дома, дальше пошли пешком. По дороге Мохов коротко проинструктировал сотрудников — действовать как обычно: один оперативник остается внизу, другой поднимается на один лестничный пролет выше пятого этажа, чтобы в случае чего перекрыть пути отхода, а сам Мохов с Пикаловым звонит в квартиру.
Однако дверь им не открыли. Мохов, не понадеявшись на робкое треньканье звонка, стукнул несколько раз по филенке кулаком. Безрезультатно. Он досадливо передернул плечами, скрывая раздражение, бросил Пикалову:
— Он точно сегодня не работает?
— Как на духу, Паш. Марина, секретарша Симонова, к нему на работу звонила. Тревожным таким голосочком сказала, что у нее к Грише срочное дело. Ответили, ищите дома, на работе он будет только послезавтра, он сутки работает — трое отдыхает.
Мохов постоял с полминуты, раздумывая, потом шагнул к противоположной квартире. Дверь открыли сразу, будто ждали кого или слышали, что на лестнице кто-то есть. На пороге стоял пожилой мужчина, крупный, большеголовый, с решительным морщинистым лицом. Был он в старомодной, чуть потертой пижаме. В левой руке держал очки, которые, увидев сотрудников, неторопливо поднес к глазам. Ни удивления, ни испуга, ни вопроса не было в этих глазах. «Офицер в отставке, — подумал Мохов. — Старая школа, держится уверенно, подтянут. Это к лучшему!» Он молча протянул удостоверение. Мужчина мельком взглянул на красную книжицу, жестом пригласил в дом. Мохов и Варюхин вошли. Оперативники остались на лестнице.
— Извините за вторжение, — вежливо улыбнувшись, начал Павел. — Но дело безотлагательное. Соседа с противоположной квартиры вы знаете?
— Здороваемся, — ответил мужчина. Голос был низкий, приятный.
— Что вы можете о нем сказать?
Мужчина пожал плечами.
— Не приглядывался. А скороспелых суждений боюсь.
— Давно здесь живете?
— Четыре года, как в отставку вышел.
— Полковник?
— Полковник.
— Значит, как офицер офицера мы поймем друг друга, — опять улыбнулся Мохов.
— Давайте попробуем, — суховато сказал хозяин квартиры.
— Надо нам знать, когда ваш сосед ушел и когда может вернуться. Посоветуйте хотя бы, кто такую информацию нам может дать.
— Валя, Валя! — мужчина полуобернулся в сторону кухни. — Пока жена идет, я представлюсь. Рогожников Павел Сергеевич.
— Мы с вами тезки.
— Я обратил внимание, Павел Андреевич.
— Ого, — удивился Мохов. — Вы удостоверение-то толком не видели.
Рогожников в первый раз улыбнулся.
— Я пограничник.
— Тогда тем более мы поймем друг друга. — Мохов не расставался с улыбкой.
Со стороны кухни появилась худенькая женщина в аккуратном передничке. Халат и руки ее выше локтей были испачканы чем-то белым. «Мука́», — догадался Мохов. Учтивая улыбка на узком, костистом лице казалась приклеенной. Узнав, в чем дело, Рогожникова нахмурилась и вполголоса заговорила:
— Ушел утром, я слышала. Дома в выходные его не бывает, приходит поздно, а то и вовсе утром. Он же не женат, дело молодое. Может быть, к женщине ходит, но точно сказать не могу. В доме ни с кем не общается, дружков не водит, да и не пьет вроде. Но все время затравленный какой-то, глазами шырк-шырк. Вот… и все, пожалуй.
Мохов задумчиво покачал головой. Ничего нового, ничего конкретного. Да, впрочем, и вряд ли стоило ожидать.
— Вы живете одни? — спросил он Рогожникова.
— Да, дети разлетелись, один в Москве, дочь в Новосибирске.
— Тогда к вам у нас была бы огромная просьба, — Мохов смущенно потер подбородок. — Я понимаю, что это не совсем удобно, но случай исключительный. Мы могли бы дождаться прихода вашего соседа здесь, в квартире? Один из нас наблюдал бы у неплотно прикрытой двери, а два других наших товарища останутся на улице.
— Извольте, — просто ответил Рогожников. — Квартира в вашем распоряжении.
