На букву "М" (СИ)

— Серьёзно? — хмуро спросил я. Она дёрнулась, кашлянула, словно хотела извиниться, но не успела. — Ты читала «Пасмурные города»?
— Я читала всё, — улыбнулась она.
И… «эРБэБэ»? — застыл я, вдруг осознавая почему она такая «моя». Почему словно чувствует меня, знает, понимает.
— Угу, — засмущалась.
— А..
— Да.
— Я же не сказал, что, — улыбнулся я. — Но вижу, ответ очевиден.
— Все двадцать восемь. Их же двадцать восемь?
— Наверно, — пожал я плечами. Давно не считал. — И какая по-твоему лучшая? А какая больше всего про меня?
— Лучше книг могут быть только книги… те, которых ещё не читал, — улыбнулась она. — Но вы не ваши книги, — снова закинула ногу на ногу, и я затаил дыхание, боясь услышать, что же она скажет. Я не мои книги, а… — В жизни вы совсем другой. Вы интереснее, глубже, сильнее.
Будь у меня не завязаны глаза, я бы, наверно, прослезился, но только судорожно сглотнул, а потом усмехнулся:
— Я бы сказал: прозаичнее. И не хотел бы тебя разочаровывать, но поверь, я намного хуже своих книг, — вздохнул я и поторопился сменить тему. — Дальше пишем, Софья Алексеевна? — вернулся в исходную позу раздумывающего поэта. Мне бы гусиное перо в руку, чтобы меланхолично им покачивать.
— Пишем, сьер Лео, — назвала она меня на манер обращения в книге. Это авторское, типа «сэр».
— А на чём мы остановились? Не в предыдущей главе, где надо переписать эти вэлато крики на обычные, приглушённые, а в новой.
— На дуэли, — тяжело вздохнула она. — На жестокой, бесчеловечной, вопиюще неправильной дуэли. У меня сердце разрывается, что снова придётся эту сцену пережить.
Она права. Мы переписывали её третий раз. И третий раз я всё недоволен и недоволен. То слишком банально — дождь. И герой, получивший пулю в грудь навылет, ничком падает в грязь. То чересчур пафосно, когда бедняга умирает на руках возлюбленной, заливая её платье кровью. Последний, третий раз вышло более-менее и цвет алой лужи так правильно гармонировал с цветом нарядной осенней листвы. Но всё равно мне казалось что-то не то. Слабовато. Ожидаемо. Хоть и слезливо.
— А нельзя, чтобы этот несчастный белокурый юноша остался жив? — вдруг робко спросила Софья, перечитав мне описание последнего живописного смертоубийства. — Чтобы он не совсем умер?
— Нравятся блондины? — демонически усмехнулся я, неожиданно задохнувшись приступом неконтролируемой ревности.
  
Глава 38. ВП
 
— Не нравятся, что этот дьявол Бесс блондина практически казнил. А ведь тот в него попал. В самое сердце. Только не знал, что Бесс не может умереть, потому что бессмертен.
— О, да! — даже как-то отлегло у меня. В этом весь смысл. Иначе зачем засранцу провоцировать его на эту дуэль. И да, это казнь. За это Анна его и возненавидит.
— Но он же любит её!
— Жизнь несправедлива. А любовь… любовь никого не спасает.
— Читательницы вас четвертуют, — зашипела она.
— М-м-м, точно?
— Абищаю, — угрожающе постучала она пальцами по столу.
— Тогда это именно то, что нужно, — броском гадюки накрыл я своей её руку и не промахнулся. Не отпуская, встал, обогнул стол и, подвинув задницей ноутбук, оперся на край стола. — Расскажи мне о себе, — потянул, вынуждая её встать. — Расскажи мне, что ты чувствуешь в этой сцене.
— Это ужасное чувство.
Она была так близко, что сердце пустилось вскачь. И хоть я её не видел, она-то меня видит. Мои сомкнутые жёсткие губы. Щетину. Пульсирующую жилку на шее. Нервно дрогнувший кадык. Я представил себя, с пробитой грудью у неё на руках. И горячую кровь, что толчками в такт этой жилке течёт по её рукам. Как она пытается остановить пузырящуюся алую струю. Не понимая, что это не просто крошечная дырочка, пробившая лёгкое. И как же хорошо, что не видит развороченную спину. Только чувствует промокший насквозь подол. Тошнотворный запах.
— Нет, — прошептала она и положила руку на мою грудь, как раз там, где я и представил рану. — Нет, нет, нет и нет. Это невыносимо понимать, что уже ничего не исправить. Что уже никогда не будет как раньше. Что эти листья облетят. Кровь впитается в землю. Настанет завтра. Но его там уже не будет. Никогда уже не будет. Что эти губы не разомкнуться, чтобы её поцеловать. Эти руки никогда не сожмут её в своих объятиях. Он больше не улыбнётся, не откроет глаза, не вздохнёт. И никогда не назовёт своей женой. Никогда не родятся их дети. Никогда не исполнятся мечты. Никогда, — её голос сорвался. Я неверной рукой коснулся её лица и почувствовал побежавшие по щекам слёзы. — Нет ничего страшнее этого слова. И этого момента, после которого у них уже ничего не будет.
 
