Охотники за курганами
—
На стремянную рюмочку! — пояснил Егер займ рубля и шмыгнул в сени.
—
На рубль тех стремянных придется пить до Нового году! — запоздало крикнул укор вослед Егеру Артем Владимирыч, да крикнул зря. Утек молодец.
Егер теперь состоял командиром при отряде рекрутов и до соплей и слез вгонял в парней солдатчину в самолично устроенном лагере на берегу Томи, в трех верстах от городских посадов.
***
Купец Бредов, взявши на время у князя Гарусова пять забайкальских казаков, под их приглядом гнобил работой двадцать воров, что сохранили себе жизнь сдачей в полон при ночном грабеже города. Воры пилили на доски круглый лес, а из тех досок колотили дощаники. Время торопило, потому Артем Владимирыч отсыпал Бредову за десять дощаных барж по три рубля за каждую, да на прокорм воров и забайкальцев положил серебра прилично.
Мало того, уступая напористому купцу, Артем Владимирыч именем Императрицы запросил у губернатора Соймонова право купцу Бредову на вырубку в тайге, на кабинетных землях Ее Императорского Величества, полутысячи десятин красного леса. Соймонов возопил благим, но жестоким якутским матом, подписывая бумагу при сияющем от прелести прибыли купчине. Тем лесом, с тех десятин, можно было выстроить еще один Тобольск!
Так купец Бредов, волею князя, окупил вдвое потери при грабеже своего дома и за три года мог еще раз удвоить доход.
Но и потрудиться за сию протекцию купчине пришлось с жаром. Соймонов, хитро прищуря муромские свои глаза, другой бумагой обязал купчину Бредова быть поставщиком отряда князя Гарусова. Вот тут взвыл уже купчина.
Это в России прибыльно быть государевым поставщиком. А в Сибири, пока пуд хлеба укупишь без разору личного кармана, семь потов спустишь.
Получили свое от денег Императрицы и жители Тобольска. Одни спехом шили для солдат зимние запашные азямы на три роста, другие тачали кожаные солдатские сапоги указанными размерами. Валяльщики шерсти тоже не сидели на печи. Они в печи добывали себе поживу — били валенки.
Мелочей не имелось в хозяйстве князя Артема. Беспокоило то, что пороху для пушечного боя имелось в треть от нужды, пушек да ружей — одно название — ворон пугать. Когда еще Соймоновский посланец стакнется с Демидовым на предмет оружия, и стакнется ли? Урвет, ухорез, в Китай — ищи его! С десятью тысячами рублев серебром можно и без пушек жить, хучь и в Китае.
Шагнув к кадушке с ледяной водой, князь Гарусов зачерпнул ковш воды и вылил студеную воду на голову. Встряхнулся. Мить твой Мить! И чего он закручинился, яко красна девица? Не будет демидовских пушек, найдутся вражьи орудия. Явно не найдутся — поищем! Вот так! На тот случай Императрица ему личный указ подписала!
Повеселел князь, да тут же снова осунулся. Острой занозой засели в голову джунгары.
Они, бесовские отродья, почуяв теплую весну на приречной пойме, стали беситься, яко волки в степи. Начали малыми отрядами растекаться в поисках дичи, верст, бывало, на пятьдесят от места оговоренной стоянки.
Десять молодцов Калистрата Хлынова на крепких русских жеребцах военного строя было гонялись за ними. Но на третий день отстали от непривычного дела и осели в ставке Белого Мурзы, иногда считая, не сбежал ли кто из кощиев.
Сии вольности джунгарским всадникам Артем Владимирыч, подумавши, простил и также исправно велел переправлять в лагерь раз в три дня одну лошадь и трех коров.
Однако делегация тобольчан числом до полусотни мужиков велела князю баловство сие прекратить. Скотина по весне стала жителям вельми дорогой. Пришлось из той полусотни горожан тянуть жребием десяток норовистых мужиков и засылать их в степь, за две сотни верст, в казачьи станицы — по скотину. И за то выборным давать денег на покупку скота и на путевые расходы. Опять траты безбумажные, бесподписные. Тобольцы подписи ставить отказывались наотрез, хоть их плахой стращай.
