Лелька и ключ-камень (СИ)
Сашка вышел из комнаты, Лелька услышала, как он, насвистывая, стучит железками — видимо собирает велосипед. Она пару раз дернулась, но ремни держали крепко.
— Не дрыгайся, — спокойно сказала Ирина. — Ничего не выйдет.
— Ты же понимаешь, что я скорее всего умру?
— Мне все равно. Я тебе предлагала отправиться в детдом. Сделала — была бы живая и здоровая. Так что сама виновата. А я наконец от тебя избавлюсь. Думаешь, ты Сашке без ведьминского флера будешь интересна?
Лелька смотрела на красивую девушку с брезгливой жалостью. Она видела и неровную клочковатую ауру, разъеденную крадниками, и настоящее лицо.
— Ему никто не интересен кроме него самого. Если он тебе нужен, предупреди его — ему нельзя подходить к реке, русалки заберут.
— С чего это? — вызверилась Ирина, но услышав, что Александр собирается уезжать, выскочила за дверь.
Лелька снова задергалась в путах, пытаясь высвободить хотя бы руку. Ей ужасно не хотелось умирать беспомощной, как овце на бойне, но все было бесполезно. Неожиданно из-за печки выбрался упитанный крысюк. Он присел на толстенькие окорочка, покрутил носом, принюхиваясь, а потом направился к Лельке и стал сосредоточенно грызть ремень на правой руке. Лелька крыс недолюбливала, но в этот раз орать не хотелось. Она мысленно желала грызуну приятного аппетита и отличного пищеварения. Крыс почти закончил, когда в комнату ворвалась Ирина. Однако крысиный слух оказался лучше Лелькиного и Ирина увидела только мелькнувший в подпечье голый хвост. Взвизгнув она запустила в него кружкой, которую держала в руках.
— Ну вот и отлично. Теперь нам никто не помешает, — сообщила ведьма своей жертве и принялась за дело.
Лельке отчаянно не хотелось умирать. В отличие от Сашки, она хорошо понимала, что после обряда ей не жить. Слишком сильна была в ней ведовская искра, слишком глубоко уходили корни ее дара, чтобы можно было безнаказанно его отринуть. Мысли скакали как сумасшедшие, мозг лихорадочно искал выход и не находил. В отчаянии девушка решила еще чуть-чуть потянуть время:
— Ира, ты же это из-за Сашки, да? Но ты же сама видишь, какой он, неужели тебе он после всего этого нужен? Он же и тебя предаст и продаст.
— Это тебя предают, неудачница. Ты просто дура, которая не умеет пользоваться тем, что ей на голову свалилось, а я — нет, я умею. Думаешь ты Сашке была хоть чуть-чуть нужна?
— Конечно нужна, иначе этой ночью с ним была бы другая. Ты, например.
— Я же говорю — дура… Ему просто было велено сделать так, чтобы ты в полную силу вошла, а то у тебя и забирать-то было нечего. Вот он и сделал — травки нужные добавил, слова правильные сказал.
— Так это же получается не по любви, а под дурманом. Какая же от этого сила?!
— Вот реально ни фига не понимаешь. Кто тебя, убогую, будет опаивать? Что скажешь, ты с ним через силу целовалась? Что, руки его тоже через силу терпела?
— Причем здесь это?
— Да при том, дебилка, что травки не наводят дурман, просто ты перестала дергаться о том, что морально, а что аморально. Из-за этих травок человек делает то, что ему больше всего желается в эту секунду. Кто-то голым пляшет, кто-то мороженое жрет, а ты вот трахалась.
Лельке стало невыносимо противно, словно ее окунули в выгребную яму. Яркие, чистые воспоминания о прошедшей ночи, полные света и огня словно подернулись грязной, вонючей пленкой. Мелькнула мысль: а стоит ли сопротивляться, если самые счастливые, после гибели родителей, минуты ее жизни оказались фальшивкой? И тут старый дом будто ожил. Пронесся сквозняк, заскрипели двери, и что-то толкнуло Лельку в грудь. Голоса тех, кто был с ней в Живину ночь, гневно шептали:
— Не верь, не слушай. Ты любила, ты горела, а ошибиться может любая, все мы ошибались. Не сдавайся, не дай жадной ведьме задурить тебе голову. Важна ты, важно, что в твоей душе, так что не слушай и борись.
— Помогите мне, — мысленно взмолилась Лелька. — Помогите, вы же все видите.
