Один в поле... (СИ)
— Иди сюда, — командую ревущему мальчишке. — Снимай куртку. Давай помогу.
Так, левую руку снимаем легко, а правую надо аккуратно, чтоб по ожогу рукавом не шоркнуть… Не особо получается. Пацан заорал от боли. В принципе, он и так орал, но тут заголосил в три раза сильнее.
— Да не ори ты!!! — рявкаю на него сердито — Ты мужик или чмо болотное? Терпи!
Мелкий всхлипывает, но громкость всё же сбавил. Блин, как он умудрился там спалить руку-то? Ладно. Больше травмировать ребенка не будем. Уже на грани истерики. Куртку сняли, а свитерок и, что там еще? Рубашечка? Их снимать не будем. Беру ножницы и нещадно срезаю одежку с правой руки. Так, что тут у нас? Ну, куртка хоть и сгорела до самого локтя, но одежка под ней все ж таки руку, как никак, защитила. Основной ожог на тыльной стороне ладони. Здоровенный пузырь надулся. На запястье и туда выше — просто покраснение. И на пальцах тоже… Ну и на первых фалангах тоже волдыри небольшие. Но это уже не так страшно. Так, хорошо — сами раны чистые. Никаких остатков одежды в ожог не попало, Не вплавились в тело. Уже «повезло». Опускаю ручонку в тазик с водой.
— Вот, держи так. Легче станет.
Сам же лезу в коробку из аптеки… Так, где тут у нас? Вот оно! Солкосерил. Не мазь. Гель. Ну так, наверное, ещё лучше. Так, руку же вытереть надо будет… А, вот… Подтягиваю к себе рулон бумажных полотенец с кухни.
— Доставай руку… Сейчас протрем… Да не дергайся ты! Я тихонько.
И в самом деле. Сам ожог я протирать понятно не стал, там и так всё обожжено, оно явно не полезно будет. Просто промокнул тихонечко, чтоб полотенце воду впитало. И ещё раз. Вроде все. Теперь гель. Смазал весь ожог, полностью… Едва касаясь пальцами. Хоть мальчишка он и противный, но и лишней боли ему причинять не хочется. Так, смазал. Что там дальше? Гм… Ну, наверное, надо перебинтовать? Иначе так и будет всё время задевать рану. И сдерет все нафиг. Да хотя бы во сне повернется не так и всё… Боль, крики, страдания… Да, надо бинтовать. Причем, я, вроде, слышал, что при ожогах никакой ваты… Типа — строго противопоказано. Только бинт. Существует еще какая-то сеточка, кажется, но у меня ее тут под рукой точно нет. Или это только у военных в спец. аптечке бывает? Не помню. Так, а и бинта-то у меня тоже нет в коробке! Пластырь вот есть, но это — точно не то… Блин, что ж я так туплю-то? Да каждая автомобильная аптечка процентов на 80 из одних бинтов состоит!
— Посиди пока так. Не шевелись.
А сам выскочил на улицу. Так, вот Ниссан. И где тут у него аптечка? Явно не далеко должна быть — при проверках ее спрашивают иногда. Вот же она! Цепляю ее и чуть не бегом возвращаюсь в дом. Так, точно угадал — одни бинты считай. А то что холодные, с улицы… Так это и ничего. От руки моментом нагреются. А первое прикосновение, ему даже приятно будет холодненькое… После ожога-то… Так распечатываем и начинаем бинтовать. Блин, тоже задача не такая уж и простая, как кажется на первый взгляд. Туго затянешь — кровоснабжение нарушишь. Слабо — повязка сползет. Вот и угадывай как правильно надо. Ну, вроде все. Намотал.
— Не туго? Не жмет? Пальцы не немеют? Нет? Ну и хорошо.
Только тут я обратил внимание, что Настя с Евой сидят рядышком, внимательно наблюдая за всеми моими манипуляциями. Улыбнулся девчонкам.
— Девочки, не поставите чайник на кухне? Чайку попьем все вместе… А мне с Андреем сейчас нужно по-мужски поговорить. Без свидетелей.
Настя понятливо кивает и тянет за собой Еву на кухню. А я поворачиваюсь к притихшему мальчишке.
— Ну что? Поговорим?
— О чём? — кривит губы, словно собираясь опять зареветь, но сам смотрит настороженно
— О твоем поведении. И о том как тебе дальше жить, — стараясь говорить как можно рассудительнее довожу ему мои Правила.
— А что я … опять? — снова начинает похныкивать мальчишка.