Князь пристукнул кулаком по столу и стал подводить баланс. Выходило по деньгам, что экспедиция на год обойдется казне в огромные деньжищи — под двадцать с половиною тысяч рублей серебром. Токмо в один конец! А ежели возвратный путь посчитать, то расход станет непомерным — сорок тысяч рублей! А Императрица почла, что все задуманное ею противустояние авантюристу Колонелло обойдется казне в тридцать тысяч рублей серебром! Не сходится счет… Как быть?
Ведь уже двенадцать тысяч рублей, да с парой сотен сверху, уже ушли, растеклись по кошлям да карманам поодиночке, аль ручейками да ручьями! Баба Демиду — так и вовсе река серебра утекла!
Князь встал и прошелся по избушке. Вспомнил свое письмо, мартом месяцем помеченное и немедля отправленное с обратным обозом на Москву. В том письме Императрице, положив на буквы секрет по воинскому штабному артиллерийскому артикулю, Артем Владимирыч благодарил Екатерину за доверие, взялся доверие оправдать и просил положиться на его честность в расходовании средств.
Князь же, в спешке обратного письма Императрице, дал обещание за каждый рубль письменно оправдаться и теперь мучился: а каковой бумаги и с чьей подписью он добьется в краях диких и неведомых?
Теперь, по чести, пришлось Артему Владимирычу вместе с отчетом нового губернатора Соймонова о положении дел в Сибири слать вдогон первому письму — письмо Императрице второе, покаянное.
Покаяние, впрочем, облегчалось тем, что князь докладывал о том, что проделано для изобличения ученого Полоччио-Колонелло, каковы его планы и как сим планам намерен противустоять князь. О своем маневре с тайною картою авантюриста князь доложил особо.
Все же грех князем чувствовался. Сей грех к митрополиту не потащишь, с Егером не замнешь под лавку или в подпол — навечно. О сем своем чувствовании князь никому не говорил, а выходило, что говорить придется.
Артем Владимирыч отставил бесполезный счет денег, заглядевшись, как послушник Олекса, отрок дуболомный, скребет ножом пол в избушке. Тут через три дня, ладно — через пять ден — выходить отсель напрочь, а он чистоту наводит! От мля!
Олекса почувствовал на себе внимательные голубые глаза князя и мягко вымолвил:
—
Округ чисто — чтоб на душе не висло.
—
Ой ли? — выдохнул усмешку Артем Владимирыч, и тут же просквозила душу застуда. Балда! Дурак!
Спросил Олексу осторожно:
—
А что, Олекса, я в чинах Церкви плохо разбираюсь, имеешь ты право покаяние с меня взять али исповедь?
—
А Митрополит меня затем и направил в вашу кумпанию, Ваше сиятельство!
Князь перекрестился, приуготовился дать исповедь, начал было: «Влюблен я был, отче, до ссылки в девицу Трубецкую — Лизавету Александровну…»
Далее продолжить душеспасение не доспелось.
Весь расхристанный, ворвался в избенку Егер:
—
У джунгар — резня междусобойная! Акмурза, кажись, убит! Тридцать подлых узкоглазых, да при заводных конях, ушли вверх по Иртышу! Зачинщик крови — племянник белого Мурзы — Агалак. Буй сукин!
Артем Владимирыч немедля натянул кожаные сапоги, нахлобучил на голову ношеную треуголку, еще императора Петра Третьего форменную выдумку, схватил саблю и два пистоля и выскочил из домика. Уже со двора проорал Олексе:
—
Крест кладу — исповедь продолжим!
Потом пробежал до жердяной загородки. Сосед, старовер Хлынов, подарил князю бойкую киргизскую лошадку. Та, если ее раззадорить, могла мчать, топча кур и поросят: И встречных людей смело била грудью.
Князь оседлал киргизца, перемахнул через низкий заплот и помчался к броду через Томь. На той стороне реки еще с марта стояли джунгары.
Егер же выгреб из-под лавки кистень, походя подопнул коленом Олексу, хохотнул и только тогда вылетел из избы. Мешком плюхнулся на своего арабца. Тот, фыркнув, переступил тонкими ногами и с места понес в уклон дороги за лошадью князя.