— Мы не можем многого, слишком долго нас никто не звал — раздался печальный шепот. — Мы поможем чем можем, но спасти наш род сегодня можешь только ты сама.
— Что, притихла? — хихикнула Ирина. — вот так и лежи, не будешь мешать, может выживешь.
Она поправила последние штрихи соседней звезды, предназначенной для нее, той, что даст ей наконец-то желанную силу. Серебристый камень, которым было так удобно рисовать Инглию, мешал ей, и она оттолкнула его ногой в сторону. Камень оказался неожиданно тяжелым, он только чуть откатился и замер у Лельки под рукой.
Ирина достала маленький ножик. Тот выглядел совершенно затрапезным, будто им многие поколения чистили картошку или потрошили рыбу. Только странные руны на ручке доказывали, что нож не так прост. Под ровный речитатив Ирины они стали наливаться зеленовато-гнилостным светом и медленно поползли с ручки на лезвие.
Лелька слушала красивый грудной голос сестры, которая делала надрезы на ее запястьях и щиколотках:
«Силы ночи, силы дня, силы жизни и огня,
Кровью общей заклинаю, искру силы забираю.
Вы слова мои летите, реки силы отсеките,
Север, запад, юг, восток, это ныне мой исток.
Все твое теперь мое, я беру себе свое,
Кровью рода запираю, силу жизни забираю.»
Кровь из Лельки лилась рекой, заливая контуры звезды. В ускользающем сознании мелькнула мысль, что такого не может быть, ведь надрезы совсем маленькие.
— Очнись! Очнись немедленно, тетеря сонная! — крик оглушил Лельку, словно женщина в ярко-алом домотканом платье кричала ей прямо в ухо. — А ну-ка давай, зови свой медальон. Он же не среагирует без зова, она твоя кровная сестра, а не нежить какая! Не может твой защитник без приказа…
Кровь стала горячей до боли, неожиданно прихлынули силы, и Лелька мысленно обратилась ко всем, кто ее защищал. Это были не слова, это была мольба о помощи к оставленному отцом защитнику, к лежащему за много километров в комнате Старичку-Огневичку, к неведомым силам, которые зачем-то дали ей искру, а она даже не успела понять зачем. И на зов отозвались…
Ирина воззвала к крови рода и прижала собственное разрезанное запястье к порезу на руке сестры. Огромная сила хлынула в нее рекой, захотелось петь, взлететь в небо, закричать на весь мир от счастья. Но почти мгновенно поток через нее потек куда-то дальше, к кому-то еще, тело пронзили тысячи ножей, боль стала невыносимой, и Ирина жалобно закричала, понимая, что все зря, что ее просто обманули и использовали, как Сашка Лельку. Поток обжигал и замораживал одновременно, слабое человеческое тело стало проводником сил, вынести которые было не в состоянии. Ирина распахнула глаза, увидела, как рядом бьется в судорогах Лелька, как будто гигантская рука выгибает и подбрасывает ее тело, дробя кости и выворачивая суставы. А потом сознание сжалилось над маленькой жадной ведьмой и покинуло ее.
Глава 22
Инга Геннадьевна предпочитала не знать точных планов своей ученицы. Защита, поставленная родом Граниных сильна и беспощадна, но за что наказывать Ингу? Зла соплячке она не делала, никого не нанимала и не просила, а что сестрица у той оказалась гнилая, так это разве ж Ингина вина? Конечно, о навязчивом желании ученицы усилиться она знала и даже догадывалась за чей счет, но ведь догадки к делу не пришьешь, а настоящими планами с ней никто не делился. Подобные рассуждения успокаивали, а надежда одновременно разжиться дармовой силой, избавиться от ненавистного последыша Граниных и устранить красивую и юную кандидатку в сильные ведьмы наполняла радостным ожиданием.
Однако кое-чего Инга не учла, и эта ошибка стала для нее фатальной. В тот сентябрьский выходной ее разбудила боль. Нет, не так… БОЛЬ! Каждую клеточку тела скручивало, ломало, разрывало с дикой силой. Думать было нереально. Ничего не понимающая ведьма могла только выть от боли и кататься по дубовому паркету спальни. Она была в полном сознании, даже в обмороке ей было отказано. Нечеловеческая боль отхлынула неожиданно, и после пары минут опустошения Инга все поняла. Ученическая клятва! Она использовала Ирину, забирая себе четверть всего, что получала ученица: сил, энергии, удачливости. Четверть всего, что Ирина добывала через пожирающие ее ауру крадники, забирала «наставница».