Бабочка и Орфей (СИ)

— Дрейк, вставай, — сказал силуэт Тима.
— А? Случилось что-то? — я отчаянно потёр отказывающиеся просыпаться глаза.
— Ничего не случилось. Просто пойдём.
— Куда? Там же темно, деревья спят…
— Там светает, и деревья проснулись, — Тимыч отказался принимать мои возражения всерьёз. — Давай, вставай, пока не опоздали.
Он выбрался из палатки, не оставив мне другого выхода, кроме как страдальчески вздохнуть и последовать его примеру.
Тим повёл меня к обрыву, куда мы ходили вчера, но не по окружной, а напрямик. «Светает», — непонятно объяснил он причину выбранного маршрута. Со сна я всё ещё плохо соображал, однако догадался взять фонарик из бардачка машины: несмотря на сереющее небо, под деревьями по-прежнему стояла глубокая ночь. Мы кое-как продрались сквозь лес и выбрались точно на самой высокой точке холма.
— Смотри! — благоговейно выдохнул Тим-Бабочка, но я уже смотрел.
На росчерки персиковых облаков по нежно-голубому небесному склону востока. На золотой край солнца, выглядывающий из-за горизонта. На тёмные холмы и текущую у их подножий молочную реку тумана. Сколько рассветов я видел за свою жизнь, но такого — такого не помнил.
— Как же красиво, — кто это подумал, а кто сказал? Мы с Тимом синхронно посмотрели друг на друга.
— У тебя лист в волосах.
— А у тебя царапина на щеке.
— Серьёзно? — Тим поднёс пальцы к лицу. — А я и не чувствую.
— На другой.
Я сделал этот жест, собираясь лишь указать, не коснуться, только Тим вдруг отшатнулся, словно уходя от удара. Поскользнулся на мокрой от росы траве, панически взмахнул руками, ловя равновесие.
— Остор-рожно!
Я успел поймать его за предплечье — не тень-Бабочку, а живого человека из плоти и крови.
— С-спасибо. Извини.
— А есть за что?
Так близко, что можно было рассмотреть крохотную каплю запёкшейся крови в уголке царапины на бледной коже щеки.
— Есть.
И вместе с горечью ответа поймать тепло дыхания.
— Тогда извиняю.
Неправильно близко. Но почему я не вижу своё отражение в черноте его распахнутых зрачков?
Что я делаю?
По небесам щедро рассыпалась торжествующая трель жаворонка.
***
Планшет играл для меня «Morning birds» — я оставил эксперименты с будильником и вернулся к проверенной мелодии. Так вот, планшет играл, я остановившимся взглядом смотрел в потолок, а на моих губах остывало послевкусие привидевшегося сна. Остро не хотелось жить, однако и умирать тоже интереса не было. Плавали, знаем, что там, по ту сторону Ахерона. Я взял планшет, выключил побудку и набрал номер Васи Щёлока. Гудки шли очень долго, но наконец на том конце раздалось неприветливое бурканье «Слушаю».
— Недоброе утро, Василий. Будь другом, отпроси меня сегодня у шефа на весь день.
— С отработкой или без содержания?
— Без содержания.
— Хорошо.
— Тогда до понедельника, — я сбросил вызов. Что ж, раз нет настроения на суицид, значит, буду банально пить, пока из ушей не польётся.
Я открыл бар — хороша коллекция! — и решил начать с классики: «Джека Дэниэлса». Закусывать такой вискарь означает расписаться в собственном невежестве, не закусывать — получить обострение гастрита. Я предпочёл не усугублять душевные терзания физическими, поэтому быстро сварганил тарелку бутербродов из всего, что валялось в холодильнике. Отнёс еду и бухло в зал, расставил на журнальном столе перед любимым креслом и накатил первые пятьдесят.
Бутылку «Джека» мне, как капитану, презентовали ребята из нашей трофи-команды за зубами выгрызенное первое место в прошлогоднем весенне-летнем соревновании. То есть алкоголь должен был быть проверенным, не подделкой — однако я выпил почти половину и остался трезвым, как стёклышко. Ладно, будем надеяться, при самом плохом раскладе «Джонни Уокер» нам поможет.
Я прекрасно отдавал себе отчёт, что пью от страха. От леденящего до кишок ужаса перед перспективой копаться в открывшейся клоаке собственной души и выбирать между трусостью и долгом. Не зря, ох, не зря просил я мастера Руса именно вырезать на мне памятку: чтобы не было и намёка на искушение стереть и забыть.
