Мемуары голодной попаданки
Старичок взял лошадку под уздцы и повел за дом. Там оказались хозяйственные постройки, тоже, как все здесь, запущенные. Распрягать животное дед Матвей не стал, лишь хорошенько привязал к шаткой перекладине.
– Как-нибудь уж потерпишь до утра, Красотка, – прокряхтел он, хлопая по шее серую клячу и отмеряя ей щедрую порцию овса, припасенного в телеге. – А то не ровен час позарится кто, я ж без тебя совсем пропаду.
Он трогательно извинялся перед лошадью за то, что не дает ей отдохнуть после долгого пути, и та понятливо кивала, кося лиловым глазом, не отрываясь от кормушки и ни на миг не переставая жевать.
– Ну, все. Теперь пошли тебя пристраивать, – наконец махнул рукой он мне и зашагал к дому.
Хотелось бы мне сказать, что сердце затрепетало в предвкушении новых приключений, или замерло, испуганной птицей, предчувствуя скорую встречу с возлюбленным. Но нет. И внутренние органы вели себя по-прежнему, и события развивались, противореча желанному сценарию.
Дверь черного хода, а вернее сказать «для своих» оказалась в гораздо лучшем состоянии, нежели парадная. Видимо, ею нечасто пользовались. С опаской перешагнув через грязный порог, ожидала увидеть помещение, наполненное дебоширами и выпивохами, а оказалась на маленькой пыльной кухоньке. Свет из общего зала свозь раскрытую дверь скудно освещал комнатку, в которой царил невероятный беспорядок. Всюду наставлена грязная посуда, валялись воняющие объедки и пустые бутылки, с потолка провисала паутина.
– Опустился мужик, да, – кряхтел дед Матвей, сгребая ладонью со стола слой пыли, – раньше как-то еще держался, а последнее время вообще пошел вразнос.
Прошаркал к освещенному входу в зал:
– Захарий! За-аха-ари-ий!
– Кто там? – В кухню ввалился здоровый бугай, почти полностью заслоняя собой дверной проем и падающий оттуда свет. Он долго вглядывался в темноту и соображал, кто же к нему пожаловал, пока наконец определил. – А-а-а! Матвей! Вот это сюрприз! Где же ты пропадал старый нелюдь? Я уж думал, ты давно окочурился.
Меня передернуло от громоподобного голоса и грубых слов. Но старика подобный прием не смутил.
– Да стар я уже для путешествий, редко бываю в городе. Вот приехал, дай думаю зайду, как обычно, угоститься первачком да заночевать у тебя в сарае. Пустишь?
– Отчего же не пустить. Спи, жалко, что ль. – Захарий со скучной миной почесал оголенную в распахнутом вороте волосатую грудь. – А чего не идешь к народу? С каких это пор по углам прячешься?
– Так дело у меня к тебе есть, – дед Матвей помялся. – Ты бы свечку принес, а?
– Принесу, раз уж надо.
Мужик надолго ушёл, а вернувшись с зажженным огарком, так и замер, обнаружив на своей кухне меня.
Мы уставились друг на друга, разглядывая с большим любопытством. Захарий оказался колоритной личностью. Под два метра росту, широченный в плечах, он напомнил мне сказочных богатырей, не хватало только на голове шишака со смешной пипочкой в навершии. Буйная бурая грива нечёсаных волос торчала во все стороны. Всклоченная борода с застрявшим в ней мусором, если и стриглась когда-нибудь, то исключительно на скорую руку, чтоб не мешала. Широкие скулы и крупный нос с горбинкой выделялись на фоне волосяной растительности и придавали облику некую ожесточенность. Густые черные брови и хмурые колючие глаза также не добавляли немолодому лицу привлекательности. Крестьянская рубаха оказалась заношенной настолько, что о первоначальном цвете оставалось только догадываться. О штанах, впрочем, можно было сказать то же самое. А сапоги, похоже, не снимались ни в какую погоду и постепенно разваливались прямо на ногах.
Первым отмер Захарий, недовольно сдвинув брови к переносице:
– А это что еще за пампушка? А, Матвей?
Как он меня назвал? Пампушкой? А как же мир, в котором поклоняются дамам с пышными формами? И снова я получается в пролете? Даже этому уроду не нравлюсь? Ну, все! Враг номер один для меня определен!
– Никак на старость лет решил гульнуть?
– Скажешь тоже, Захарий! – Старичок замахал руками. – Это и есть мое к тебе дело. Аней зовут.
