Охотники за курганами
—
Че ты хохоришься? Че обо меня тресся? — разозлился есаул Олейников. — Тот молодец один в Мунгалии свово брата искал. И нашел, будучи три месяца на подножном корму! Он следы чтет, как ты кутак ненькаешь! А нам следует все ж таки держать наезд по дороге!
Князь Гарусов, останавливая ссору между своими, выпалил в белый свет тюркскую противубожью брань. Народ затих и погнал лошадей повдоль старинной дороги. Через версту на ней стали видны свежие следы подков керуленской ковки.
Стало ясно, что шайка Агалака спускалась на пойму тырбанить слам {9}, заодно и запутать следы.
Да спутать не сумела. Беглецов Агалака настигли как раз к концу следующего дня. Они готовились к переправе через реку Ишим, впадавшую в Иртыш, когда увидели, что на них вышли шесть всадников.
На месте слияния рек тоже стоял казачий хутор. Он еще дымился оставшимися головешками.
—
Ну, — спросил есаула Олейникова Егер, — и где твой молодец, что послан за подмогой? Учти, у меня один пистоль за пазухой. Да два пистоля у князя. А более у нас огненного боя нет!
Есаул на подначку ничего не ответил. Он, привстав в стременах, разглядывал стрелку двух рек. Потом шикнул на лошадь и встал ногами на седло. Лошадь покорно замерла. С такой высоты есаул Олейников сумел нечто доброе увидать.
—
А ну, пошли назад, — расшеперив ноги и, упав обратно в седло, предложил есаул. — Молодые найманы в часе хода отсель. На стрелке Иртыша с Ишимом. Их сигнал дымом — мне был виден. Да и казаки с этих хуторов не убиты, а затаились в пойме. Тоже дымком сигналят. Человек, думаю, десять.
—
Обозначить паническое отступление! — крикнул Гарусов и первый повернул лошадь в обратную сторону.
Агалак, увидев сигнальные дымы в двух местах приречья, сообразил, что надо поначалу вырезать малый отряд. Потом уходить вверх по Ишиму до первого брода, чтобы, сделав крюк, вернуться на прииртышскую пойму. В ней легко прокормиться и затеряться. Посему он отдал старым кощиям, ушедшим с ним, приказ — идти в обрат, за малым отрядом.
Через версту князь Андрей сделал знак — остановить отступление.
Тридцать джунгар, чующих себя уже в спасительном угоне, приближались, зверски воя.
Есаул забайкальцев Олейников, вынувши шашку, обыденно сказал князю:
—
За сто шагов конского скока начнут бить нас стрелами. Каждый пустит по три стрелы. Опосля — воспробуют поднять нас на пики. Потом кто из нас жив останется — будет зарублен саблей. Старый прием боя.
—
Не скрипи про смерть, — обозлился Егер, — пропой про жизнь.
—
А что тут петь? — удивился бывалый налетчик. — Всё решит наш встречный наскок. Когда стрелы полетят — нам надоть лететь им навстречу А далее — как душа попросит.
Джунгарские стрелы полетели.
—
Сабли — веером, косым ходом — марш! — скомандовал есаул, и четыре казака, ухватив сабли за темляки, почали бешено вертеть ими перед собой, будто щитами отбивая стрелы. А сами по косой линии, справа влево, почти боком, сходились с атакующим отрядом предателей.
Те покинули луки и выставили копья. Артем Владимирыч, забывшись, наблюдал за скоротечной сшибкой. Забайкальцы, упасенные хитрым приемом от стрел, по косой же линии скока стали рубить джунгарские пики напрочь. И, ворвавшись на бешеном ходу в строй кощиев, человек пять завалили махом.
—
Барин! — строго сказал Егер. — Стой здесь! А я побегу Агалака выручать. Зарежут его — тебе будет убыток.
Егер, подскочив на своем высоком жеребце к кучной рубке, пальнул из пистоля в ближайшего кощия, пустой пистоль кинул в лицо другому и, отмахнув кистенем, начал крошить головы.
Агалаковские конники стали пятиться. Из приречной долины, снизу и очень близко, донесся дикий взвизг. Крича между взвизгами: «Дон, Дон», тем криком показывая, что прут свои, на приречную дорогу выскочили восемь пеших казаков сожженного стана. Они встряли в схватку зверски, без правил. Скользнув по траве коленками, потерпевшие казаки секли ноги и животы джунгарских коней. Теперь заверещали агалаковцы.