Это было сильнее меня. Я прижал её к себе. Целомудренно, за плечи. Одной, потом двумя руками. Потом выдохнул в макушку. И прижался к волосам губами.
— Не плачь, — прошептал я. — А то мне кажется ты плачешь обо мне.
Она положила голову мне на грудь. И словно зажала рану.
— Тебя я бы спасла. Отвоевала. Отмолила. Отогрела. Душу бы продала, но спасла. Если бы это была моя книга. Но знаешь, за что я люблю твои?
— За безысходность? — выдавил я улыбку, едва справляясь с дыханием, едва сдерживая дрожь.
— Да, сьер Лео. Как ни странно, но именно за это. За «да» или «нет» и никаких «может быть», «не уверен», «не знаю». Я бы вечно сомневалась.
— Как честный человек после таких признаний я, конечно, обязан на тебе жениться, — боясь её смутить, спугнуть, разрушить эту хрустальную чистоту, я постарался перевести всё в шутку. — Но думаю, можно остановиться на том, чтобы перейти на «ты».
— А поцеловать? — улыбнулась она, ничуть не смутившись.
— Пять сек, — нащупал я её подбородок, приподнял голову и запечатлел смачный невинный поцелуй на мокрой щеке. — А теперь работать?
И где-то в этот момент или чуть позже, когда приехал чёртов Анисьев, с каким-то запоздалым отчаянием я понял, что обнимал не её. Что я думаю не о Софи. Что я проклятый идиот, задуривший девушке мозги своими рефлексиями, книгами и похотливым эгоизмом.
Но она не Анна ди Тру, а я не Бессарион. И хуже всего, что она не Цапелька.
— Герман, найди мне на сегодня бабу, — выслушав агента, холодно и мрачно попросил я.
— Что, яйца болят? — усмехнулся он. — Да не вопрос. У меня даже есть одна на примете, такая… худенькая тёмненькая с чёлочкой.
Я кивнул. Он всё отлично понял и без пояснений.
— А что жена Агранского?
Герман нервно кашлянул.
— Денег дал. Квартиру снял. А на развод он подал сам. Ей осталось только подписать…
  
Глава 39. Герман
 
И ведь ни единой буквой не соврал: дал, снял, развод.
Герману Анисьеву последние дни так везло, что он даже не удивился, не охнул, когда сердобольная Зинаида попросила его подбросить Софью до «города». А он всё думал, как же подступиться к этой вертихвостке. Но тут уж судьба, раз она сама прыгнула в его машину. Зину обижать не захотела. Да и Данилов с сигарой в зубах вышел её провожать и молчаливо одобрил.
Давненько я не видел, чтобы он курил. Последний раз, кажется, когда Ксения ушла. Или, когда её первая книга вышла? Ну сейчас тоже не грех, без глаз остаться — жопа ещё та.
Или это из-за девчонки?
Но Анисьев и думать об этом не стал. Если она не заартачится, будет ему и девчонка. Не сегодня, конечно. Сегодня он ему вызовет ту, что намедни-с удовлетворяла его нескромные потребности. И не понравилась. Без огонька шлюшка. И на девчонку совсем не похожа.
Он покосился на усердно смотрящую в боковое стекло Софью. Эта с огоньком. И грудь как надо. Вон как упруго подпрыгивает на ухабах. Он даже намеренно не стал объезжать пару размытых дождями ям. Плотоядно облизнулся на округлости под тонкой тканью футболки. Поёрзал, чувствуя, как неудобно упёрся в шов брюк баловник. Его бабья радость, сунька, ласкун, щекотун. К своему скромному в длину, но толстенькому пенису он любил обращаться ласково. И одалисок этих потрёпанных заставлял.