Отец Пепла (СИ)
То, что осталось от бога, начало заваливаться, и упало бы рядом с бездыханной тушей Омекрагогаша, если бы Доргонмаур не скользнул в левую ладонь; правая, бронзовая рука, уже отпала сама собой и погрузилась в озеро. От тела остались лишь обугленные черепки и зола, Туарэй понял, что не может двигаться, едва держится за материальный мир и вот-вот будет выдворен за Кромку, только оружие первого Императора-дракона ещё поддерживало его бытие.
Не имея больше глаз, теперь бог воспринимал мир внутренним оком, и мог следить, как колоссальная аура, формировавшаяся во время нагрева яйца, стягивается в сверхплотную энергетическую сингулярность. Громовое эхо гуляло по всему Астралу, и каждый одарённый маг Валемара сейчас слышал, как с треском ломалась скорлупа, и многие могли видеть отсветы того невыразимо могущественного существа, которое пришло в бытие. Своим внутренним оком Туарэй следил, как сингулярность приобрела черты гуманоидного существа, наделённого парой крыльев и хвостом, лучше рассмотреть не удалось, уж слишком ярко оно пылало, — ярче солнца, на которое драконы могли и любили смотреть подолгу.
Оно наконец освободилось и пошло по золотому озеру, надвигаясь на его слепнущее сознание. Туарэй не знал, что ему кажется, а что действительно происходит, но сущность как будто обняла то, что осталось от его сосуда, подняла и понесла, как ребёнка. Ему казалось, что почти разрушенное тело помещается внутрь пустой скорлупы, части которой сдвигаются и трещины зарастают.
Глава 9
День 29 месяца дженавя ( I ) года 1651 Этой Эпохи, Кхазунгор, Пепельный дол.
В осколке памяти.
Дракон Омекрагогаш лежал на зелёной траве близ пруда, положив голову на вытянутые лапы и прикрыв глаза. Вокруг летали жёлтые бабочки и цвела двухвостая кошка, орковка и ромашка. Туарэй шёл чувствуя, как стебли щекочут его босые ступни. Он приблизился, заглянул в водную гладь, но не увидел отражения.
— Что произошло?
— Не знаю, — ответил дракон, — я умер. Но ты не умер, это ясно. Иначе тот свёрток сознания, который я оставил после себя, не достиг бы твоего разума…
Туарэй быстро обернулся, — показалось, что кто-то позвал его издали. Но нет, луг окружал лес высоких лопухов, создававших прохладную тень, пели птицы, и рыба плескалась в пруду.
— У нас был уговор, — напомнил Омекрагогаш, продолжая лежать с закрытыми глазами, — всё моё золото и некоторые знания вдобавок.
— Да… был уговор… — с трудом вспомнил Туарэй.
— Сначала я не понял, кто ты… м-м-м, потомок какого-то…
— В моих жилах течёт кровь Сароса Грогана, Сароса Драконогласого, первого Императора-дракона.
Старик открыл глаз и внимательно посмотрел на Туарэя.
— Все эти имена ничего для меня не значат, я никогда не слышал их. И тебя я не узнал, но когда душа твоего копья проявила гнев… да, этот гнев я узнал! Разумеется!
— Это копьё Сароса…
— Это вместилище души.
Пели птицы, и рыба плескалась в пруду, стрекозы вели охоту на комаров, а Туарэю опять показалось, что его кто-то окликнул издалека.
— Вместилище… души?
— Кажется, человеческие маги называют это… м-м-м… как же… аберляпий! Да. Артефакт, хранящий внутри себя слепок одного из трёх компонентов существа, а, именно, — разума.
— Драконий Язык — слепок разума первого…
— Ты не слушаешь! — перебил Омекрагогаш. — Маги могут создавать аберляпии, помещая в них свою память, слепки личности, но это убого! Твоё копьё содержит не разум, а материю куда более эфемерную и важную, — бессмертную душу! И, предвидя твой следующий вопрос: не душу человека, но душу благородного дракона.
Омекрагогаш зажмурился, с наслаждением вздохнул, на его нос села крохотная бабочка и стала шевелить крылышками.
— Не понимаешь? — через время спросил он.
— Нет.
Старый дракон засмеялся, раздувая глотку.
— Ты даже не понимаешь, к кому возводишь свою родословную, бог-дракон.
