Крушение России. 1917
Проблемы возникли, когда военное министерство захотело увеличить вооруженные силы Великого княжества, ввести их в состав российской армии и позволить использовать за пределами Финляндии. В связи с этим император предложил в 1899 году изменить процесс принятия законов, представляющих общий для всей империи интерес. В таких вопросах финский сейм, сохранявший средневековую четырехкамерную сословную структуру (рыцарство и дворянство, лютеранское духовенство, представители городов, крестьянство) наделялся не решающим, а совещательным голосом, окончательное же решение оставалось за Государственным советом и царем. Финляндский сенат большинством в один голос согласился на обнародование царского манифеста, но единодушно высказал протест по поводу незаконности новых правил. Сейм согласился даже увеличить численность войск с пяти до 12 тысяч человек и разрешил этим войскам покидать страну, если безопасность княжества не требует их присутствия, но сословия продолжали и продолжали протестовать. Президенты всех сословий, почетные граждане Финляндии добивались аудиенции у Николая II, но он их не принял [883].
По убеждению Маннергейма, «под давлением русского националистического движения Николай II нарушил императорскую присягу» и вступил на путь угнетения свободолюбивого финского народа. «На переломе столетий это угнетение проявилось в введении противозаконной военной обязанности, русификации учреждений и других насильственных действиях. Следует вспомнить и о том, что Финляндии было запрещено иметь собственные военные силы» [884]. Действительно, основания для претензий могли быть, целью политики была правовая интеграция Великого княжества в состав Российской империи.
Впрочем, подобные попытки, как правило, были обречены на провал. «С Финляндией получился фокус, какого никогда с сотворения мира не было: граждане этой «окраины» пользовались всеми правами русского гражданства на всей территории Империи, а все остальные граждане всей остальной Империи не пользовались всеми правами в Финляндии, — зло писал Иван Солоневич. — В частности, Финляндия запретила въезд евреев по какому бы то ни было поводу» [885].
В 1905 году, совершенно неожиданно, Финляндия превращается в очаг освободительного движения. Однако, не финского, а… русского. «Именно в Гельсингфорс кинулись революционеры из эмиграции и из самой России, именно в его кофейнях и скверах заголосили лучшие ораторы, а матросы и солдаты гарнизона беспрепятственно слонялись от митинга к митингу, слушая об измене русского правительства и что пришло время свергать его. По финским законам не только не мешали тем митингам, но по Гельсингфорсу маршировали вооруженные отряды открыто за революционеров… Финляндия стала для российских революционеров более надежным убежищем, чем соседние европейские государства: оттуда, по договорам с Россией, их могли выдать, а финская полиция вообще за ними не следила, и русская не могла иметь в Финляндии агентуры. Финляндия стала легальным заповедником и плацдармом всех российских конспираторов, гнездом изготовления бомб и фальшивых документов. Здесь, под куполом почти западной свободы, в 25 верстах от столицы России и неотграниченно от нее, — проводились десятки революционных конференций и съездов, готовился террор для Петербурга, сюда же увозили награбленные террористами деньги» [886], — констатировал Александр Солженицын. В Финляндии базировались известные нам эсеровские тергруппы «Карла» и Зильберберга, готовившие покушение на императора, как и сотни других революционеров. Между тем финская полиция, не подчинявшаяся Департаменту полиции российского МВД, блюла свой суверенитет и никак не реагировала на запросы коллег из столицы империи. Выявление баз террористов было возможно только как результат тайных спецопераций наших спецслужб, которые легально на территории Великого княжества действовать не имели права [887].
Серьезное недовольство и открытое сопротивление вызвали последовавшие за 1905 годом либеральные реформы. Финны с радостью восприняли возможность избрать собственный однопалатный парламент — сейм, который приступил к законотворчеству в 1907 году. Однако ни в какую не соглашались избирать депутатов в Государственную думу, вступив по этому поводу в многолетнюю тяжбу с Петербургом. В 1910 году был принят закон, по которому Финляндии предписывалось избрать двух представителей в Госсовет и четырех — в Думу. Выборы так и не состоятся, финны не хотели, чтобы их считали гражданами империи, и «после принятия закона 1910 г. позиции финнов и русских относительного правового положения Финляндии были столь различны, что даже «соглашатели» более не поддерживали правительство России» [888].
С началом Первой мировой войны, особенно после немедленных авансов, выданных полякам, в Финляндии поползли активные слухи о предоставлении новых прав и привилегий. Однако на деле произошло обратное. Финляндия была объявлена на военном положении, ее генерал-губернатор подчинен командующему 6-й российской армии. «Была значительно ограничена деятельность сейма, введена цензура и учреждена Особая Финляндская военно-цензурная комиссия, запрещено проведение публичных собраний и народных сборищ, ограничено передвижение по стране, были предоставлены особые полномочия чинам полиции и отдельного корпуса жандармов» [889]. Был поднят вопрос о непосредственном подчинении финляндских учреждений соответствующим ведомствам империи. Если в Польше увеличивали сферу употребления родного языка, то в Финляндии, наоборот, уменьшали, в новых учебных планах наращивалось количество часов, отводимых на русский.
Осенью 1914 года российское правительство в обход сейма приняло решения об увеличении в Финляндии налогов на железнодорожные перевозки, алкоголь, табак, телефоны, массовые зрелища. Хотя сейм не созывался, его депутаты вели активную политическую деятельность, обвиняя российские власти в узурпации прав сейма и вмешательстве вдела местной администрации. В ответ звучали все более громкие обвинения в сепаратизме и подрыве внутреннего единства перед лицом врага. В ноябре была обнародована правительственная программа реформ в управлении Финляндией, которую тут же окрестили «Большой программой русификации». Разочарование было огромным, особенно на фоне ожидавшихся свобод и привилегий. Особое возмущение вызвал пункт, по которому поземельные отношения должны были регулироваться деятельностью российского Крестьянского земельного банка. С этого момента отношения стали стремительно катиться под откос. «Россия была и есть всегда враг Финляндии» [890], — заявил доселе лояльный глава Национального акционерного банка, один из лидеров старофинской партии и будущий финский премьер Юхо Паасикиви.
Последующая логика политической борьбы в Финляндии и вокруг нее определялась противоборством трех основных сил: российской военной власти, которой формально был подчинен генерал-губернатор; русской гражданской администрации во главе с генерал-губернатором Зейном; и финской администрации. Военные настаивали на более жестких мерах и на установлении прямого российского управления, стремясь предотвратить распространение пронемецких настроений. Местная администрация противилась любым переменам, кроме тех, которые демонстрировали большую независимость от Петрограда. Зейн выступал скорее на финской стороне, призывая не создавать себе дополнительных проблем на ровном месте, и ставил во главу угла поддержание во вверенной ему территории политической стабильности. Дальнейшая русификация Финляндии, помимо прочего, была чревата вступлением крайне антироссийски настроенной Швеции в войну на стороне Германии «для спасения соплеменников по ту сторону границы», чего царское правительство стремилось всеми силами избежать.