Реквием по братве
— Я же знаю, тебе наплевать на Париж.
Кныш открыл рот, чтобы возразить, но неожиданно с губ сорвалась горькая правда:
— Если по совести, мне на все наплевать. Кроме тебя.
— Кроме меня?
— Да, кроме тебя. Так уж получилось.
— И что же нам делать, Володечка?
— Ничего. Вылет в семнадцать сорок. Успеем хлопнуть по рюмочке в баре.
И все же предчувствие сбылось, алая точка прицела, созданная воображением, материализовалась. Все произошло, как в дурном сне. Не было ни слежки, ни каких-то других предзнаменований. Кныш угадал врага, только когда увидел лицом к лицу. Он стоял у мраморной стойки неподалеку от туалета, куда принцесса удалилась, чтобы упаковать камушки. Просторные залы аэропорта просматривались насквозь. Стайки людей у окошек регистрации, пассажиры с багажом, рассевшиеся на скамьях, фланирующие пары — обычная предотъездная атмосфера, но с ощутимым налетом респектабельности: в международном аэропорту, известно, не шушера всякая собирается, как на вокзалах, а вполне обеспеченная публика. Много иностранцев, много ярких восточных людей, которые пока не собирались никуда лететь, а были заняты повседневным, немудреным бизнесом, каким — большой секрет.
Рослый, средних лет кавказец приблизился к Кнышу, остановился шагах в двух-трех — и уставился на него в упор. Взгляд пылкий, огневой, на губах ядовитая улыбка. Кныш, разумеется, все сразу понял, но на всякий случай уточнил:
— Тебе чего, браток? Обознался, что ли?
— Зачем обознался, Вован? Тебя искал.
— Сам-то кто будешь?
— Имя хочешь знать? Каха меня зовут. Каха Эквадор. Не слыхал?
Кныш порылся в памяти, что-то там мелькнуло, но смутно. Да он и без воспоминаний видел, что перед ним воин: матерый, азартный, выученный, бесшабашный — и конечно, вооруженный. Удивило другое: похоже, парень один. Ручаться нельзя, может, кто-то прикрывает, но повадка такая, будто вылез без подстраховки. Что само по себе большая редкость. Джигиты — люди коллективного наскока, а в Москве тем более всегда держатся кодлой, но чего не бывает на свете? Кныш спросил:
— Тебя кто послал, Каха?
— Никто не послал, сам пришел, — и цепко загреб взглядом окружающее пространство, подтверждая предположение Кныша.
— И чего тебе надо от меня?
— Ничего не надо. Возьмем твою телку и пойдем отсюда. В гости поедем к хорошим людям.
— К каким еще людям?
— Ты их немного обидел, хотят с тобой повидаться.
— Но у меня самолет.
— Самолет сам улетит, — скупо улыбнулся джигит.
— Не, так нельзя. Билеты пропадут.
Каха еще раз покосился по сторонам, обстоятельно объяснил:
— Много о себе думаешь, да? Тагира убил, Мусу убил. Великого человека опозорил. Теперь хочешь в самолете лететь? Так не бывает, Вован… Могу тебя прямо здесь кончить, могу Рашиду отдать. Выбирай сам. Выбор хороший.
Правую руку Каха опустил в карман длиннополой куртки, там у него, конечно, пистоль. Но стрелять в зале, где много народу, привлекать к себе ненужное внимание несподручно. Кныш его понимал. На его месте он тоже увел бы жертву в более подходящее место. Второе: джигиту нужны оба, и Кныш, и принцесса, а она пока еще в сортире, прилаживает камушки под белье.
— Лучше договориться по-другому, — сказал он.
— О чем с тобой говорить, если ты уже покойник?
— Не совсем, — возразил Кныш. — Я могу выкуп дать.
— Твоя сучка там не обоссалась?
— Не думаю. Так как насчет выкупа? Я сегодня при бабках.
— Бабки я потом заберу, никуда не денутся, — уверил Каха. — Про бабки я знаю. Вы же в банк ходили, да?
В этот момент появилась Таина. Она мигом оценила обстановку. Ее действия оказались неожиданными даже для Кныша. С резким, гортанным криком она кинулась на джигита и ногтями впилась ему в рожу. Каха с трудом отодрал ее от себя и, чуть приподняв, швырнул на пол. Да еще от злости пнул ногой в бок, на чем потерял драгоценные секунды.