Зато теперь я в ловушке. Не могу вычеркнуть Тима-Бабочку из жизни, но и жить как ни в чём не бывало тоже не могу. Два месяца назад я бы без зазрения совести свалил всю вину на него — вплоть до суеверных подозрений о передаче вируса «голубизны» воздушно-капельным путём — и наверняка устроил бы жестокий мордобой. Но дорога через мир мёртвых что-то глобально изменила во мне: я больше не умел себе лгать, даже из инстинкта самосохранения. Не умел закрывать глаза на очевидное, потрясая многостраничным списком бывших любовниц, с пеной у рта доказывая, что так не бывает. Оказывается, бывает по-всякому.
— Знаешь, Бабочка, лучше бы ты никогда не смотрел на меня. Или если уж тогда решил уйти, то уходил бы окончательно, — Я одним глотком осушил бокал и налил по новой. Представил, как бы жил с грузом чужой смерти на совести, и поспешил запить фантазию. Так и этак зашибись, блин.
Вася позвонил, когда у нас с «Джеком» закончились темы для обсуждения, и я вяло раздумывал, стоит ли приглашать за стол «Джонни».
— Отдыхаешь?
Я отодвинул смартфон от уха, опасаясь отравиться сочащимся из динамика ядом.
— По мере сил и возможностей.
— Я тебе сейчас одну фоточку на почту пришлю. Чтобы ещё лучше отдыхалось.
Сброс вызова. Это он так мстит за мою утреннюю невежливость? Кстати, а который сейчас час? Я прищурившись посмотрел на экран: цифры слегка двоились, однако сообщали, что время вполне обеденное. Готовить я, ясен пень, не буду — может, пиццу заказать? Банальное соображение потянуло за собой из памяти такое, что меня аж скрючило в кресле. То ли душа корчилась на адской сковородке сожалений о сделанном, то ли я всё-таки довёл желудок до полной кондиции.
Планшет и смартфон одновременно пиликнули о новом письме. Вот почему я не догадался их отключить перед тем, как усесться пьянствовать? Теперь ведь придётся смотреть, чем таким важным захотел поделиться со мной заботливый коллега.
Во вложении письма «Без темы» оказался единственный файл — фотография какого-то рукописного заявления. Я приблизил текст: генеральному директору, бла-бла, программиста Сорокина Тима Александровича, заявление. Прошу уволить меня с занимаемой должности по собственному желанию. 27 марта 2017 года. Погодите, это же следующий понедельник. Я даже немного протрезвел. Получается, у Тимыча сегодня последний рабочий день? Но как же так? Мы ведь всё уладили, какая вожжа снова попала ему под хвост? И ведь ни пол звуком не намекнул, хренов тихушник!
— Н-ну, Бабочка!.. — я едва не перевернул стол, резко поднявшись на ноги. Покачнулся — всё-таки пол-литра вискаря в себя влил, — однако успел ухватиться за спинку кресла. Чёрт, за руль мне такому никак нельзя, придётся вызывать таксёра.
А, собственно, зачем? Расчётливый прагматизм этой мысли остудил голову лучше, чем ушат ледяной воды. Выбор сделан, пусть не мной, но для меня идеально. По сути, если я не буду проявлять инициативу, то мы с Тимом больше никогда не увидимся, а, как справедливо заметил Иосиф Виссарионович, нет человека — нет проблемы. До нашего знакомства я жил прекрасной, понятной и нормальной жизнью — и продолжу жить так же после того, как связи будут оборваны.
Я медленно опустился обратно в кресло. Невидяще посмотрел на пустую посуду на столе.
— Долг уплачен.
«Джонни Уокер» шёл тяжело. Я смачивал губы в виски, потом отщипывал от буханки кусочек хлеба, закусывал и продолжал пялиться на ползущее по стене солнечное пятно. Как прекрасно, когда можешь не думать и при этом не чувствуешь себя трусом. Как здорово, что бабочка на запястье одномоментно превратилась из символа в просто красивый рисунок. И даже если мне когда-нибудь что-нибудь приснится, то я элементарно отмахнусь от химеры — не было и не будет. Пускай после неудачного похода в кино я аккуратно расстался с Линой-зажигалкой — разве проблема найти новую девушку? Закрутить очередной крышесносящий роман?