Триптих

Андри. Кто явился?
Патер. Сеньора.
Андри вскакивает.
Андри, ты не еврей. (Молчание.) Ты не веришь тому, что я говорю тебе?
Андри. Нет.
Патер. Значит, по-твоему, я лгу?
Андри. Ваше преподобие, это чувствуешь.
Патер. Что чувствуешь?
Андри. Еврей ты или нет.
Патер поднимается и приближается к Андри.
Не прикасайтесь ко мне! Ваши руки! Я не хочу этого больше.
Патер. Ты не слышишь, что я говорю тебе?
Андри молчит.
Ты его сын.
Андри смеется.
Андри, это правда.
Aндри. Сколько у вас правд? (Достает сигарету, но потом забывает о ней.) Со мной это у вас не получится…
Патер. Почему ты нам не веришь?
Андри. Изверился.
Патер. Говорю тебе, клянусь спасением своей души, Андри, ты его сын, ни о каких евреях не может быть и речи.
Андри. Немало, однако, было речи об этом…
Сильный шум с улицы.
Патер. Что там стряслось?
Тишина.
Андри. С тех пор, как я помню себя, мне твердили, что я другой, и я проверял, так ли оно и есть, как они говорят. И так оно и есть, ваше преподобие. Я другой. Мне говорили, что двигаются такие, как я, так, мол и так, и я чуть ли ни каждый вечер подходил к зеркалу. Они правы: я двигаюсь именно так. Я не могу по-другому. Я проверял также, правда ли, что я всегда думаю о деньгах, когда андоррцы наблюдают за мной и думают, что сейчас я думаю о деньгах, и они бывали каждый раз правы: я думаю о деньгах. Так оно и есть. И нет во мне душевности, я старался, но напрасно: не душевность во мне, а страх. И еще говорили мне, что такие, как я, трусы. И это я тоже проверял. Трусят многие, но я знаю, когда трушу я. Я не хотел признавать того, что они мне говорили, но так оно и есть. Они пинали меня сапогами, и все обстоит так, как они говорили: я чувствую не так, как они. И у меня нет родины. Вы, ваше преподобие, говорили, что это надо принять, и я это принял. Теперь вам, ваше преподобие, надо принять вашего еврея.
Патер. Андри…
Андри. Теперь, ваше преподобие, буду говорить я.
Патер…Ты хочешь быть евреем?
Андри. Я и есть еврей. Я долго не знал, что это значит. Теперь знаю.
Патер беспомощно садится.
Я хочу, чтобы у меня не было ни отца, ни матери, чтобы ни мне не надо было горевать и отчаиваться из-за их смерти, ни им — из-за моей. И ни сестры, ни невесты: скоро все будет порвано, и никакие клятвы, никакая наша верность тут не помогут. Я хочу, чтобы это случилось скорее. Я старый. Мои надежды отпадали одна за другой, как выпадают зубы. Я ликовал, солнце светилось в деревьях зеленым светом, я бросал свое имя в воздух, как шапку, которая не принадлежит никому, кроме меня, а вниз падал камень, который меня убивает. Я был не прав, по-другому, чем они думали, все время. Я хотел быть правым и торжествовать. А правыми были мои враги, хотя у них и не было права на это, ведь за пределами своего понимания нельзя считать себя правым. Мне теперь уже не нужны враги, достаточно правды. Я пугаюсь, когда еще на что-то надеюсь. Надежда никогда не шла мне на пользу. Я пугаюсь, когда смеюсь, и не могу плакать. Моя печаль поднимает меня над всеми вами, и поэтому я упаду. Мои глаза стали большими от грусти, моя кровь знает все, и я хочу умереть. Но меня страшит умирание. Милости нет…
Патер. Грех так говорить.
Андри. Посмотрите на этого старика-учителя, как он опустился, а был когда-то, говорит он, молодым человеком с очень сильной волей. Посмотрите на Барблин. И на всех-всех, не только на меня. Посмотрите на солдат. Сплошь обреченные. Посмотрите на себя. Вы уже сейчас знаете, ваше преподобие, что вы сделаете, когда меня уведут у вас на глазах — а у вас добрые глаза, — и поэтому они, ваши добрые глаза, так глядят на меня. Вы будете молиться. За меня и за себя. Ваша молитва не поможет даже вам. Все равно вы будете предателем. Милость — это вечная сказка, солнце будет светиться в деревьях зеленым светом и тогда, когда они меня уведут.
Входит Учитель, одежда на нем растерзана.