— Так, заткнулся быстро! — Резко рявкаю на него. Еще и кулаком по столу пристукнул. — Мы поговорить собрались, а не твои сопли вытирать, и твои визги слушать.
Не помогает. Пацан опять начинает реветь. Уже не от боли, а скорее, испуганно. Блин, да как с ним общаться то!? Не воспринимает мои слова, абсолютно! Если они ему не выгодны конечно. Чувствуя, что опять начинаю заводиться, хватаю его за плечи и резко встряхиваю:
— А ну, заткнулся живо!
Не помогает. Громкость воя только увеличивается. Причем теперь уже явно слышны скандальные нотки. На публику работает, паршивец. Не выдерживаю и отвешиваю ему добрую оплеуху. Мелкий аж падает. Но орать не перестает. Правда скандальные нотки сразу исчезли. Остались только боль и страх. Но и снизить громкость он и не подумал. Блин, необучаемый совершенно! Да что ж он такой тупой-то? Еще говорят — «дети пластичны, мгновенно адаптируются к новым условиям».. Ага, как же! Вот этот конкретный ребенок ни к чему приспосабливаться не собирается. Похоже, что он другого поведения просто и не знает.
Не выдерживая хватаю его одной рукой за горло, заставив подавится собственным криком. Наклоняюсь к нему и, почти соприкасаясь лбами, буквально шиплю ему в лицо, задыхаясь от переполняющего меня бешенства:
— Если ты сейчас же не заткнешься — я тебя просто вышвырну на улицу и уже никогда больше не пущу сюда домой. Можешь пойти и хоть весь сгореть, больше тебя лечить никто не будет. Сгореть в печке или замерзнуть в сугробе… Мне будет все равно! А если хочешь остаться, то засунешь свой язык в жопу и будешь только слушать! Слушать и слушаться! Ты понял? Попробуешь зареветь — вылетаешь на улицу. Понял, я тебя спрашиваю?
Я наконец отпустил мальчишку, тут же рухнувшегося на пол и зашедшегося в надрывном кашле. Блин, а я не перестарался ли? Он же мелкий. Чуть переборщил и все… Но нет. Вроде прокашлялся. И, хотя смотрит на меня с ужасом, и дышит как паровоз, но реветь вроде больше не пробует.
— Вижу, понял, — смягчившимся голосом замечаю я. — Хорошо. Молодец. Вот теперь когда ты готов меня слушать, и поговорим. Садись, — киваю ему на табуретку.
И когда тот неловко взгромождается на нее, по прежнему с испугом смотря на меня как кролик на удава, сажусь напротив.
— А вот теперь слушай меня. Внимательно слушай. Потому что от моих слов весьма возможно твоя жизнь будет зависеть. — Делаю паузу, давая мальчишке осознать эти слова и продолжаю. — Ты привык, что весь мир крутится вокруг тебя. Что ты «Центр Вселенной». Что тебе достаточно заплакать и все проблемы тут же разрешатся. Мама, папа, бабушка, дедушка, тетя…. Все тут же кидаются тебе на помощь. Чтоб ты вкусно покушал, сладко покакал, не скучал, не замерз и так далее. Все — чтоб тебе было хорошо. Но все твои родные умерли! Все!
Больше никому нет никакого дела до тебя! Пойми это. Никому нет дела до мальчишки по имени Андрей. У всех — свои проблемы. И кидаться выполнять твои "я хочу" или "я не хочу" никто не будет. Всем глубоко насрать на тебя. Ты можешь замерзать на улице, или обгореть в костре, или сломать себе ногу… Никому нет дела до этого. Ты можешь сдохнуть, да хоть сейчас. И никто даже не почешется. Даже твой труп никто не станет закапывать. Просто выкинут в лес, чтоб тебя собаки дикие сожрали! Ты пойми, — наклоняюсь к нему ближе. — Ты сам никому не нужен. И, если ты хочешь жить с нами. Со мной, с Евой, с Настей… То ты должен слушать, что тебе говорят старшие. Я или Настя. А свое "Я хочу" можешь засунуть себе в задницу. Или ты выполняешь всё что мы тебе говорим, и тогда ты живешь тут, в тепле и уюте. Смотришь телевизор. Ешь досыта. Или ты опять произносишь свое "Я хочу" или "Я не хочу" и тогда тут же пи…уешь отсюдова замерзать под забором. Ты понял?
— Да… — очень тихо, испуганно.
— Не слышу?!!! — Старинная армейская метода — заставлять повторить три раза, ломая колючие характеры.
— Да, — чуть громче с нотками досады в голосе.
— Что-что? Не слышу, — откровенно издевательски уже продолжаю гнуть мальчишку