Мужик шлепнул плошку со свечным огарком на стол и с отвращением сплюнул на пол:
– Борделя у меня здесь не будет. – Он уже повернулся к нам широченной спиной, чтоб уйти, как дед Матвей проворно преградил громиле путь отступления. Во дает! И не боится же.
– Как у тебя язык повернулся такое сказать, окаянный, – зашипел старик. – Девчонка в беду попала, помочь нужно, а ты… Эх, Захарий, Захарий, не таким я тебя знал, не таким.
– Тот Захарий давно умер, – буркнул мужик, но повернулся ко мне, снова недобро разглядывая. Он сложил руки на груди, и меня пробрал озноб: огромные кулачищи и мощные предплечья, перевитые веревками вен, внушали серьезные опасения, что если хозяину вздумается пустить в ход силу, то от бедной Анечки только мокрое место и останется.
– Да ежели бы мне бордель нужен был, не к тебе бы обратился. Тут видишь, како дело, девку в чем мать родила из дома выгнали, в город работать отправили. А куда ж ее возьмут-то, да еще в таком виде?
– Ясно дело куда…
– Вот и я о том же. Помоги.
– А я тут причем? – кустистые брови взлетели вверх. – У меня не богадельня.
– А тебя никто и не просит нахлебников привечать. Ты ж хотел помощника – полы драить, вот и возьми.
– Так пацана собирался брать. На кой ляд мне баба среди мужиков? – он оглянулся на распахнутую дверь в общий зал и тихо прикрыл.
– Ну и что, что баба. Баба она и лучше даже – все тебе как надо по-людски вымоет да приберет. А то, что народ у тебя тут всякий ошивается, так защитишь. Разве кто против тебя пойдет?
Захарий несогласно замотал головой. А я почувствовала сильное облегчение. Уж я точно не мечтала остаться в этом свинарнике, да еще под патронажем монстроподобного типа. Выразительно глянула на дедка, пытаясь состроить как можно более жалостливую мордочку, мол «пошли отсюда, дедусь, чего-нибудь другое придумаем, побезопаснее». Но старичок, видно, мою клоунаду совсем по-другому понял и принялся еще активнее меня навязывать.
– А не придется девка ко двору, так хоть пообтешется в городе. На первое время будет, где голову приклонить – уже хорошо. А там глядишь, и найдет себе друго место, более подходявое.
Последний аргумент, видимо, возымел действие, Захарий глянул в мою сторону без прежнего отвращения, задумчиво так. А дед Матвей, почуяв слабину хозяина кабака, усилил напор.
– Помоги девчонке, Захарий. Перед богами воздастся, чать, не святой по земле ходишь, будет, чем искупить грехи прежние. Ну, куда она на ночь глядя в подобной одёже? Не вводи ребенка в грех!
– Да ей и спать-то у меня негде, – в последней попытке отвертеться от навязанной обузы прохрипел здоровяк.
– А любой уголок за дворец сойдет. Она девчонка неприхотливая, у мачехи росла. Все не на улице. Сам чать слышал про убийства в городе.
Захарий тяжело вздохнул и устало махнул рукой, соглашаясь.
– Ну, вот и ладненько, – расслабился дедок. – А теперь угости старика своим первачком.
Недовольный мужик кивнул:
– Сейчас подойду, – и уже мне, – топай за мной, пампушка.
Вот ведь… нехороший человек! Я обижено засопела, а дед Матвей меня погладил по голове.
– А он не…? Он меня …? – зашептала испуганно я, по-родственному обнимая сухонькое тельце.
– Не бойся, он только с виду такой суровый, а так добрейшей души человек.
Ох, что-то не верится. Но податься действительно больше некуда.
– Спасибо, дедусь, выручил.
– Будет, будет. – Смахнул старичок непрошеную слезу в уголке глаза. – Иди уже, а то неровен час передумает.
Я бросилась догонять хозяина, который забрав свечу и оставив нас в потемках, уже почти поднялся по крутой скрипучей лестнице на второй этаж. Шлепая босыми пятками, я ощутила склизкое засаленное дерево ступенек и содрогнулась от отвращения. Перил предусмотрительно даже касаться не стала.
Но самое интересное ждало меня наверху.
Глава 2
Второй этаж оказался практически полностью погребен под провалившейся крышей. Лишь небольшой закуток по правую руку не был завален упавшими досками и балками. Туда мужчина и завернул. Распахнув перед моим носом одну из двух скособоченных дверей, сам зашел в другую и вышел, держа в руках тонкое одеяло. Сунул мне в руки вместе с плошкой, на которой догорал оплывший остаток свечки.