Охотники за курганами

Князь Гарусов представил себе эту ночную сцену и захохотал в голос.
Сенька Губан снова показал голову из сеней, догадался, об чем разговор, и тоже заржал.
— 
Оставил Прокофий, — повысив голос, рокотал Соймонов, — на главном кресле аглицкой страны во-о-о-т такой… нижний привет от себя…
Соймонов захохотал и все не мог остановиться.
Князь Гарусов отхохотал первым:
— 
Привет — приветом, — смахнув слезу, осведомился Артем Владимирыч, — хоть и русским, пахучим приветом, а деньги-то как? На мне Демидов что ли похотел возвернуть свои потерянные в Англиях деньги?
— 
Да обожди ты! — Соймонов никак не мог угомониться… То дело, с помеченным креслом главы парламента, англы как-то сумели затереть — замолчать. А Демидову такого молчания не надобно. Вот купцы аглицкие на следующий год на пятидесяти судах приезжают в Архангельск — давайте нам, как обычно, лен да пеньку! Они у нас покупали исключительно лен да пеньку. Исходный товар. Готовым нашим товаром — канатами да льняной тканью — брезговали… в свою пользу. Да… А им наши купцы тут же и отвечают: «Всю пеньку и весь лен изволил закупить на свой кошт Прокофий Акинфыч!» Ну, аглицкие купцы — делать нечего — пошли к Демидову. Не поклонились, как перед нашими людьми положено, а просто шляпами своими помахали. «Давай, говорят, Прокошка, мы тебе на каждый пуд пеньки да льна накинем по алтыну да весь сказ!»
— 
Ну, не паразиты ли, а? — Вздернулся Артем Владимирыч, — по три копейки накинут! Ишь ты! А Прокофий — что?
— 
А Прокофий Акинфыч им ответствует: «Три цены платите за товар, тогда получите!»
— 
Ат молодца! — не удержался Артем Владимирыч.
— 
Погоди, княже! На том дело-то не кончилось! Уехали купцы к себе за море безо льна да без пеньки. А это значит, что пятьдесят аглицких кораблей в тот год в разбой не ушли, новых богатств не пошарпали у индийцев да алеутов…
От тех слов князь Гарусов призадумался…
Будто не видя задумчивости князя, Соймонов закончил свой рассказ о выходках русского купчины Прокофия Демидова:
— 
На второй год опять приплывают аглицкие купцы в Архангельск: «Подавай нам пеньку да лен!» А им в ответ опять несется: «Купчина Демидов опять все до нитки скупил в свои лабазы!» Англы сызнова пошли теребить Демидова: «Мол, по десять купеек накинем на пуд пеньки да на пуд льна, токмо что — продай!» А Прокофий Акинфыч тут им новую каверзу — пятикратную цену!
Князь Тару сов уже и смеяться устал.
— 
Чем дело-то кончилось?
— 
А чем кончилось? Уплыли с шишом в кармане аглицкие купцы, а потребное железо да годный инструмент Прокофию Акинфычу продали шведские купцы. Продали тайно, за две цены, но не в деньгах тут дело…
— 
Не в деньгах, — быстро согласился Артем Владимирыч, — теперя и я согласный… возместить Прокофию Демидову за тот анекдот… со льном и пенькою! Это — по-русски! Деньга у меня готова! Посылай ко мне в дом человека — пусть везет серебро Демидову!
У Соймонова как-то неясно затуманились глаза:
— 
Погоди… Я тебя выручил, и ты меня не оставь…
Артем Владимирыч было подумал с горькой слюной под языком, что новый губернатор потребует и себе мзду за тайно поставляемое оружие.
— 
Сюда я пришел с пятью забайкальскими казаками, — старчески покряхтев, сказал Соймонов. — Даю их тебе в личную охрану. Им домой охота. Вот пусть с тобой и вертаются. Мимо Байкала тебе все равно не пойти, так тебе они спасибо скажут и много помочи тебе свершат. Иди теперь с Богом.
Князь Артем поднялся со стула, в душе довольный. Дело двинулось!
— 
С Богом, — задумчиво повторил губернатор. — Постой, конь ретивый, постой! С Богом. Да… Стой пока!
Князь обернулся. Соймонов рыл кипу бумаг, завалившую половину большущего стола.
