Сокол на рукаве (СИ, Слэш)

 
 Были у Эдмона и другие подозрения — ему показалось, что разговор свернул в другое русло при упоминании имени Пьер Леруа. Какой-то другой мальчик, возможно, не вызвал бы у магистра такого раздражения. Эти догадки, однако, пока не приносили пользы — Эдмона интересовал Пьер — и только Пьер.
 
 Что делать — он не знал, и это не нравилось Эдмону до жути. Он не терпел собственной слабости и тем более не хотел, чтобы его бессилие увидел любимый. От того и старался Эдмон в разговоре держаться так, будто всё происходит согласно его воле и его решению.
 
 Теперь об этой жёсткости Эдмон успел трижды пожалеть. Видеть расширившиеся глаза Пьера, когда тот узнал его тайну вот так, было нестерпимо.
 
 — Я люблю тебя… — шептал Эдмон уже дома, стоя у окна и зная, что никто не услышит его и не узнает, о ком он говорит. Затем он сжимал кулак и бил по стене, потому что больше придумать не мог ничего.
 
 Эдмон проклинал себя за эгоизм, но всё же надеялся, что Пьер согласится на его предложение. Заставить его уйти от мира означало нарушить завет куда более серьёзный, чем обет воздержания — сам Эдмон был уверен, что это убийство. Убийство того, кого он любил, и того, кто мог бы прожить целую жизнь, куда более длинную и ценную, чем его собственная.
 
 И в то же время соблазн выяснить всё-таки, на что готов пойти Пьер, был велик.
 
 Эдмон не оставлял надежды уладить дела с орденом и вырваться на свободу, но если бы Пьер согласился переехать в не святые земли, это означало бы, что он в самом деле искренен. И как не корил себя Эдмон за это желание, он всё-таки хотел знать, как далеко сможет зайти Пьер.
 
 Так, в тягостных мыслях, прошли две недели. Пьер не писал — это могло не означать ничего, а могло означать отказ.
 
 Трижды Эдмон думал первым послать Пьеру письмо и трижды отказывался от этой мысли, но образ Пьера в минуту, когда тот узнал о своей возможной судьбе, не переставал стоять у Эдмона перед глазами ни днём, ни ночью.
 
  
 
 ***
 
 Пьер же впал в апатию. Он оставался в усадьбе, покуда не похолодало, но теперь даже не пытался следить за делами — всё происходящее кругом казалось ему бессмысленным и убогим.
 
 Иногда ему казалось, что он внутренне уже смирился с мыслью о том, чтобы стать «наложником» Эдмона — так он называл эту должность про себя, потому что лучшего слова подобрать не мог. Он уже представлял себе, как его, как и того незнакомого мужчину, которого он видел во время прогулки с друзьями, ведут по улице обнажённым на поводке. Или же представлял себя сидящим в женском платье на коленях у Эдмона в первом ряду открытого театра. Представлял, как Эдмон сжимает его живот, приговаривая: «Ты будешь только моим» — и смотрит при этом на танцовщиков на сцене, а все вокруг видят, во что превратился он, Пьер Леруа, и что позволяет делать с собой.
 
 От этих мыслей хотелось плакать, потому что представить себя вдали от Эдмона он попросту не мог.
 
 Мысли о закрытом городе сменялись картинами парусов и каравелл, о которых он мечтал до встречи с Эдмоном. Желание почувствовать на коже свежий морской ветер, увидеть свои собственные корабли, входящие в гавань — всё это никуда не делось, но без Эдмона теряло всякий смысл.
 
 Эдмон стал мерилом всего. И если Эдмон считал, что хорошо сделать его шлюхой — Пьеру оставалось лишь всхлипнуть и раздвинуть ноги.
 
 Пьер не следил за временем, и даже наступление холодов для него прошло незамеченным — он только кутался в плед всё плотнее с каждым днём. Он так и сидел бы, возможно, у окна, до самой зимы, если бы равновесие его тоски не нарушил цокот копыт на дороге и вид Леонеля, выпрыгивающего из кареты на землю.
 
 Вначале Пьер не осознал того, что видит — Леонель казался видением, ненужным и чужим. Леонель, впрочем, явно себя таковым не считал.
 
 — Святой Иллюмин, как ты выглядишь? — выпалил кузен, едва увидел Пьера, застывшего у окна. — Что с тобой, Пьер?
 
 — На кой-чёрт тебя сюда принесло? — спросил Пьер и не шевельнулся.
 
 — Меня нашёл Рико, бормотал что-то о том, что тебе плохо. Я уж думал, тебя продырявили на дуэли, готовился отпевать, — а ты попросту раскис и простудился.
 
 — Отпевать? — повторил Пьер, и Леонелю показалось, что он немного оживился. — Лео, ты поговоришь со мной?
 
 — Ну, раз уж я здесь, было бы странно уехать молча.
 
 — Рико! — крикнул Пьер, но голос его прозвучал слишком слабо, и мальчишка то ли не услышал, то ли не подал виду.
 
 — Сиди смирно, я прикажу подогреть вино и подать нам что-то перекусить.
 
 Пьер сидел. Последнее время он только и делал, что сидел смирно — это давалось ему проще всего.
 
 Леонель исчез и через несколько минут вернулся с серебряным подносом, на котором лежали цукаты и стояли кружки с горячим вином.
 
 — Ну. Давай, грейся.
 
 Пьер вяло подцепил пальцами кружку и сделал глоток. Горячая жидкость волной пробежала по телу. Затем Пьер поднял на Леонеля глаза и только теперь заметил, что тот облачён в сутану.
 
 — Уже? — спросил он вяло.
 
 Леонель проследил за его взглядом и кивнул.