Обитель

Вдвоём с женщиной они, скользя и упираясь, втащили на берег лодку.
Ему показалось, что женщина смеётся – каким-то неуместным здесь смехом.
Потом понял, что она плачет, безостановочно, счастливо, слёзы стынут на щеках.
Вокруг больше никого не было видно – только костерок и всякое тряпье и барахло, наваленное возле огня. Возможно, там мог лежать ещё один человек. Но не больше, чем один.
– Дай руку, – позвала Галя, то ли злым, то ли неживым голосом.
Он помог ей сойти на сушу.
– Кто вы? – спросила она женщину, еле поднимая фонарь.
Не устояв на ветру, женщина сделала шаг назад, но получилось, словно это произошло от Галиного вопроса и от света.
– Мы… едем… – ответила женщина, стараясь улыбнуться. – From…
Едва она открыла рот, Артём догадался, что перед ним не русский человек.
Женщина смотрела то на Галю, то на Артёма, ожидая, что ей помогут ответить.
Галя, кажется, не понимала, отчего ей нормальным образом не объяснят, в чём дело.
Артём полез в лодку – извлечь вещи потяжелее, чтоб попытаться втащить её повыше на берег.
– Do you speak English? – спросила женщина, улыбаясь с таким просительным видом, словно просила хлеба или денег. Она растёрла слёзы по лицу и время от времени шмыгала носом.
– Кто ещё на острове? – твёрдо и громко спросила Галя, будто не услышав только что прозвучавшей фразы.
– Там… – махнула рукой женщина. – Друг… Муж! – и что-то длинно, путано договорила на своём языке.
Галя некоторое время смотрела в ту сторону, куда указали.
– French? Deutsch? – спрашивала женщина у Гали.
По голосу было слышно, что она по-настоящему счастлива и очень хочет понравиться: чтоб счастье не исчезло, потому что надежда на него, видимо, была уже потеряна.
Галя не отвечала.
…Едва втащили лодку повыше, Артём пошёл к огню, вроде как искать друга и мужа, но на самом деле – просто на тепло. Руку засунул в карман, в кармане лежал пистолет, хотя догадывался, что тут ему убивать некого. Так бы и спрятались в тряпье двенадцать красноармейцев…
У костра Артём с трудом присел и засунул руки в самое пекло. На мгновение ладони в пламени показались золотыми.
Присмотревшись, понял, что в костре догорают доски. Доскам на острове было взяться неоткуда. Значит, эти люди жгли свою лодку.
Артём медленно, как чужое звериное мясо, вынес из костра руки, они дымились. Наклонил теперь лицо к жару, зажмурился. С треском обгорели ресницы – ему было всё равно.
Подошли женщины.
– Принеси еды, Артём, – попросила Галя.
Артём кивнул, но не поднялся с места, только убрал лицо от огня. Щетина тоже опалилась. Губы сладко пощипывало. Слюна во рту нагрелась, странно.
Галя присела рядом. Теперь она протянула руки к огню.
– Нерусская, – сообщила Галя. Артём кивнул.
“…ещё губы у меня потрескались”, – подумал, трогая языком края рта.
– Что тут? – спросила Галя Артёма, кивая на вещи. – Ты не смотрел?
– Сейчас посмотрю, – ответил Артём и наконец поднялся.
– Я, – женщина ткнула в себя большим пальцем; руки её были в чёрных крепких перчатках, – …Мари.
– Я Артём, – ответил он и спросил, останавливаясь после каждого слова: – Где. Твой. Друг?
– Да! – готовно и даже торжественно ответила Мари, кивнув, и сделала шаг к горе из одеял, брезента и кусков парусины. Артём шагнул следом.
Волосы друга торчали в разные стороны, то ли слипшиеся от грязи и крови, то ли замороженные… обмётанные губы, рот открыт, дышит… виден язык, нос забит чёрным… Артём чуть отшатнулся.
Человек лежал возле самого костра, его хорошо было видно в свете огня. Галя сняла перчатки, чуть передвинулась, вытянула руку и потрогала лоб лежащего.
Немного помолчав, сказала:
– О него греться можно…. Скоро умрёт.
Человек попытался открыть глаза, лицо, как бы изумлённое, скривилось.
С глазами не удалось, разлепил рот.
– Ма… – позвал он.
– Вода? – спросила Мари у Артёма. – Воды?.. И… жарко! Друг – жарко! Лечить?
