Бабочка и Орфей (СИ)

— Она самая, — Дрейк аккуратно снимает с горшочка «крышку» из теста. — И чтобы не вызывать подозрений, предлагаю по-братски делить Васину часть на всех.
— Я пас, — быстро отказывается Ольга.
— Как хочешь. Но, Тимыч, на тебя я рассчитываю.
— Рассчитывай, — киваю я. А Ольга почему-то обижается ещё сильнее.
Пока гости заняты солянкой, на помосте организовывают выступление струнного трио. В составе только девушки: блондинка альт, брюнетка скрипка и огненно-рыжая виолончель. Все трое прекрасно музицируют и очаровательно милы в своих чёрных концертных платьях. Однако виолончелистка хороша особенно, и именно на ней Дрейк останавливает задумчивый взгляд искушённого ценителя женской красоты. Нет даже тени сомнения, какой цели служит букет, о возможности заказа которого он вполголоса осведомляется у делающего перемену блюд официанта.
Мне предоставляется редкая возможность в подробностях пронаблюдать за разворачивающимся ритуалом ухаживания. Начинается всё с цветочной корзины, которую «наш» официант приносит к сцене во время короткого перерыва между композициями. На вполне естественный вопрос девушек он даёт координаты дарителя, и в нашу сторону тут же устремляются три горящих любопытством взгляда. Дрейк салютует музыкантшам бокалом просекко, обаятельно улыбается, вызывая ответные улыбки, трепет ресниц и прочие милые женские реакции. Теперь даже если в реальности дело не зайдёт дальше невербальных знаков, в кулуарах офиса это будут обсуждать с такими подробностями, словно собственноручно держали свечку.
— Репутация — наше всё? — негромко интересуюсь у Дрейка.
— Ну так, — усмехается он в ответ краешком рта. — Пускай завидуют.
Ольга прекрасно нас слышит, но подчёркнуто молчит. Бледный цвет лица и заострившиеся скулы придают её красоте небывалую аристократическую утончённость, до которой, говоря объективно, виолончелистке далеко. Я вновь невольно задаю себе вопрос: почему этого не видит Дрейк? Неужели потому, что не хочет видеть?
Между тем гости подкрепили силы после тяжёлого трудового дня, и в зале начинается броуновское движение. Живую музыку сменяет запись, создающая приятный фон для разговоров, девичье трио собирается уходить с помоста.
— Разомнусь слегка, — встаёт из-за стола Дрейк. — Не теряйтесь.
— Это ты не теряйся, — возвращаю пожелание. — Впереди ещё десерт.
Коллега хмыкает, по-своему проассоциировав последнее слово, и уходит. А Ольга тут же откладывает в сторону вилку и нож, которыми методично кромсала давным-давно остывшую отбивную.
— Тим, — под небрежной интонацией звенят до предела натянутые струны, — у тебя найдётся сигарета?
Мне вдруг становится стыдно. За свой праздный интерес к чужому гендерному спектаклю, за равнодушную слепоту Дрейка, за то, как мало мы даём себе труда думать о тех, кто рядом.
— Предлагаешь совершить никотиновый променад? — надеюсь, моя беззаботность звучит естественнее Ольгиного безразличия. — Найдётся, конечно. Идём?
Вот так, чтобы у неё не было возможности увильнуть от компании.
— Да, — аналитик соглашается без желания, я прекрасно её понимаю, но одиночество — штука не всегда полезная.
Место для курения больше похоже на зимний сад с окнами в французском стиле. Вентиляция здесь выше всяких похвал, отчего Ольга зябко поводит плечами. За то фантомное прикосновение, которое случается, когда я делюсь с ней сигаретами и зажигалкой, успеваю заметить, что кончики пальцев у неё ледяные.
— Накинешь мой пиджак?
Отрицательно качает головой. Ну, нет так нет.
— Тим, — Ольга делает первую затяжку и заходится в характерном кашле давно не курившего человека. Серую струйку дыма от её сигареты подхватывает воздушное течение, уносит к скрытой от глаз вытяжке. Я жду.
— Откуда ты знаешь, кто такой трикстер? — отдышавшись, спрашивает Ольга.
— Да так, люблю читать всякое. Не по профессии. А разве это какая-то сакральная информация?
— Нет, просто странно… неожиданно было услышать. Но определение ты подобрал верное: трикстер, игрок, паяц.
