На букву "М" (СИ)
Он долго и внимательно выслушивал, что ему говорят. И хоть до меня не долетало из той речи ни звука, стоять рядом было как-то неудобно. Но и пережидать, когда он наговорится, времени не было: подъехавшее такси на мой взмах припарковалось совсем рядом, но так коряво, что перегородило движение.
Глава 11. Софья
— Простите, — поскакала я козликом вокруг, пытаясь привлечь внимание лысого. Но тот инстинктивно отворачивался и, затыкая ухо, умолял:
— Ксения Андревна, милая, да не перебьёт он ваш антикварный фарфор. Что он, идиот? Тем более трезвый… Так то были подсвешники, да и те бронзовые. А за зеркало, кстати, поддельное, он потом музею заплатил.
— Простите, — очередной раз попыталась я встрять, оглушаемая гудками клаксонов, застрявших на узкой улочке из-за моего такси машин. — В общем, вот, — повесила я ему на плечо пиджак. Но дядька его не заметил. Тот упал. Мне пришлось вернуться, чтобы его поднять. Ну не могла я доспехи моего рыцаря-спасителя оставить валяться в пыли.
— Ксень, ну конечно, я принесу тебе все его наброски, как договаривались. И записки. И черновики, — в очередной раз отмахнулся от меня Лысый.
И я не выдержала: «Ну не надо тебе, так не надо, заберу с собой».
— Удод! — я зло хлопнула дверью и показала «фак» какому-то особо возмущённому дядьке, тот даже выскочил из своей машины и пытался что-то пояснить моему водителю под душераздирающую какофонию.
— Тяжёлый денёк? — невозмутимо усмехнулся водитель в зеркало заднего вида и вовремя заблокировал двери, а то бы нас обоих точно выволокли на мостовую и отпинали.
— Есть немного, — благодарно улыбнулась я, когда медленно и с достоинством он вырулил, хотя маты летели в него градом как стрелы. А потом втопил и, к счастью, по дороге не приставал с расспросами.
Сил на разговоры у меня и не было.
Их осталось ровно на душ и десять шагов до кровати.
На неё я повалилась ничком. И думала усну, но что-то свербило, неприятно, как мышь за стенкой, скребло за грудиной: что-то нужно было срочно узнать, уточнить немедленно, иначе к утру забуду. Вспомнила: кто такая эта Ксения Андреевна, которую судя по обрывкам разговора, и уехал со своего банкета навестить Данилов.
Пошарив по тумбочке, я нащупала телефон и открыла один глаз, загружая страницу поиска. Первая же ссылка и выдала:
«Ксения Андреевна Холмогорова (по мужу Андриевская), бывшая жена Данилова, после скандального развода утверждала, что все его книги они писали вместе, более того, самые успешные — исключительно её труд. Возможно, в этом есть доля правды. Взяв псевдоним Шерри Дан, — ранее под ним печатался сам Данилов — она уже опубликовала четыре книги, и каждая из них действительно стала бестселлером. Последние же книги Данилова, написанные им уже после развода, не столь востребованы читающей публикой. Новый агент писателя Герман Анисьев утверждает, что виной тому не затянувшаяся депрессия, как говорили злые языки, а смена жанра. «Более остросоциальные драматичные книги всегда читают хуже, чем беллетристику с яркой любовной линией», — сказал Анисьев. Соцсети пестрили снимками бурных отношений, что завязались у писателя с молодой актрисой Юлией Горяевой буквально сразу после развода. Депрессией на Мальдивах, куда они укатили в разгар зимы, и не пахло. Другое дело, что, возможно, с молодой и красивой подругой писателю было не до работы. Ведь следующий роман вышел не раньше, чем они расстались…»
Зевнув, я пропустила изрядный кусок досужих домыслов автора статьи, где всё те же неизвестные злые языки предписывали Данилову скорую гибель как автору. И вовсе закрыла, когда автор статьи, видимо, заказанной Ксеньандревной, стал расписывать достоинства её произведений.
«Интересно, а Данилов знает, что этот Анисьев сливает бывшей жене его черновики?» — закрыла я глаза, устраиваясь удобнее на подушке и пытаясь снова уснуть. — Надо будет почитать её шедевры… И сказать ему, когда понесу пиджак, чтобы присмотрел за этим лысым удодом… Куда только я его понесу? — вспыхивали в засыпающем мозгу вопросы. Бессвязно. — И заявление на увольнение написать… А может, Наташка узнает телефон? Как-то же устроители банкета с ним связывались… К Анисьеву не пойду!»
