Тот самый (СИ)
Было в Гере что-то неуловимо скользкое, как в залежавшейся в рассоле селёдке.
— Случилось так, что мне непременно нужно отлучиться, — объяснил своё появление Алекс. — А Герману ни в коем случае нельзя оставаться одному. Так что, не сочти за труд, кадет. Присмотри. Я вернусь к утру… Самое позднее — к обеду. Уж к завтрашнему вечеру точно буду. С клиента глаз не спускать, самого никуда не выпускать. Об остальном позаботятся девочки, — он развернулся, чтобы уходить, но остановился. — Да, ещё… Постарайся, чтобы Герману у нас было удобно.
— Выпить есть? — спросил Гера, как только хлопнула дверь особняка — о пружине я уже упоминал, и звук её разносился по всему дому.
— А тебе не много будет? — разило от него так, словно гость искупался в водке, причём, не снимая кожаного пальто…
— Да я вообще непьющий, — смутился тот. — Веришь, нет — недавно начал. Дней десять тому.
— А что так?
Наверху ничего съестного, равно как и выпивки, я не держал, и направился к лестнице. Гера, как приклеенный, потащился за мной.
— Страшно мне, понимаешь? До усрачки. Вот и забухал. Девушка — ну, моя девушка — выгнала. Невозможно, говорит, сутки напролёт перегаром дышать. А я остановится не могу. Так всё горит, что только водка и помогает.
— Так может, у тебя делириум? — я полуобернулся на площадке, и сразу ощутил на себе могучую волну крепкого, как чугунный лом, перегара. — Ну, белочка? Запой, одним словом?..
— Не-а, — не обиделся Гера. — Я первым делом к знакомому психиатру побежал. Похлибайтис, может, знаешь? Учились вместе. Теперь он забурел: больших шишек лечит. Но меня принял, как родного. Обследовал по всем статьям…
— А потом? — мне стало интересно. О Похлибайтисе я слышал: модный нынче на Питере доктор…
— А потом он меня выставил. Сказал: в церковь сходи, да на храм пожертвуй. Потому что у меня не психоз и не белая горячка — я же трезвый всё время, несмотря на то, что пью… Похлибайтис сказал, призраки — это не его епархия. Силы зла он изгонять не умеет.
— А вас одолели призраки, — утвердил я.
— Ну натурально!.. — обрадовался моей догадливости Гера. — Точнее, один призрак. Призракша. Или призракесса. Хрен проссышь с этими новыми бабскими заморочками, как правильно.
— То есть, вас донимает призрак женщины.
Войдя на кухню, я достал из холодильника водки — обычную «Смирновку». «Арктику» шеф для себя и близких друзей бережёт.
Хотел достать и рюмку, но Гера, выхватив у меня бутылку, опрокинул её над пастью и высадил «винтом» сразу половину.
— Если б я так пил, у меня не только призраки, но и бабочки, и мыши, и слоны бы перед глазами летали, — заметил я, когда гость сумел наконец свести глаза в кучку и выдохнуть.
— И у меня летает, — он помахал рукой перед лицом. — Так и ходит перед глазами. Туда-сюда, туда-сюда… И холодно от неё. Как от морозилки.
— И всё? — ведя допрос, я старался не слишком выдать своего любопытства и неосведомлённости.
— Ну, — Гера немного подумал. — Целоваться лезет. Бррр… Губы немеют — как чужие делаются. И за сердце хватает.
— Это как?
— А просовывает руку в грудь, и хватает. Сил моих нет… — гость рванул рубашку на груди, и я увидел синяки, похожие на длинные пальцы. Они тянулись у него по всем рёбрам и грудине.
— Ого, — присвистнул я. — Хреново тебе, чувак.
— Вот и бухаю, — прозаически вздохнул Гера. — Не помогает, конечно. В смысле — от призрака. Но я его и не боюсь, — он посмотрел мне в глаза. — А вот сдохнуть боюсь. Раз — и сердце кирдык. Но с этим ваш начальник помочь обещал.
— С сердцем? — удивился я.
— С призраком. Обещал изгнать. Провести обряд экзорцизма.
— Экзорцизм устраивают, когда дух вселяется в живое тело, — автоматически поправил я.
