На букву "М" (СИ)

Я падал на кровать и разбивался, как разбивался, падая на скалы бессмертный демон. И раз за разом проходя все круги ада, возвращался и оживал вновь.
Я предал сам себя. Ослеплённый, израненный, я жил эти жалкие дни чувствами к одной женщине и полюбил другую, которую тоже предам, когда прозрею.
Он не мог себя убить, сказав ей «я люблю», как я не мог выколоть себе глаза ради того, чтобы никогда её не видеть. Это бессмысленно и беспощадно, впрочем, как и всё, что мы с собой творим. Ленимся, жадничаем, ревнуем, завидуем и прочая, прочая, прочая…
На следующий день к вечеру припёрлись гости. Так, ничего особенного, соседи. Но я ждал мою Софьюшку, смирившись с тем, что да, я гад, что плотское во мне победило платоническое, уже был весь в предвкушении, поэтому скоротать эти пару часиков в приятной компании под домашнее винишко был не против. Но, когда она позвонила, что будет завтра… в ход пошли напитки покрепче.
В общем, Зина права: я накидался до беспамятства.
— И она до сих пор не приехала? — хмыкнул я, услышав который час.
А потом уловил звук мотоцикла. Большого мощного мотоцикла. Как раненый зверь почуял запах кожаной куртки, мускусной мужской плоти и всего, что обычно бывает, когда девятнадцатилетние девушки возвращаются с блестящими глазами, к обеду.
— Скажи, чтобы меня не беспокоили, — встал я. И, схватившись неверной рукой за тонкую верёвку, чуть не упал. Но удержался. И успел уйти до того, как её мягкое «бу-бу-бу» раздалось с веранды.
Даже если отбросить все эти сантименты и глупости, мне просто было неловко дышать на неё перегаром. Поэтому я сделал то, что должен — завалился спать.
— Просыпайся, соня… Просыпайся…
Словно лёгкий ветерок шевельнул мои волосы сквозь сон. И её голос. Господи, какой прекрасный сон…
— Лео, отважный пират, приговоривший в одного целую бочку рома, вставай! Пора закапывать в глаза.
«Софи?» — я всё же проснулся. И боялся шевельнуться — она гладила мои губы. Пальцем нежно вела по контуру, и я стоял в шаге от пропасти, в одном движении от того, чтобы этот вредный пальчик поцеловать.
— Что ты делаешь в моей комнате? — поймал я её руку, убрал, но не отпустил.
— А на что похоже? — нагнулась она, прижавшись ко мне всем, чем прижиматься категорически нельзя, и пропустила свои пальцы между моими.
— Софи, — я чувствовал пульс даже там, где его в принципе быть не могло, у меня и органов-то таких не было, они давно отвалились за ненадобностью: хвост, которым я сейчас усиленно вилял, крылья, что, прорезавшись, резко подбросили меня с кровати. — Софи, — я сел и отрицательно покачал я головой.
Но она подёргала меня за бороду как старого козла, заставив качнуть головой «да».
А потом поцеловала. В лоб. Или мне так показалось. Я невыносимо хотел, чтобы поцеловала, когда она просто забрала руку и стала снимать с меня повязку. Возможно, задела рукой.
— Закинешь голову или ляжешь? — невозмутимо спросила она.
Лечь — риск, а не лечь — сесть, запрокинув голову, чтобы она встала между ног — ещё больший риск. Я понял, что парень не робкого десятка, когда свесил ноги с кровати.
И тут окончательно и проснулся, и протрезвел. И даже не дрогнул, когда в тёмной комнате, опираясь коленями на край матраса в дюйме от моего паха, она зависла надо мной как орлица над орлёнком.
— Они скоро поправятся, наши ясные глазки, — ворковала моя Софи, пока я слепо пялился в потолок. — И всё у нас будет хорошо.
Вытерла пальцами вытекшие из-под век слёзы. Обхватила двумя руками за затылок. И губы её едва не коснулись моих, когда она шумно втянула воздух и улыбнулась:
— Пьяница.
— Я писатель, — тут же изобразил я пьяного. Эта невыносимая нежность, исходящая от неё, пьянила куда сильнее крепкого виски. — Имею право. Это моё вдохновение. Я без него не могу.
И она меня всё же поцеловала. По-матерински, в лоб. Теперь точно.
— Одевайся. Поедем гулять.
— Что? Куда? — она так быстро вспорхнула, как спугнутая пташка, что я растерялся.
— Да куда угодно. Соседи привезли инвалидную коляску. Говорят, они вчера предложили, ты согласился. Я тебя жду, — и добавила, уже закрывая дверь: — Там совсем по-тургеневски. Вечереет. И в усталую грудь душистая льётся прохлада…
 
Она могла бы и мёртвого уговорить. А я ещё жив. И рядом с ней жил во всю мощь своей пыльной души.
  
