Обитель

– Стоять! – заорал он вне себя, глядя на то на Артёма, то на Галю и скидывая винтовку с плеча. – Давай сюда этого шакала!
– Отставить! – вдруг закричала Галя ещё более звонко и властно: Артём и представить не мог, что такая сила и такое озлобление может таиться в этой и без того не слабой молодой женщине. – На место, мразь! Вернуться в расположение конвойной роты!
Красноармеец осёкся, но винтовку так и держал наперевес, шевеля кривящимися, словно пришитыми к лицу чужими и неприжившимися губами.
Галя резко дёрнула Артёма за пиджак: быстро назад, дурак.
Она с первого раза завела мотор – движения её от тяжёлой одежды были неловкие, но, видимо, помогла пронзительная злость.
– Ты ещё и катаешь его? – крикнул красноармеец сквозь рокот мотора удаляющейся лодке. – Может, ты ещё сосёшь ему, комиссарша? Я доложу за вас! Псина паскудная!..
И ещё что-то орал, потрясая винтовкой, но уже было не слышно.
Лагерники, сидевшие на берегу, смотрели на всё это: кто с кривой улыбкой, кто с испугом.
* * *
Поодаль катера, вослед ему, недолго плыл тюлень, пропадая и выныривая, словно дразнясь и забавляясь.
У Гали по лицу текли слёзы. Артёма трясло минуту, две, три.
Потом дыхание вернулось, изуродованное сердце становилось на своё место.
Он оглянулся на монастырь – там уже должны бы запускать в небо ракеты – побег! – но ничего подобного не происходило.
Даже люди на берегу, пока их было видно, так и сидели.
С моря, в утреннем свете, монастырь походил на сахарный пряник.
“Жуйте сами, все зубы об него обломаешь…” – сказал Артём, хотя не чувствовал никакой бравады вовсе, а только муторный комок в груди.
– Я ненавижу… – тихо бормотала Галя. – Я ненавижу их всех… Надо было застрелить его. Зачем я… Подонок. Ненавижу.
Артём смотрел то на Галю, то на воду. Вода была холодная, страшная.
Потом снова на Галю. На лице её перекатывались желваки, отчётливые, как у мужчины.
Она давила на газ так, что лодка взвывала и подпрыгивала, рискуя развалиться. Правая рука до белизны в тонких и не очень длинных пальцах сжимала и удерживала руль – железную палку, нацеленную Артёму в грудь.
“Кто эта женщина, Артём? Ты не знаешь?” – спросил себя искренно и просто.
Галя смотрела вперёд – правя лодкой и не оглядываясь.
У неё были бобровые нарукавники, из того же зверя красивые верха на сапогах.
Через несколько минут Артём твёрдо понял, что их не нагонят сейчас же, и теперь придётся как-то жить в этой лодке, что-то делать, играть в игру, что они уплывают и никто их не поймает… На это нужно было искать силы.
…Монастырская громада скоро потеряла в объёмах и весе, стала мельче, легче – мир вокруг оказался огромней. А раньше виделось наоборот – маленький мир и неподъемная махина монастыря.
Прошло совсем немного времени, и монастырь увиделся мелкой кляксой на берегу. Подними вверх указательный палец, и монастырь, как клоп, помещается под одним ногтем.
Но Артёму и в голову не пришло посчитать себя свободным. Каким ещё свободным – посреди этой воды вокруг, под этим тяжким небом, даже не торопящимся за ними, – а недвижимо зависшим над головою.
“Может быть, упросить её свернуть на Лисий остров? – с невыносимой жалостью к самому себе и с нелепой надеждой подумал Артём. – Заедем, там Крапин, он обрадуется. Баню затопит. Лисий повар пирог испечёт… Праздник будет… Галю отдам Крапину, пусть пользует её. А меня хоть бы и в лисью квартиру – я и там смогу жить. Буду жрать из лисьей кормушки и пасть подставлять безропотно под облатки от глистов…”
Артём снова посмотрел на Галю и едва удержал себя, чтоб не произнести всё это.
Понял, что невозможно.
Ничего не изменить, мамочка. Я поплыл в обратную сторону.
Мотор громыхал.
Артём с удивлением смотрел на железный короб: и что, ему можно доверить две человеческих души? Он дотянет их до острова, до материка, до чужеземных вод? – куда они там собрались… Как на это можно надеяться? Мотор неизбежно должен был сломаться с минуты на минуту.