Библиотека в нашем особняке была, как я уже говорил, богатейшая. Но несколько однобоко направленная: книги по колдовству, магии, демонологии — обо всех проявлениях потустороннего, начиная от Гейят-Аль-Хаким и Малого Ключа Соломона, до банального Папюса… А так же неплохая подборка по философии и эзотерике: Элифас Леви, Андрае, Святой Августин и Фрэнсис Бэкон. Никаких новоделов. В-основном, позапрошлый век…
И так как досуга у меня было много, а языками я худо-бедно владел, принялся изучать гримуары. Чтиво местами наивное, но не лишенное любопытства…
— Да мне по барабану, как оно будет называться, — отмахнулся гость. — Лишь бы отцепилась от меня эта баба сумасшедшая…
И тут в кухне резко похолодало. Я увидел собственное дыхание, облачком пара выходившее изо рта, а Гера вдруг страшно, тоскливо, как цепной пёс на морозе, завыл.
— Ну вот, опять началось…
И я её увидел.
Глава 3
У призрака были длинные белые волосы. Они облепляли голову, как старая паутина. Тела разглядеть не удавалось, только лицо с страшными чёрными провалами глаз, носа и рта. Мучнистые щеки были пухлыми, как подушки.
— У-у-у… — неоригинально завыл призрак.
— А-а-а… — вторил ему Гера.
С удивительной проворностью он перемахнул барную стойку и спрятался у меня за спиной. Обхватил руками за плечи, и влажно дыша в шею, зачастил:
— Убери её, слышь? Христом-Богом прошу, убери её отсюда. Сгинь, пропади, нечистая! Аз Бога ведаю, иже херувимы…
— Помолчи, — приказал я, стряхивая тяжелые, как чугунные чушки, руки с своих плеч. — Не мельтеши, дай понять.
— Да чего тут понимать? Мочи её, мочи! — горячился гость. Из-за спины пахнуло перегаром.
Хорошо, что только перегаром, — мельком подумал я, не отрывая взгляда от белой фигуры. — Могло быть и хуже…
Призрак ничего особенного не делал. Просто мотылялся посреди кухни, на коричнево-желтых плитках, выложенных пятиконечной звездой. Я еще отметил, что возник он у дверей, а как добрался до сердца пятиугольника, так и остановился.
— Эй… — негромко позвал я.
— Что? — откликнулся Гера.
— Да я не тебе, я призраку… Эй, барышня!
Призрак заколыхался, как мокрая марля, и выпростал два протуберанца, похожих на руки. Казалось, они тянулись к самому моему горлу.
Сразу сделалось стрёмно. Будто из нашей светлой кухни я перенёсся в затхлый сарай, набитый пылью и дохлыми пауками. Воздуха здесь не было, только густая манная каша, которая стекала по внутренностям, оставляя липкие грязные следы.
Ни вздохнуть, ни крикнуть я не мог, а мог только слепо шарить по столу немеющими пальцами, а зачем — я и сам сказать не мог. Просто нужно было делать хоть что-то. Чтобы помнить, что я — всё ещё человек, что я ещё жив…
Эс-Сувэйда. Я был переговорщиком. С несколькими племенами удалось договориться, и они ушли. Остальные договариваться не захотели…
Я лежал на плоской крыше низкого, как и все здесь, дома, и смотрел через оптический прицел на дорогу, пыльный хвост которой извивался среди чахлых свечей кипарисов и мусорных куч.
От жары, напряжения и безделья меня потянуло в сон, и когда на эту трижды проклятую дорогу стали один за другим, как стежки швейной машинки, ложиться взрывы, я принялся стрелять.
Просто в тот момент это было единственное доступное мне действие. И его непременно нужно было осуществить, чтобы напомнить себе, что я всё еще жив.
Вокруг меня тоже стреляли, но я этого не слышал — заложило уши.
Потом я узнал, что этот беспорядочный с первого взгляда огонь помог прорваться нашему конвою…
Под пальцы мне попалась бутылка водки, почти пустая — я её опрокинул, и не смог поймать. Бутылка укатилась к краю и сверзилась на пол. На столе валялась ещё какая-то ерунда — салфетки, зубочистки, картонные подставки… Потом пальцы нашарили что-то тяжелое, твёрдое, ухватистое, и сжав это тяжелое, я метнул его что есть силы в призрака.