Глава 46. ВП
 
— Куда ты меня везёшь, чертовка? — не мог сдержать я улыбки.
Мягко подпрыгивала на укатанной дороге комфортабельная коляска, шурша колёсами. Где-то в шумящих кронах деревьев дрались сороки. Тонко пищал над ухом комар.
— Украду тебя, — засмеялась она в ответ.
— Укради, — откинул я голову назад, туда где она.
Она взлохматила мои волосы, отчего я до кончиков ногтей покрылся мурашками, а потом вдруг побежала, толкая перед собой коляску.
— Стой, господи, сумасшедшая, стой, — вцепился я судорожно в подлокотники, но она смеялась и бежала только быстрее. А потом вдруг затормозила и закружилась на месте вместе со мной.
— Что с тобой сегодня, Софи? — спросил я, когда наконец смог говорить. Нет, я не трус, но на самом деле, когда ничего не видишь, вот так ехать очень страшно.
— Не знаю, — глубоко вздохнула она, мне показалось даже запрокинула лицо к небу. — Много всего. И ничего. Просто лето. Просто вечер. Ты чувствуешь? Будет дождь.
— Нет, — честно признался я. Кроме того, что она какая-то совершенно слетевшая с катушек, я больше ничего не замечал.
— А он будет, Лео. Точно будет, — сказала она небу, а потом наклонилась ко мне. — Ты почему ничего не пишешь?
— Не могу. Без тебя, — соврал я и добавил про себя: и с тобой не могу. Сегодня — не могу. Сегодня как никогда мне хочется иметь глаза, и быть не Бессом, не героем своего романа, не автором, а просто самим собой.
— И я не могу, — тихо сказала она. — Без тебя.
Дождь начался, когда мы уже возвращались обратно.
У меня на коленях лежало два пакета: с хлебом и молоком. У меня в руке было открытое мороженое. Не моё. Софья останавливалась, наклонялась, чтобы его откусить. А потом снова упиралась в кресло, чтобы толкать его перед собой.
— Так всё. Стой, — затормозил я, когда первые капли застучали по тонкому шелестящему пакету с хлебом.
— Лёнь, если ты встанешь, будет ещё хуже, мы промокнем насквозь.
— Мы и так промокнем насквозь. Но так ты хотя бы не замёрзнешь и не заболеешь, — отдал я ей мороженое, хлеб, молоко. Вытащил из-за спины куртку, которую и сам не знал зачем взял. Но пригодилась. Подвинулся поглубже. И постучал по коленям. — Садись.
— Смеёшься?
— А похоже? Давай садись.
И не знаю почему, она неожиданно подчинилась.
— Какая ты тяжёлая, — кряхтел я для приличия, укутывая и подтягивая её к себе. Пока она спешно доедала мороженое и шуршала фантиком, пряча его в карман. — Теперь слушай. Твоя задача рулить. Вот возьми этот штырёк, — положил я её руку и сверху накрыл своей.
— А твоя?
— А моя жать на газ. Может, ты не заметила, но тут довольно мощный электропривод.
С управлением я разобрался пока ждал её возле магазина как послушный пёс хозяйку. А о том, что коляска самоходная и мощная, мне рассказали соседи. Она досталась им от брата хозяина. Когда-то тот весил ни много ни мало, а больше двухсот килограммов и самостоятельно передвигался с трудом. Теперь парень похудел, а коляску бросили в гараже за ненадобностью.
— Готова? — на всякий случай спросил я.
— Всег… а-а-а!
Конечно, я нажал на газ, не дожидаясь конца ответа.
Что самое приятное в этой коляске — можно управлять одной рукой. Второй я прижимал моё сокровище к себе и, кажется, надоел всем без разбора богам своими «спасибами». Я не знал кому возносить молитвы, поэтому на всякий случай благодарил всех за этот её плоский животик, за тонкость форм, за хрупкое изящество линий. За умную головку, что она склонила на моё плечо. За острые лопатки, которые впечаталась в грудь. За несколько минут безумия под косо хлещущими струями, которые показались мне мигом. Мигом всепоглощающего счастья. Когда, два сумасшедших, мы кричали «Эгэ-гэй! Расступись!» и ржали как полковые кони.