Очень скоро Артём стал замерзать и бессмысленно отворачивать ворот пиджака.
 
– Здесь, – ткнула Галя ногой в тюк на полу катера, – одежда. Скорей оденься. Греться уже будет негде.
Промучившись с пару минут, Артём развязал тяжёлый тюк.
Внутри оказалось много вещей.
Чекистская куртка на тюленьем меху – Артём немедленно влез в неё, со звериной заботливостью о себе. Чекистская кожаная кепка с ушами тоже пошла в дело. Перчатки! Зимние… очень кстати.
Ватные штаны… Что ж, хорошо. Чертыхаясь, снял сапоги и с трудом натянул, поверх своих штанов, ещё и ватные.
Стал внушительный, крупный – а то на фоне Гали смотрелся совсем тщедушным, завшивленным подростком.
Неожиданно стало спокойнее.
Голову продувало встречным ветром.
– Там что-то дребезжит впереди, – сказала Галя, – посмотри.
Перелез ближе к носу, чтоб разобраться в запасах: всё занятие.
Баки с топливом. Весла и уключины к ним. Крюк. Фонарь. Топор. Ведро. Черпак. Якорь. Две короткие лопаты. Нож. Тесак. Примус. Бинокль. Одеяло. Крепко перекрученный пакет с чем-то тяжёлым вроде гвоздей. Пакля.
Что-то перекладывал заново.
Несколько буханок хлеба. Ящик тушёнки. Ящик рыбных консервов. Два дождевика. Рогожа. Несколько фляжек – Артём потряс их – внутри что-то было.
Оставил часть вещей неубранными на место: будет ещё время ими заняться.
Посмотрел на Галю – с максимально возможным удивлением и даже уважением, на которые был сейчас способен: она готовилась!
Галя не поняла взгляда и крикнула:
– Водка. Выпей, если хочешь.
– А ты? – спросил, подняв фляжку. Она посмотрела на Артёма и кивнула.
Немного сбавила обороты мотора. Гуд стал ровней, – а то в голове уже дымилось от этого рёва.
Артём раскрутил фляжку и отпил. На таком ветру – ничего не почувствовал вовсе. Всё горевшее и перегоравшее внутри за последние недели, дни, часы – сразу растворило водку, или что там, спирт, без остатка. Отпил ещё, даже во рту подержал…
Пока жидкость была во рту – всё-таки спирт, да – она ощущалась. Но едва проглотил – снова пропала. Только переводить… Подал фляжку Гале.
Она сделала быстрый и короткий глоток и молча вернула фляжку Артёму.
– Ты знаешь куда мы? – спросил.
Вдалеке виднелись ещё острова. Нехорошо было бы уткнуться в какой-нибудь из них и обнаружить там дальнюю командировку.
Галя снова посмотрела на Артёма: у неё появилась эта манера, оглядывать его прежде чем отвечать – тот ли пред ней человек, что был раньше, можно ли с ним говорить.
– Мы тут плавали с Фёдором, – коротко и громко ответила она, и снова поддала, рывками, оборотов мотору.
Артём кивнул. Плавали и плавали. При чём тут он только.
– Можно, я съем что-нибудь? – спросил он.
“Нагонят сейчас – опять пожрать не дадут”, – подумал.
– Да, – ответила Галя, глядя не на Артёма, но куда-то поверх его.
Нож, банка консервов. Торопясь, открыл. Доставал рыбу руками и ел. Отломил хлеба. Рыба, хлеб, вкусно.
Опять раскрутил фляжку, снова выпил.
Наконец ощутил что-то вроде укола в жилу на виске: пополз жар.
На Галю не смотрел – вдруг ей не нравится то, чем он занят – тогда придётся чувствовать себя стеснённо, что-то делать для преодоления этого чувства.
В отупелости, с заложенными ушами, ему стало почти хорошо. Чем меньше помнить, кто ты, как ты и куда ты, тем лучше. Вдвойне сложно помнить, когда ты этого и не знаешь.
Мотор низко гудел, изредка меняя ноту. Или, быть может, Артём менял положение головы, ветер начинал обдувать его иначе – и тогда казалось, что мотор берёт ниже на полтона.
Если прищурить глаза и постараться мыслить и чувствовать чем-то вроде собственной лобной кости, то мотор становится как бы насекомым, жужжащим над головой.
Огромным, но всё-таки не опасным – скорее даже защищающим от какой-то ещё более жуткой опасности.