Патер. Что случилось?
Учитель падает без сил на стул.
Говорите же!
Учитель. Она умерла.
 
Андри. Сеньора?
Патер. Что случилось?
Учитель. Камень.
Патер. Кто бросил?
Учитель. Андри, говорят они, Трактирщик будто бы видел собственными глазами.
Андри убегает. Учитель задерживает его силой.
Он был здесь, вы свидетель.
Авансцена
Некто подходит к барьеру для свидетелей.
Некто. Признаю: совершенно не ясно, кто бросил тогда в эту иностранку камень. Меня лично в то время на площади не было. Я никого не хочу обвинять, я миру не судья. Что касается того паренька, то, конечно, я помню его. Он часто подходил к оркестриону, чтобы промотать свои чаевые, и когда они схватили его, мне было его жаль. Что сделали с ним солдаты, когда они схватили его, я не знаю, мы слышали только его крик… Когда-то пора и забыть, по-моему.
Картина десятая
Андоррская площадь. Андри сидит один.
Андри. Я отовсюду виден, я знаю. Пусть видят меня… (Достает сигарету.) Я не бросал камень! (Курит.) Пусть придут те, кто видел это собственными глазами, пусть выйдут из своих домов, если хватит смелости, и укажут на меня пальцем.
Голос шепчет что-то.
Не могу разобрать ни слова, когда ты шепчешь. (Курит.) Я сижу среди площади, да, уже целый час. Кругом ни души. Словно вымерло все. Все в подвалах. Удивительная картина. Только воробьи на проводах.
Голос шепчет что-то.
Я не бросал камень. (Курит.) С самого рассвета. С самого рассвета бродил я по вашим улицам. В полном одиночестве. Все ставни спущены, все двери заперты. Остались только собаки и кошки в вашей белоснежной Андорре…
Слышен мощный гул движущегося громкоговорителя, слов нельзя разобрать.
Не смей носить оружие. Ты слышал? Кончено.
Появляется Учитель с винтовкой на ремне.
Учитель. Андри…
Андри курит.
Мы ищем тебя всю ночь.
Андри. Где Барблин?
Учитель. Я ходил в лес.
Андри. Что мне делать в лесу?
Учитель. Андри… черные здесь. (Прислушивается.)
Тихо.
Андри. Что ты там слышишь?
Учитель снимает винтовку с предохранителя.
Воробьи, ничего, кроме воробьев.
Птичий щебет.
Учитель. Здесь тебе нельзя оставаться.
Андри. Где мне можно остаться?
Учитель. Это глупость, то, что ты делаешь, это безумие… (Берет Андри под руку.) Пошли!
Андри. Я не бросал камень!
Легкий шум.
Учитель. Что это было?
Андри. Ставни. (Затаптывает свою сигарету.) Люди за ставнями. (Достает следующую сигарету.) У тебя есть огонь?
Барабанный бой вдалеке.
Учитель. Ты слышал выстрелы?
Андри. Тишина кругом небывалая.
Учитель. Не могу представить себе, что сейчас будет.
Андри. Небо покажется с овчинку.
Учитель. Что ты говоришь?
Андри. Лучше смерть, чем неволя.
Снова грохот движущегося громкоговорителя.
НИ ОДНОМУ АНДОРРЦУ БОЯТЬСЯ НЕЧЕГО. Слышишь?
СПОКОЙСТВИЕ И ПОРЯДОК… ВСЯКОЕ КРОВОПРОЛИТИЕ… ВО ИМЯ МИРА… КТО НОСИТ ИЛИ ПРЯЧЕТ ОРУЖИЕ… ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ… НИ ОДНОМУ АНДОРРЦУ БОЯТЬСЯ НЕЧЕГО.
Тишина.
Все, собственно, в точности так, как можно было представить себе. В точности так.
Учитель. О чем ты?
Андри. О вашей капитуляции.
Через площадь проходят трое мужчин — без оружия.
Андри. Ты последний с винтовкой.
Учитель. Сукины дети.
Андри. Ни одному андоррцу бояться нечего.
Птичий щебет.
У тебя есть огонь?
Учитель провожает взглядом мужчин.
Ты видел, как они идут. Они не глядят друг на друга. И как они молчат! Когда доходит до дела, каждый воочию видит то, во что он прежде не верил. Вот почему походка у них сегодня такая странная. Словно все лжецы.
Через площадь проходят двое мужчин — без оружия.
Учитель. Сын мой!
Андри. Опять ты за свое!