Недолгий век зеленого листа

Скридон взял свою котомку и стал укладываться спать.
Скоро и остальные улеглись. Георге лежал, вытянувшись под телегой, и думал о цаулянке. Представлял ее себе, как она идет по лесу, стройная, красивая, и ветер почему-то тоже ласкает ее щеки прядью курчавых волос.
Кряхтя, вылез из своей постели Скридон, снял колесо, соскоблил деготь с оси и смазал бабку у лошади.
Потом снова лег. Скоро все уснули, и только лошади звучно жевали, изредка позванивая уздечками. Георге приподнялся на локте, отыскал глазами крест над могилой цаулянки. И снова лег. Он лежал призадумавшись, над ним висело огромное, необъятное ночное небо, и дубовые леса о чем-то тихо шептались меж собой. Мир был так таинствен и так прекрасен, что ему захотелось вдруг умереть сию же секунду, умереть вот здесь вот, в лесной глуши, и чтобы даже могилу его никогда не разыскали; чтобы и о нем говорилось в деревне — смертью храбрых, бедняжка, как же, и он смертью храбрых… И в то же время, к стыду своему, ему до ужаса хотелось жить, жить долго, жить вечно, жить столько же, сколько живет земля, потому что он любил ее пахать, любил ее засевать, любил тяжелый пшеничный колос.
Он долго проворочался с боку на бок под своей телегой, но сон не шел. Над Хыртопскими полями лили долгожданные дожди, жеребенок несся по полям, все цвело, все наливалось соком, но вот в самый канун жатвы, откуда ни возьмись — ангел с косичкой… Такая юная и такая уже родная… Тревожно билось сердце, потому что, странное дело, она шла как будто и к нему, но и не к нему; потом шла она с ним и как будто и не с ним. Она шла, щебетала, улыбалась, но наступала минута прояснения, и он видел, что шла-то она совсем в другую сторону. Она звала его идти с ней, а в Хыртопах ждали посевы, ждал жеребенок, и эти два видения — его девушка и его поле расходились в разные стороны и прямо разрывали бедного парня пополам.
Вдруг Скридон заорал из-под своей подводы:
— Хеть ты, сукин сын!
Георге вылез из-под телеги, подошел к нему.
— Ты чего?
Скридон поднялся, почесал за ухом и снова улегся. Пробормотал, засыпая:
— Заяц приснился… Чуть было голыми руками…
  
25
 
На огороде зацвел картофель.
Русанда окучивает его и все слушает, слушает, слушает… Ветер хлопает развешанным на веревке бельем; задумчиво поскрипывает старая акация; внизу, на берегу пруда, гогочут гуси; но не слышно, четвертый день не слышно короткого чистого звона телеги, который Русанда отличила бы от всех остальных.
Не слышно.
И кого только не спрашивала девушка, никто не мог ей объяснить толком, в какой стороне находится Цаулянский лес, через сколько сел надо к нему проехать и за сколько времени можно обернуться на подводе. Да и вообще эти наряды вызывали часто нарекания со стороны крестьян, потому что валились они всегда в самую что ни на есть горячую пору. Существовали даже подозрения, что Валя Рэзешь дискредитируют, дергают ее чаще, чем соседние села. Семья Русанды принадлежала к безлошадным дворам, они в этих пересудах не участвовали, но вдруг девушка прониклась всеобщим негодованием односельчан и даже пошла в сельсовет выяснить, до каких это пор резешских лошадок будут гонять по всем дорогам!
В кабинете секретаря сидел какой-то смуглый, довольно приятной наружности парень, по слухам, их новый учитель. Они о чем-то меж собой судачили, и как только она открыла дверь, у секретаря прямо глаза засветились:
— Да вот же еще одна! Тебя как зовут? Сколько классов? Занеси ее немедленно в список!..
«Господи, — подумала Русанда, — с ними только свяжись! Чуть что и уже заносят тебя в список…»
Вернулась домой тихая и больше не пыталась участвовать в общественных баталиях села. Единственное, что ей осталось, — это заходить почаще к тетушке Фрэсыне, рассказывать ей сельские новости, помогать ловить цыплят, которые уже подросли, да подсчитывать по квитанциям, какая за ней осталась недоимка.
И сегодня собралась пойти к ней, но сперва нужно покончить с домашними делами.
С картофелем она наконец управилась, но ее ожидал потухший огонь в очаге и ведра стояли сухими. Ох, сколько всяких дел летом! Ни постоять, ни вздохнуть.
 