– Лечить нечем, – сказала Галя. – Артём, принеси воды. И поесть. И водки растереть больного. Пожалуйста.
 
* * *
Они так и не поняли толком, откуда плыли эти люди, с какой целью.
Мари ещё несколько раз принималась плакать, не переставая при этом улыбаться, и часто просила помочь, спасти, что-то торопливо проговаривая то ли на одном оловянном языке, то ли сразу на нескольких.
Артём попытался вспомнить латынь из гимназического курса, но тут же бросил это дело.
Мужчина ничего не соображал. Мари пробовала напоить его водой, а затем чаем – больной кашлял, мешал, всё стекало за шиворот.
Мари покормили – она ела с жадностью, но непрестанно поднимала благодарные и просящие глаза, и даже когда жевала, всё равно улыбалась.
Галя, подсвечивая фонарём, без спросу рылась в их вещах, рассматривая чужие карты, какие-то тетради.
“…Думает, что шпионы…” – решил Артём, сначала съев высокую банку консервов, а потом накаливая её над огнём и грея о неё руки.
Отужинав, Мари снова суетилась возле своего друга или мужа, натерла ему грудь водкой, он мычал.
Хотела и его покормить – без толку…
Всё посматривала на Галю.
Протерев лицо больного, Мари решительно подошла к ней и начала объяснять что-то важное.
Галя, присев и поставив фонарь рядом, даже не вслушивалась, только иногда кивала, причём не Мари, а самой себе.
Листать очередную тетрадь в перчатке было неудобно, она спрятала её под мышку. Одежды были громоздки, и перчатка скоро выпала. Мари тут же подняла перчатку и подала Гале, продолжая разговаривать.
Галя не вернула тетрадь на место, а убрала себе за пазуху. Взяла наконец перчатку, но не надела. Голая рука у Гали была красная, натруженная, почти мужская. Потушила фонарь. Села ближе к Артёму. Он передал ей банку. Галя непонимающе посмотрела внутрь.
– Погрейся, – пояснил Артём.
Артём и теперь ни о чём не думал, уверенный в том, что решение должна принять Галя: а кто он такой? Он никто.
– Я так поняла, у них разбилась лодка, когда они причаливали, – сказала Галя негромко. – Они живут тут неделю, и чтоб не замёрзнуть – лодку сожгли. Потому что жечь было уже нечего.
Мари села напротив и кивала головой на каждое Галино слово, как будто понимала, о чём идёт речь.
Артём ничего не отвечал.
– Она сказала, что они были в пути сюда неделю. Семь дней.
Эта новость не прибавляла бодрости.
Артём оглянулся вокруг – было совсем темно, и море шумело, невидное.
А может быть, это не море, а ветер шумит? А море, к примеру, замёрзло? И дальше можно идти пешком. Пешком – дольше, труднее. Зато нельзя утонуть. Только замёрзнуть. И очень скоро…
Пусть лучше это море шумит.
– Если мы оставим их – оба погибнут. Если возьмём с собой – умрёт в дороге мужчина, неделю он не протянет.
– Спасти! – попросила Мари, кивая головой, и снова начала разрывать под тряпками своего любимого, чтобы всем было понятно.
Парень действительно был совсем плох, ещё раз отметил Артём.
Но жалости не испытывал никакой.
– …И у нас раньше кончится топливо – потому что расход увеличится, – закончила Галя.
– А откуда они плыли? – спросил Артём.
– Я не поняла, – сказала Галя. – Но до норвежских вод нам всё равно дольше, чем назад. И погода портится.
“Интересно, – думал Артём, – а где-нибудь в мире ещё есть такие сумасшедшие, которые сидят посреди моря и думают, как им удобнее умереть – по дороге в море или вернувшись домой?”
– Надежда на то, что мы доплывём одни туда, куда собирались, – есть. Только нужно оставить этих людей здесь. Хотя мотор в холоде не заводится, и если ударит мороз – он откажет… А если мы вернёмся… Если мы вернёмся, я не знаю, что будет. Будет, скорее всего, очень плохо, – Галя бросила пустую банку в огонь и посмотрела на Мари. Та тоже смотрела на Галю.
Галя могла бы сказать: “Зато мы спасём людей”, – но этого, понимал Артём, говорить не стоило. И Галя понимала. Два часа назад они собирались убить любого красноармейца, хоть всех до единого, что встретились бы им на этом острове, – и теперь вот завести речь о спасении неведомых чужеземцев: бред, несусветный бред.