Мысли поплыли. И когда казалось я уже вот-вот отключусь, ужас пережитого подкрался на мягких лапках памяти и безжалостно прогнал сон.
Слёзы подступили комком к горлу.
Сука! И работа хорошая, и зарплата, коллектив дружный, график удобный, на еду можно не тратиться. Но нет, пришёл этот похотливый гадёныш со своим хером наперевес и всё испортил. Где я теперь найду такую работу? Как я заработаю денег на учёбу?
Я сгребла подушку, чтобы самым отчаянным образом в неё разреветься, как вдруг наткнулась на что-то холодное.
Часы Данилова! Я бросила их на кровать, когда пришла.
Увесистые, командирские, из белого металла, на таком же основательном металлическом ремешке, сделанные в России. Я перевернула их тыльной стороной и прочитала:
«От деда. 06 июня 2000 г. Главное, Лёнька, не ссать!»
Вытерла слёзы. Посчитала. Надо же, Данилову было девятнадцать в тот год, когда я только родилась. Совсем как мне сейчас.
С благодарностью сжав в руке часы, словно жёсткую жилистую руку неизвестного мне сурового деда, уснула безмятежным сном человека, которого поддержали нужным глаголом в нужный момент:
Главное — не ссать!
Глава 12. ВП
— То есть ты не уточнил как она? Не вызвал такси? Не проводил? Не узнал даже как её зовут? — барабанил я пальцами по рабочему столу. Сделанный из массива дуба, он занимал половину кабинета. Его монтировали на месте, этот, стоящий лицом к окну, сделанный по моему эскизу, настоящий писательский стол. Только, чтобы барабанить и видеть Герасима, мне пришлось сесть боком.
— Лёнечка, золотой мой, да когда мне было? Я конфликт утрясал, — резко утратив свой лакейский акцент, депрециативные окончания и изрядную долю ласкательных суффиксов, устало оправдывался Герасим. — Чтобы ментов не вызвали. Чтобы этот молокосос в суд на тебя не подал. Человечка с ним в больницу отправил.
А куда эпичнее прозвучало бы «конфликтик», «ментиков» и «молокососик». Мозг писателя мысленно погрозил ему пальцем: — Ай-яй-яй, Герман Михалыч, низзя, голубчик, выходить из образа. Второстепенный герой должен быть ярким, простым, легко узнаваемым.
— Что-то не пойму, Гер, за кой хрен я тебе тогда плачу? — отъехал я в любимом кресле к стене и, скрипнув кожей сиденья, глянул вниз, на ноги. Сломанный четвёртый палец на правой ноге почернел и опух, но справедливости ради, если его не трогать и не пытаться согнуть, то совсем меня не беспокоил. Само заживёт — закинул я босые ноги в пляжных тапках на стол и вцепился в подлокотники. Вот разбитая рука ныла, но сейчас даже приятно — живой!
— Лёнь, я литературный агент, — достал Герман платок и протёр совершенно сухую лысину. Агентик, мысленно поправил я, и дальше продолжая по ходу его монолога ёрничать. — Моя задача книги твои пристраивать. (Книжечки, ага.) Рекламу им обеспечивать (Рекламку, душеньку.) Продавать в конце концов. А я у тебя занимаюсь всем. И конфликты утрясаю, и прислугу нанимаю, и бабам твоим плачу. Осталось только ночную вазу за тобой выносить, и всё.
— Если понадобится, Гер, будешь выносить и вазочку. За те денежки, что ты получаешь — минимум два раза в день. И что ты там сказал на счёт продавать? — развернулся я к нему ухом, словно не расслышал. — Если это твоя работа, то какого ж ху… дожника не продаёшь?
Он засунул платок в карман, даже не удосужившись свернуть. Устало вздохнул, обречённо развёл руками. И стул, между прочим, гамбсовский, точная копия того из двенадцати, где тёща Кисы Воробьянинова могла бы спрятать свои драгоценности, осторожно скрипнул под тяжестью его геморройной задницы.
И будь настроение у меня похуже, я, наплевав на объективность, припомнил бы ему, конечно, что с Андриевским тиражи выходили в несколько сотен тысяч и все распродавались подчистую хотя книг было меньше, а теперь пшик. Но настроение у меня было отличное, поэтому я просто спросил: