Отец Пепла (СИ)
ШИРЕ НЕБЕС КРЫЛЬЯ МОИ!!!
ЖАРЧЕ СОЛНЦА ОГОНЬ МОЙ!!!
КРЕПЧЕ АЛМАЗА ЧЕШУЯ МОЯ!!!
ЗВУЧНЕЕ ГРОМА РЁВ МОЙ!!!
ГЛУБЖЕ БЕЗДНЫ ГОЛОД МОЙ!!!
БОЛЬШЕ МИРА ГНЕВ МОЙ!!!
Он вернулся назад в мгновение ока, ударился о тело так, что оно вздрогнуло, запрокинул голову, исторгая рёв, шедший из глубин Подземья. Голос устремился вверх, превращая своды каменного мешка в газ, в облако разносящихся вокруг молекул. В облаках появилась прореха, а мигом позже их сдуло во все стороны. Мир трясся, тело бога тлело изнутри, а рёв всё не смолкал, и, пытаясь обуздать его, Туарэй понимал, что может вот-вот погибнуть. Всё прекратилось внезапно.
Обессиленный он упал на колени, на четвереньки, руки дрожали, из-под сплавившейся чешуи валил дым, лёгкие схлопнулись, выгорели голосовые связки, нерушимое прежде тело едва цеплялось за жизнь. Постепенно процесс двинулся вспять, в груди Туарэя продолжал гореть вечный пожар и сотни тысяч душ в нём страдали, подпитывая господина энергией. Его спасла жатва.
Туарэй выпрямился, повёл рукой, ища опоры, и рядом появился Драконий Язык. Бог опёрся на свой главный атрибут всем весом, пытался дышать, но не мог. Не то чтобы это было необходимо ему, но, всё же… Содрогнувшись, он открыл рот и наружу повалили дымящиеся чёрные куски: лёгкие, остатки пищевода, ошмётки связок. Всё это было ненастоящим, вернее, даже более чем настоящим. После окончательного апофеоза Туарэй знал, что больше не состоит из плоти и крови, всё его тело являлось воплощением божественной силы, энергией, которая перетекла в ипостась материи, сплетя новый сосуд для духа и разума взамен старого, разбитого. Какую-то роль сыграла скорлупа, какую-то — форма его души после первой, неудачной попытки. Но суть оставалась прежней: он являлся существом бессмертной нечеловеческой природы, и сейчас на месте его отторгнутой, повреждённой части залечивались раны, отрастали новые органы, а это чёрное месиво истончалось, растворяясь в Астрале.
Итак, он попытался узнать, кому доставалась вся та жертвенная кровь, и не преуспел. Туарэй не мог утверждать, что ощутил во тьме под горами, но слова были очень знакомы, и наводили на совершенно определённые мысли. Он помнил свою экспедицию в Дикую Землю, в подземные руины, пропитанные вкусом гнили, помнил чувство бесконечной толщи вод, а на дне — раззявленная пасть, способная проглотить мир. Здесь было нечто схожее, пусть и иное, но такое же громадное и недоброе. Одним голосом своим оно едва не убило бога, а ведь Туарэй выступил лишь проводником, — не целью удара.
В небе образовалась дыра, сквозь синеву виднелись звёзды, надо же, распался даже озон на такой высоте. И пока что, эта рана не спешила затягиваться. Астрал тоже безумствовал, как бы не началось хаотичное излияние в материум… Туарэй распростёр вокруг свою волю, прикоснулся к реальности в мириадах точек, обратился к сути вещей, убеждая их, что они — всё ещё они. Камни есть камни, воздух есть воздух, кости есть кости, пусть даже они пусты на всех уровнях бытия. Только Каменный Стол не намеревался никак меняться, наполнявшие его обрывки страданий не заголосили, так и остались слеплены друг с другом. Хорошо.
Туарэю становилось легче, он выпрямился, опираясь на копьё, внимательно оглядел уцелевшие стены, — высеченные в них родословные не пострадали. Он аккуратно отделил каменные плиты от стен и те воспарили, все имена, от первой до последней надписи включая вымаранные до неузнаваемости. Он взлетел, и они последовали за ним, над горами, к бывшему гнезду Омекрагогаша.
Тело старого дракона лежало на прежнем месте, как и туша зиппарила. У одного голова сверкала золотом, а в груди второго зияла огромная дыра. Сжав копьё, Туарэй распространил свою силу вовне, облекая её в широкомасштабный телекинетический импульс. Драконьи туши тяжело оторвались от золота, однако, и тому больше не лежалось на месте. Несметные богатства образовали громадное золотое облако, яркое, звонкое, переливавшееся блеском бриллиантов и рубинов, всполохами серебра.
Туарэй поднял из кратера застывшее золотое озеро, разрубил его на множество огромных кусков и нашёл среди них свою старую правую руку. Некогда она была первым его жезлом, который расплавился в поединке с Шивариусом Многогранником и слился с покалеченной живой рукой. Спустя долгие годы боли, Никадим Ювелир перековал её, боль ушла и с тех пор рука верно служила хозяину. Больше она не была нужна вовсе, однако, из сентиментальности, бог поместил руку внутрь пылающего алого кристалла у себя в надгрудной впадине.
Несметные богатства понеслись в Пепельный дол, и опустилось там в чашу амфитеатра. Золото хлынуло звенящими потоками на арену и трибуны, тела легли на него как на роскошное ложе, а каменные скрижали прислонились рядом что гигантские надгробия. Верующие спешили внутрь, бог, паривший надо всем, пересчитал их, убедившись, что все в сборе, и люди, и невысоклики. Раскинув руки, он стал медленно поднимать их, — всё внизу задрожало, задребезжало, зарокотало. Весь застывший расплав, чёрная порода, с которой амфитеатр был единым целым, стал подниматься в воздух. Он имел вытянутую форму, неровные очертания, немного напоминавшие морское судно, нос которого разворачивался на северо-восток. Поддерживаемый и толкаемый волей Туарэя, «корабль» неспешно поплыл.
///
Он парил над центром арены в позе лотоса, уложив на колени Драконий Язык. Двигать столь огромную массу материи было не слишком тяжело, потому что в бытность свою волшебником он хорошо владел мыслесилой. Туарэй давно понял, что его нынешние возможности были, во многом, отражением прежних, до потери Дара. Всё, что тогда давалось легко, было легко и теперь, но в иных масштабах.
«Не всё,» — проснулся голос в голове, — «в полной мере ты можешь использовать лишь боевые приёмы, и лишь те, что основаны на элементе огня либо электричества. Иными словами, ты разрушитель и ничего больше».
«ВЕЛИКИЙ РАЗРУШИТЕЛЬ!»
«Всё во вселенной подвластно энтропии, что значит: всё рано или поздно разрушится само, без приложения дополнительных сил. Лишь созидание требует истинного таланта и напряжения».
Туарэй открыл глаза, расчертил по воздуху когтями плетение Лака Обновления, но вместо густой янтарной жидкости, похожей на свежую смолу, над ладонью зависло нечто красное, тоже густое, полупрозрачное, но нестабильное, словно кипящий сироп. Подумав, бог метнул его на трибуны, где не было смертных, и раздался взрыв.
Он попробовал создать Кислотную Стрелу силой мысли, не вышло, однако, когда божественная сила прошла через выстроенное плетение снаряд оказался оформлен. Продолговатый сгусток кислоты гудел и скворчал, опять же, кипя. Он тоже ударился о трибуны и взорвался, издав громкое шипение. Зато лишь незначительного усилия воли хватило, чтобы десяток массивных Топоров Шааба воплотился и стал кружить вокруг Туарэя. Развеяв их, он сотворил десять больших шаровых молний, наполнив амфитеатр светом, затем сотворил ещё десяток, довёл количество до пятидесяти, не почувствовал напряжения, решил довести до сотни, а потом до тысячи, но ощутил волнение смертных внизу.
Они наблюдали за экспериментом и теперь были ослеплены, а воздух наполнился рассеянным электричеством, которое напитывало золото, приподнимало волосы людей. Шаровые молнии пропали.
«Таким образом ты не владеешь больше магией, но способен формировать разрушительные формы на основе двух элементов. Заклинания небоевого назначения приобретают побочные эффекты или меняют свойства на корню».
Это были верные наблюдения, Туарэй помнил, как его Второе Дыхание воздействовало на животных, наполняя их силой, но заодно и выжигая изнутри. Зато трансмутация материи через посредство круга преобразования проходила примерно также, как в прошлом.
Создав нужное плетение и произнеся словоформулу, он выставил перед собой Щит. Судя по всему, тот мог исполнять прежнее назначение в полной мере, но теперь обладал ещё и способностью опалять. Сильно походило на Щит Ифрита… А что если использовать именно его? Туарэй сплёл заклинание, призванное защищать от ледяных снарядов, и получил в точности то, что подразумевалось — чары на основе огненной стихии, никаких изменений кроме повышенной устойчивости.