Туарэй хотел разозлиться, но остановил себя, когда несколько больших пластов знания, которые хранились в его разуме на протяжении многих десятилетий, пришли в движение, перемежаясь и срастаясь новым образом, формируя гармоничную, но какую-то глубоко неправильную истину.
— Сарос Гроган летал по небу на драконе, как летали и его потомки. Каэфидрагор Алое Сердце был последним легендарным драконом Валемара, он исчез из мира после смерти императора…
«Нет, он не исчез,» — понимал Туарэй, — «он умер, потому что умер Сарос Гроган, никогда не летавший на спине Каэфидрагора. Он и был Каэфидрагором».
— Как?
Омекрагогаш снова открыл глаз.
— Каэфидрагор Восставший Гнев остался последним благородным драконом Валемара, когда другие ушли. Не было дракона сильнее и злее его, как не было дракона, испытывавшего б о льшую любовь к Матери, чем он. Её же любовь распространялась на всё живое. С тех пор, как в мир пришли эльфы, а за ними — и прочие мелкие существа, всех их она любила. По-матерински, беззаветно. И даже когда они терзали её своими раздорами, она всегда запрещала благородным драконам предпринимать что-либо. А они могли, поверь. Любой из них мог бы смести жизнь с тела Валемара, как ты сдуваешь пыль с книжной полки. Но это был её мир, и её слово оставалось законом.
— Кто такая эта…
— Один за другим благородные уходили вовне, сквозь Пустоту, в иные миры. Для них это проще, чем для нас — летать. Только Каэфидрагор оставался с Матерью, раздираемый гневом и состраданием. Когда маги опять начали воевать, истязая Матерь, Каэфидрагор решил положить этому конец. Тогда она заперла его в темнице достаточно прочной, чтобы сдержать безумную ярость. Он всё же вырвался из неё в конце, когда война стихла, но заплатил за побег почти всей своей мощью… Однако же оставшегося хватило, чтобы начать месть. Я тоже был там, откликнулся на зов и отправился рушить их крепости, палить библиотеки, испепелять армии. Матерь не могла помешать нам, пока впереди летел Восставший Гнев. Это было Великое Очищение.
— Он основал Новую Тангрезианскую империю, покорил все народы и оставил династию правителей, которые могли подчинять своей воле…
— И теперь здесь стоишь ты. — Омекрагогаш поднял голову и взглянул на Туарэя обоими глазами, как показалось тому, — с усмешкой. — Кровь благородных драконов разбавлена почти до состояния воды, но очищенная болью, укреплённая мучениями, сгущённая смертью, и кристаллизованная в огне перерождений. Ты почти достоин зваться его тенью, бог, но ничем большим тебе никогда не стать.
— Да, надо мной неплохо потрудились… — Туарэй резко обернулся, на этот раз он был уверен, что кто-то звал его.
Старый дракон легко поднялся и распахнул крылья, он громко и шумно дышал, подставляя тусклую чешую солнцу, шипел и хрипел от удовольствия.
— Мои обязательства исполнены, теперь ты знаешь историю своего рода и можешь гордиться ею по праву. Прощай, Доргон-Ругалор…
Он крепко зажмурился и распахнул глаза в мерцающей горячей темноте.
///
Наяву.
Самшит пела своим высоким чистым голосом, фокусируя и направляя силу молитвы. По мере того, как золотое озеро достаточно затвердевало, она могла ближе подступать к яйцу. Вера элрогиан, проходившая через Верховную мать, обволакивала этот сосуд, покрытый сетью пульсирующих трещин. Самшит не сомневалась в том, что её бог был заключён внутри, и что он нуждался в её помощи, какой бы кощунственной ни была последняя мысль. Её долг и её судьба велели во что бы то ни стало поддержать его.
Когда ослепительный свет унёсся в ночное небо и пробил его купол, исчезнув, она потеряла зрение. Тем не менее, Самшит приказала Фуриусу Брахилу скорее провести в сокровищницу верующих. Она говорила о своих людях, но легат не стал отправляться за ними, а привёл соплеменников. Самшит не приходилось выбирать, и она призвала их к молитве, а когда услышала в ответ лишь тишину, догадалась повторить на языке старого Грогана. Один за другим голоса из белой пустоты стали тянуть «Тень крыльев покрывает мир». Молитва прославления бога-дракона, старая, и одна из немногих, где верующие не просили помочь в истреблении врага.