— 
Вот! — Соймонов показал Андрею Владимирычу пачку бумаг, отсвечивающих желтым восковым светом. — Семь бумаг здесь остались от Мятлева. И все на тебя поносные. От митрополита Сибирского Павла. Чту:«… К исповеди не бывает, на всенощных не бдит… Игумена строящегося монастыря лаял матерно, будто за неправильный ход строительства, на самом деле — за его пузо…» Вот кармантай! Так и написал — 
 
пузо!
— 
Ваше превосходительство! — возвысил голос князь Андрей. — Сие про исповедь митрополит пишет правильно. Каюсь. Но монастырь-то зачали фундаментом по мокрому месту. Ныне третий раз перестраивают! А стены все равно ползут! Это трата денег, и трата с воровским умыслом!
— 
Сам видел! — хитро прищурил глаза Соймонов. — Ползут стены. Так у меня и монаси скоро поползут. Стены подпирать… Но, имея драгоценное послание матушки Екатерины, мог бы сообразить, башка твоя садовая, что у митрополита бысть надобно. Он сегодня заутреню служит, сей час станет колоколами бренчать. Вот и дуй к нему, проси благословения! Понял, почто?
Андрей Владимирыч, хоть и был без шапки, козырнул губернатору полевым уставом и выбежал в сени.
Соймонов узрел в окно, как князь перехватил узду своего коня у его забайкальского казака, прыгнул на заседланную лошадку и погнал по камням брусчатки к собору. Новокованая лошадь из мостовой била искры.
— 
Скинуть бы мне годков тридцать… — пожаловался Соймонов своему отражению в слюде окошка. Потом рявкнул в раскрытые двери: — Сенька! Души томление!
Огромный Сенька живо принес, чем губернатору «душить томление» — настоянный на водке мясистый корень травы женьшень.
Над Тобольском, так совпало, когда губернатор выпил штоф лекарственного зелья, поплыл тугой в весеннем воздухе глас стопудового колокола. Ему, помедлив, начали подбренькивать малиновые колокола.
Проследив, чтобы две сотни рекрутов разместили по домам мещанским да купеческим, и, щедро выдав каждому молодцу, обносившемуся в дальней дороге, по три рубля серебром на прокорм и обзаведение носильной рухлядью, князь Гарусов отправился в Троицкий собор, при котором еще со времен царя Бориса имела место быть резиденция Сибирского митрополита.
Митрополит продержал князя в тесном притворе, около часа не пуская в палату.
Наконец когда серый лицом служка, путаясь в длинной, донельзя засаленной рясе, высунулся в коридор и бестелесым голосом рекомендовал Артему Владимирычу «сразу от двери пасть на колени и ползти до ног митрополита», князя разобрало совершенно. Схватив служку за ворот рясы, он уронил его на каменный пол и поволок как раз до ног Царственно стоящего митрополита.
— 
Ты кого наставлять вздумал? — хрипя от бешенства, заорал князь. — Тебе здесь что — яйца пасхальные катают? Как бы твои куда не закатились!
Митрополит поднял левой рукой посох, а правой начал класть кресты перед князем, бормоча нераздельно молитву.
— 
Кереметь твою прабабушку! — выругался на молитву, заговаривающую бесов, Артем Владимирыч. — Если ты меня не благословишь сей минут, через три года здесь станут подметать пол сутаною враги нашей Матери — православной Церкви! Католики! Тебе что — решкрипт матушки Екатерины в очи сунуть? Я суну!
Митрополит сразу умолк. Повернулся к князю спиною и глухо спросил:
— 
Грешен?
— 
Грешен, — ответил князь.
— 
Бог простит твои прегрешения, сын мой. Что ты там болтал про католиков подлых?
Артем Владимирыч сейчастно же вспомнил рассказы, что, будучи еще попом в казачьей церковенке, в Семипалатном остроге на реке Иртыш, нынешний митрополит неоднократно участвовал в сабельных рубках и самолично похотел крови пары десятков злых и узкоглазых иноверцев. Похотел — взял.
— 
Прости, отец, сорвалось от нервозности души, — немедля выговорил князь Андрей и опустился на колени.
Митрополит, пряча в седой бороде ухмылку, строго прогудел хриплой от холода и согревающего пития глоткой:
— 
Встань, княже… Заслуг у тебя более чем грехов. Знаю то от праведного лица. Понеже одного тебя, по молодости лет, в поход, о коем ничего и знать не хочу, пустить тебя не могу. Олексий!