Справа от Ишима показался отряд преданных Акмурзе молодых найманов. Они лихо перекрыли предателям путь в степь.
Туда ринулись десяток агалаковцев и все полегли. Положив рядом с собой десяток своих же родичей.
Князь Артем, не укладывая сабли в ножны, подъехал к резне. Из тридцати бежавших с Агалаком предателей, кроме самого Агалака — его сторожил Егер, — в живых осталось четверо бегунов.
Забайкальцы отделались порезами и сидели на конях крепко. Двое казаков из погромленной станицы умирали. Остальные ловили чужих коней и собирали оружие.
Есаул Олейников, укутывая левую окровавленную руку, окликнул князя. Тот мотнул головой в сторону молодого внука Акмурзы — Байгала.
Байгал заорал гортанные монгольские слова. Четверых пленников поставили на колени перед его конем. Внук Акмурзы соскочил с лошади и за четыре шага снес дедовской саблей четыре повинные головы.
—
Молодец! — похвалил его Егер и стал толкать ко князю Агалака.
Тот скалил окровавленные зубы и болтал правой, перерубленной
рукой.
Артем Владимирыч наклонился с коня к плененному предателю, вчерашнему доброму дружиннику:
—
О чем хотел говорить с иноземцем? — тягуче спросил он.
Агалак вместо ответа затянул молитву. Молитва, удивился Артем
Владимирыч, была латинская.
—
Ты его отдай мне, княже, — дернув плечом, попросил Егер, — а сам хавай отводи людей на ночлег. На казачьем хуторе угольев еще полно — надо бы костры запалить, мясо пожарить. Жрать охота — спасу нет!
Князь сунул саблю в ножны, махнул рукой уже спешившимся конникам, опростал седло сам и повел коня к бывшему казацкому хутору.
Сзади тонко, по-заячьи, в опытных руках Егера — смертно — заверещал Агалак.
Князь не стал оборачиваться.
Глава 15
Вышли, слава Богу, на долгий путь.
Выручили дощаники купца Бредова и его же баржа, на коей перевезли на ту сторону Оби, с места, что будет повыше Тобольска, тяжелые вагенбурги ученого посланника, четыре десятка лошадей да все походные припасы.
Переправа заняла пять ден, и на мая первого числа экспедиция тронулась по реке Оби вверх, как указал Джузеппе Полоччио.
Вышли бы на неделю раньше, да задержку дал каприз Полоччио. Ученого, находящегося под приглядом самой российской Императрицы, русские рекруты за длинный нос прозвали Вороном. Ворон и задержал троганье с места. Он непременно желал ехать в вагенбургах.
Ладно. Тяжелые, окованные железом повозки поставили на каретные колеса, приладив в запас на крышу зимние полозья. Однако киргизские лошади, привыкшие к самоходу, никак не желали идти шестерней. Грызлись и собачились в сложной упряжи.
Ученый посланник кривил губы, осматривая киргизских коней в беспутном деле, и шел к себе пить вино.
Это дело поправил старовер Калистрат Хлынов. Он услал своих парней в ближний кержацкий скит, и оттуда пригнали двадцать коней русской крови. Те послушно выстраивались и цугом, и гусем и шли ходко.
Ученый посланник хлопал в ладоши от удовольствия удобной езды, а Егер прилюдно матерился на иудея Гурю. На Полоччио ругаться было нельзя, железные же повозки злых словес не понимали, вот и доставалось Гуре:
— Русские кони, блудомор ты галилейский, тянут в три раза сильнее киргизских. Так ведь и жрать им подавай в три раза больше! Сосчитай сам, цифра ходячая. Разор нам будет от пропитания коней для этих «сундуков»! Давай, бросай «сундуки», ехай на повозках, яко все люди!
Гуря только улыбался и теребил пейсы. Он ехал во втором вагенбурге вместе с поверенным человеком Гербергова — полковником Фогтовым. В первом железном «сундуке» ехали Полоччио и Гербергов. Вагенбурги имели удобные приспособления — и стол, и сиденья. На ночь мягкие сиденья становились кроватями. Железные ставни скрывали остекленные окна, на крышах «сундуков» открывались люки для притока свежего воздуха. А внутри можно было затеплить печку. Удоба — ничего не скажешь. Были там еще и разные тайники, а тяжелая занавесь скрывала ночную посудину в углу огромной повозки. Посудина та, опять же, имела педальную хитрость — рычаг, коим все отринутое из организма выпадало на волю.