Когда высохли платочки, развешанные на веревке, Русанда вынесла из дому стул и взобралась на него, чтобы снять их. Не знала она ничего и ничего не подозревала, да откуда же она могла знать, что делается у нее за спиной? Сняла платочки, но не слезла со стула — взяла и посмотрела во двор к тетушке Фрэсыне.
Посмотрела, что же вы думаете? Приехал бадя Георге.
Увидела — телега стоит во дворе.
Собрала платочки и бросилась в хату. Ох, сколько всяких дел летом! Ни постоять, ни вздохнуть.
Следом за ней бегала курочка, волоча по земле крыло, — видно, вздумала полакомиться соседскими помидорами и пострадала за это.
И проголодалась, бедняжка, и крыло подбито, и как тут зерна искать, когда крыло болит? Подожди, сейчас тебя накормят…
Русанда положила в карман кусочек хлеба и снова вышла во двор.
— Цып-цып-цып! Куда же она делась?
Но нет у нее времени искать курочку, нет ни минуты времени. Некогда сидеть сложа руки и думать о чем-нибудь, кроме работы. Сейчас она знает, что ей делать. А вот вечером, что ей делать вечером? Ждать дома бадю Георге или лучше пойти в клуб и там встретиться с ним?
«Добрый вечер!»
«Добрый вечер!»
Подадут друг другу руки? Кто знает, может, подадут, а может, и нет. Когда не видела парня целых пять дней, можно и руку ему подать, что же в этом плохого?
«Ну как ты провела эти дни?»
— Цып-цып-цып! Куда же она делась, эта дурочка?
И когда заиграет музыка, Георге подойдет и встанет рядом.
А когда уломают старика Дэндуцэ и он достанет свою древнюю скрипку, они закружатся в танце, а девчата кругом будут диву даваться:
«Смотри, словно околдовала!»
Пусть себе шепчутся сколько угодно, а они будут танцевать. А когда дойдут до дверей библиотеки, Георге спросит тихо:
«Скучала?»
«Я?»
Он улыбнется: знает, когда она говорит неправду, и ловит ее на месте. Потом она спросит:
«А почему вы ездили так долго?»
«Потому что в лесу много дров…»
И оба засмеются, а Веруня будет удивленно смотреть на них: почему они смеются? — и станет ощупывать свои ленты, не развязались ли.
— Цып-цып-цып! Будто сквозь землю провалилась!
Из клуба они выйдут вместе и пойдут одни, потому что оба живут на одной магале и никому с ними не по дороге.
И когда уже будет совсем поздно, Русанда запрячет руки в рукава.
«Бадя Георге, когда мы еще встретимся?»
«Когда захочешь».
«Когда захочу? Завтра утром».
«Ну и что ты думаешь? Приду».
«Приходите. Я найду вам работу».
«Если ты заставишь меня щипать перья, то не приду».
«Я сама буду их щипать, а вы посидите возле меня и будете следить, чтобы их не унес ветер. Если он унесет пушинку, пойдете за ней хоть на край света».
И потом:
«Бадя Георге, а почему вы не бросите курить?»
«Брошу, когда женюсь».
«И это когда будет?»
«Когда созреют гроздья винограда».
«Разве у вас в саду, или в поле, или еще где водятся кусты винограда?»
«Сладкие гроздья — дело невесты, а не дело жениха…»
И она спрячет лицо у него на груди — ох и хитер же!
— Цып-цып-цып!
Курочка выбежала из-за хаты, кончиком крыла вычерчивая кривую линию по серой пыли.
— Пришла наконец! Проголодалась? Не говорила я тебе?
Русанда стала крошить хлеб, а курочка подбирала крошки и все кружилась на месте: боялась, как бы не подскочила на помощь какая-нибудь из ее подружек.
Вернулась из села тетушка Катинка с чесалкой под мышкой.
— Ты, дочка, в своем уме?
— А что?
— Зачем ты ее кормишь, не видишь — курица Васыле?
Вдруг крошки перестали падать на землю, и удивленная курочка посмотрела вверх, чтобы узнать, в чем дело. Но вскоре они посыпались снова.
— Ну и что с того, если Васыле?