Кныш обрушил на противника серию быстрых, прямых ударов — по кадыку, по зубам, по корпусу, — молотил с бешеной скоростью, но удача от него отвернулась. Каха зашатался, но устоял. Усмехнулся окровяненным ртом. В руке щелкнула «выкидушка» с длинным лезвием.
— Драться хочешь? Молодец! Будем кишки пускать на пол.
Самое разумное в такой ситуации — бежать, пусть догоняет, но Кныш не мог этого сделать: принцесса перевернулась на бок, пытаясь сесть, тряся головой, никак ей это не удавалось.
— Вошь поганая, — сказал Кныш. — Да я твою маму со всеми твоими вонючими родичами на сук натяну. Весь ваш паскудный род под корень выведу.
— Молодец, — вторично похвалил Каха. — Разозлить хочешь. Не старайся. Я тебя спокойно резать буду, как барана, — не спеша к нему направился, а Кныш начал пятиться. Никго из зала на них не смотрел: за колонной они были как на укромной лесной полянке.
— Последний раз говорю, — лениво протянул Каха. — Поедешь к Рашиду или здесь сдохнешь?
— Давай лучше здесь.
Кныш уже вошел в безмятежное состояние боя и ничего не видел, кроме сумасшедших глаз врага и его опущенной руки с ножом. Оценил его по достоинству. Тот не сделал ни единой ошибки, ни разу не открылся, подкрадывался, как зверь на тропе. Против него у Кныша был только один козырь: он не мог себе позволить умереть.
— Как ты нас выследил? — Каха ответил охотно, он любил пообщаться с приговоренным гяуром. Поучить напоследок уму-разуму.
— Интересно тебе, да? Думал убежишь на самолете?
— Что же тут плохого? Каждая мошка жить хочет.
— Ты и есть мошка. Москва — наш город, у нас везде глаза и уши. А ты не знал? Вот и спекся.
Кныш прижался спиной к стене, скользнул вбок, а Каха провел несколько обманных финтов. Действовал строго по правилам рукопашного боя. Первый настоящий укол нанес снизу, перенеся тяжесть тела на правую ногу. Он ожидал, что Кныш отступит, замельтешит, тем самым поставив себя в наиболее уязвимое положение, но Кныш, напротив, сделал неожиданный, по сути глупейший встречный выпад, подставил незащищенный левый бок. Нож пробил куртку, кожу, мышечную ткань и тупо уперся в ребро. Каха, не сообразив, что произошло, по инерции усилил нажим — и попался на элементарный болевой захват. В развороте, подсечкой Кныш повалил его на пол и в падении, используя тяжесть своих восьмидесяти килограммов, сломал ему руку об колено. От боли глаза абрека свело к переносице, нож звякнул о каменную плиту. Когда он снова приготовился к схватке, то почувствовал острие под подбородком.
— Молодец! — третий раз похвалил Каха — и уже искренне: — Что же, давай режь, собака. Повезло тебе сегодня.
Кныш с сожалением смотрел в близкие, опечаленные глаза абрека.
— Москва ваша, но жизнь-то моя. Не я на тебя напал, а ты на меня.
— Все правильно, режь, не бойся. Ты же не баба.
— Тебе так хочется умереть?
— Как можно жить после этого?
— Поклянись, что отвяжешься, отпущу.
— Эх, Вован, живешь долго, а ничего про жизнь не понял.
Нож, длинный, как провод, с хрустом погрузился в горло, когда абрек последним могучим усилием попытался вывернуться. Кныш услышал над собой торопливое:
— Володя, скорее!
…Они свернули в боковой проход, затем Таина открыла какую-то дверь, загрунтованную в ослепительно белый цвет, и они очутились в длинном пологом переходе, спускающемся куда-то вниз, под землю. По этому переходу так и тянуло припуститься бегом. Из него попали в служебные помещения, оттуда на грузовом лифте поднялись на второй этаж и наконец опустились на стулья возле двери с кожаной обивкой, с надписью: «Начальник диспетчерского отдела». Оба тяжело дышали. По дороге им попались рабочие в комбинезонах, два пилота, энергично что-то обсуждавшие. Никто не обратил внимания на торопливую гражданскую парочку… Таина нервно закурила.
— Ты что-то вроде бледный?
— Все нормалек, — Кныш прижал локтем левый бок, откуда прорывалась наружу дымящаяся боль. Ничего, главное взлететь, там видно будет.
— Володя, знаешь, кого ты убил?