— Герой, — подхватываю я. — В мифологическом смысле, как у Кэмпбелла.
— Ты читал?
— «Тысячеликого героя»? Читал, конечно. И, если разговор пошёл о мифологах, кое-что из Элиаде тоже.
Шалость удаётся: Ольга смотрит на меня с недоверчивым удивлением. Похоже, она несколько отвлеклась от холода, курения и мильона терзаний. Отличное начало.
— Тим, можно нескромный вопрос?
— Можно.
— Зачем тебе это?
— Интересно. Мы ведь не просто так крутим колесо сансары, у всего должен быть смысл.
— Неужели просветление?
Ольга подначивает, но отвечаю я всерьёз: — Хотя бы шаг в этом направлении, чтобы следующим перерождениям было проще.
— И что же тебе мешает пройти весь путь в текущей жизни?
— Лень, — улыбаюсь я. — Банальная человеческая лень.
Ольга сначала по привычке фыркает, а потом вздыхает и признаётся: — Совсем как я. Пять лет практикую хатху, но до сих пор даже на вегетарианство толком не перешла. Да ещё и про курево вспомнила. Позорище.
— Ну, курево, я так подозреваю, всего лишь разовая уступка человеческой слабости. Надо понять и простить. Что до мясоедения, то тут с какой стороны посмотреть. Назови это не позорищем, а непричинением вреда своему организму, который не может без животного белка. Так сказать, ахимсой по отношению к себе самой.
— Слушай, но это же откровенный мухлёж.
— Не мы такие, эон такой. Кали-юга***.
— Ну ты иезуит, оказывается!
Не возьмусь сказать точно, что вернуло Ольгиным щекам здоровый румянец — возмущение или желание рассмеяться, — но будет жаль, если в общем зале он опять исчезнет.
— Ты знаешь, — эх, зря я лезу в траншеекопатель, в конце концов мы ведь просто коллеги, — мне кажется, что если сейчас по-тихому уйти, то ни у корпоративного духа, ни у шефа претензий не возникнет. Может, погуляем?
Предложение на доли секунды повисает в воздухе. Я практически вижу наяву, как веретено Пряхи в раздумье замедляет вращение.
— Почему бы и да?
Предновогодний заснеженный город сам по себе сказка. А идти сквозь его разноцветную иллюминацию и разговаривать, отключив внутренний фильтр на словечки вроде «эгрегор», «архетип» или «дхарма», — сказочно вдвойне. Это то, чем мне так дороги пятничные посиделки с Дрейком: он спокойно воспринимает выдаваемые мной мудрёные термины или теории и выглядит при этом заинтересованным, а не умирающим от скуки. Однако с ним я всё равно перестраховываюсь и стараюсь поменьше злоупотреблять его добротой слушателя. В разговоре же с Ольгой незаметно забываются все ограничения вообще.
— Ладно, а кем бы ты был? В мифе, в легенде?
— Книжником. Эпизодическим персонажем, чья единственная сюжетная функция — дать герою умный совет.
— А я была бы амазонкой, — Ольга мечтательно поднимает глаза к затянутому низкими тучами небу. — Лилит, Фанта-Гиро, Надеждой Дуровой и Пеппи Длинныйчулок.
— Всеми сразу?
— Ага. Од-но-вре-мен-но, — последнее слово она произносит по-детски важным тоном и сразу же смешливо морщится. Я не спорю с такой самоидентификацией, пускай через призму подсмотренных сновидений вижу и другую грань личности Ольги: прекрасную принцессу в неприступной башне жизненных принципов. Вот только благородный рыцарь, призванный освободить полагающую себя свободной узницу, сейчас плутает непонятно где и с кем.
— Молодые люди, купите пирожки! Последние остались.
Мы вышли на площадь перед кукольным театром, а окликает нас пожилая женщина, торгующая выпечкой в деревянном киоске-избушке.
— И много осталось? — интересуюсь я.
— Четыре. Два с картошкой, два с капустой.
Вообще ни о чём. Я переглядываюсь с Ольгой.
— А чай к пирожкам сделаете? — уточняет она у продавца.
— Конечно, сделаю! Чёрный, зелёный?
— Зелёный, без сахара.
— Два зелёных без сахара и пирожки, — я протягиваю пятисотрублёвую банкноту. — У вас же будет сдача?