Мохов приоткрыл дверь, позвал Пикалова, дал ему адреса и велел срочно проверить их, возможно, Лямин находится сейчас у кого-то из своих друзей. Потом скороговоркой попросил Хорева съездить в отдел сообщить о принятом решении Симонову и возвратиться обратно.
Все еще хмурый Варюхин вызвался первым дежурить у двери. А Мохова Рогожников повел в гостиную. Комната была чистенькая, опрятная; сервант, не из дорогих, стол большой, овальный посередине, к окну спинкой приткнут диван — сейчас так модно, наверное, дочь ставила, — в углу два кресла, симпатичный столик с инкрустацией; видимо, самодельный торшер. На стене Мохов увидел портрет Рогожникова в форме, правую часть кителя украшали ордена Ленина, два Красной Звезды, орден Отечественной войны.
— За войну? — он кивнул на портрет.
— За нее, — усмехнулся Рогожников.
— Богато. У нас в городе не так много фронтовиков, почти всех наперечет знаем, а о вас слышу впервые.
Рогожников пожал плечами:
— Не люблю, знаете ли, быть на виду. — Он жестом пригласил Мохова сесть.
Тот удобно устроился в кресле. Оно втянуло его, приласкало, настроило на мирный лад, на долгий неторопливый разговор. Острые клинья разрезанного крестообразной рамой солнечного света высверкивали на лакировке пола, на стеклах серванта, приятно пригревали покоившиеся на подлокотниках ладони. Рогожников тоже сел в кресло и тоже примостился так, чтобы золотистые горячие лучики касались его рук, расслабленно вытянутых ног. Он молчал некоторое время, изредка цепкими глазами поглядывая на Мохова, потом неуверенно кашлянул, потер лоб и, словно решившись на что-то очень важное, спросил твердо:
— Хотите откровенно?
Мохов осторожно кивнул.
Рогожников чуть наклонился вперед и заговорил быстро, возбужденно, будто накопилось между ними сейчас вот, за эти несколько минут, доверие, настоящее, искреннее, будто он только и ждал такого вот собеседника, все понимающего, такого же, как и он, офицера, хотя и молодого, но много повидавшего, понюхавшего пороха, знавшего смерть, опасность, страх не понаслышке, чувствующего все кривинки души человеческой.
— Так вот, мне даже пайки ветеранские неловко получать, ей-богу. Я солдат, я выполнял свой долг, даже не думая, подвиг ли совершал или просто добросовестно делал свою работу, ведь война — это работа, трудная, опасная, но работа, как Симонов сказал, верно? А питаться вдосталь сейчас молодым надо, они будущее делают.
Он умолк, поднялся рывком, минуту стоял у стола, сложив за спиной руки и слегка вскинув голову, словно что-то на стене рассматривал. Затем заговорил снова, тише, но жестче:
— То, что было со мной на войне, — это мое, оно живет во мне и умрет со мной. Писать в газеты? И так написано более чем достаточно. Мемуары? Не таким уж я был выдающимся полководцем. Выступать перед школьниками? Зовут, все время зовут. Но, право, я говорить совсем не умею перед аудиторией, а тем более перед детьми, теряюсь, да и позабывал уже многое, а выдумывать, приукрашивать, как иные делают, не хочу. Другое дело, когда вот лет пять назад из одного пограничного училища прислал письмо начальник его, попросил поделиться тактическим опытом ведения уличного боя с примерами, конечно, с именами — об этом я писал с радостью и удовольствием. Это опять была работа.
— Я понимаю вас, — тихо сказал Мохов. — Вы очень похожи на моего отца. Он тоже воевал и, говорят, мастерски и рассуждает точь-в-точь как вы.
— Передайте привет, как увидите, — улыбнулся Рогожников.
— Спасибо, обязательно передам.
Через час Мохов сменил Варюхина. За этот час он успел съесть огромный кусок пирога с капустой, выпить два стакана чаю, рассказать Рогожникову несколько интересных историй из своей милицейской практики. Немного позднее приехал Хорев, Пикалов прибыл к вечеру. Лямина нигде не было. Около девяти вечера Мохов взял у Варюхина постановления на обыск и арест Лямина и сказал, чтобы тот шел домой — не дело следователю сидеть в засаде. Варюхин повозражал для приличия, но, явно довольный, уехал. А к одиннадцати появился Лямин.