Под маской порока 2. Не отпускай меня (СИ)
— Ева, — повторил Вэйдалл громче, тверже, — я не собираюсь осуждать и обвинять тебя, высокопарно рассуждать о женской добродетели и говорить, что ты должна или не должна была делать в прошлом. Я член братства и инкуб наполовину и с моей стороны было бы лицемерно и неправильно судить тебя. Не стану уверять, будто одобряю эту работу, но ставить ее тебе в вину не намерен. Что было, то было. Я знаю, какая ты на самом деле, и люблю тебя такой. Тебя, а не ту внешнюю мишуру, которой порой придают слишком большое значение. Я рад, что Гален выбрал тебя, что ты пришла тогда, не испугалась. И я никогда не считал, что твое поведение в первую ночь свидетельствует о твоей… кхм, распущенности.
— Нет? — усомнилась я. — А Гален наверняка много чего интересного сказал бы…
— Он знает?
— Нет. По крайней мере, не должен. Хотя, конечно, пес разберет, что он творил в мое отсутствие на улице Желтых лилий… может, и завсегдатаем «Маски» стать успел.
— Сколь мне известно, пока ты была на родине, Гален захаживал на Желтых лилий всего пару раз — встречался с Арлесом и уточнял информацию. Слухи из определенных кругов иногда можно узнать только в злачных местах, — пояснил Вэйдалл терпеливо и выразительным жестом обвел зал вокруг. — В городах вроде Тирса большая часть нелюдей, в том числе новоприбывших, собирается именно там — публичные и игорные дома, клубы, бары.
Потому что не все нелюди отдают предпочтение тихой, приличной и не самой высокооплачиваемой работе вроде школьного учителя или секретаря. Да и та же певица в мужском клубе воспринимается как нечто легковесное, временное — кто, мол, станет заниматься этим на постоянной основе? Мы сами так относились к своей работе в «Маске», каждая из нас полагала ее недолгой и несерьезной, этакой ступенькой на пути к будущим карьерным высотам и мечтам.
— Но… я слышала, он там каждый вечер проводил, — откликнулась я нерешительно.
— И от кого ты это слышала?
— От одноклассницы. Вернее, я случайно услышала часть их разговора и…
— И ты поверила?
— Ну-у… он же мне совсем не писал. Ты да, а Гален лишь приписки оставлял…
— Гален не большой мастер эпистолярного искусства. К тому же он полагал, что к моим отчетам, как он называл эти письма, ему просто нечего добавить, разве что пошлость какую-нибудь приписать.
Сон сном, но почувствовала я себя глупо, да.
— Сомневаюсь, что Гален хотя бы раз заглядывал в «Маску», в противном случае он узнал бы кого-то из вас, несмотря на маски. Вы же все там работали… работаете, как я слышал?
— Да, — кивнула я понуро и тут же добавила поспешно: — Однако я перед свадьбой подписала заявление на увольнение. И Аиша, наверное, тоже вот-вот уйдет. А где ты это слышал?
— Тоже случайно подслушал часть чужого разговора, — Вэйдалл качнул головой и вдруг отступил от сцены. — А теперь ты должна вернуться.
— Куда? — растерялась я.
— На зов. И больше не рискуй, не ходи за мной в мои кошмары. Они не для тебя.
— Вэйд…
Быстрый, прощальный, словно ласкающий незримо взгляд, и Вэйдалл развернулся, пошел прочь, в ту черноту в глубине зала, что неизменно образовывалась, когда свет софитов озарял только сцену, не позволяя рассмотреть помещение целиком.
И это все? Он вот так просто отпустит меня?
Нет. И клятвы перед брачным алтарем я давала не для галочки.
Я разжала пальцы, отросшим мгновенно когтем подцепила и надорвала завязку маски, отбросила бесполезную ныне деталь. Встала перед микрофоном так, как вставала уже сотни раз на настоящей сцене. Не знаю, подключен ли он, да это и неважно, сирене микрофон не нужен, ни во сне, ни в жизни. Здесь и сейчас он просто элемент обстановки, антураж, как слепящий свет софитов, сумрачный зал и это платьице на мне.
Я представила музыку, представила, как мелодия звучит в моей голове, как первые аккорды наполняют меня, и, глядя в спину удаляющемуся Вэйдаллу, запела.
Глава 19
Сирены любят скорость.
Не боятся высоты.
И могут подолгу смотреть на море.
Бескрайнее, многоликое, оно завораживает нас, море наша вторая половинка, наша стихия, столь же важная, как воздух и небо, как крылья и полеты. Леди Идэна рассказывала легенду о сирене, бывшей не полуптицей, но, скорее, кем-то сродни морским русалкам и речным ундинам. Сирена эта была прекрасна, словно лунная дева, обладала чарующим голосом, и не было в целом мире ни одного смертного, что смог бы устоять перед удивительным ее пением. Многие добивались морской красавицы, но никто не трогал ее сердце, пока однажды не услышала она удивительную музыку и, последовав за ней, не повстречала на берегу юношу, играющего на арфе, не уступающего статью богам. Сирена и юноша полюбили друг друга с первого взгляда, и вскоре он признался возлюбленной, что вовсе не человек, а крылатый бог ветров. От этого союза родилась первая сирена-полуптица, белокурая и синеглазая, соединившая в себе крылья отца и волшебный голос матери, неделимую любовь к небу и морю, дочь ветров и волн.
Скрестив ноги, я сидела на большом, нагретом солнцем валуне и слушала море, наблюдала, как волны прибоя с грохотом разбиваются о прибрежные камни, рассыпаются сотнями соленых брызг. По небесной глади плыли барашки-облака, ветер ласково, невесомо касался открытых участков кожи. Море пело, звало, порождая неодолимое почти желание подчиниться, последовать за голосом его.
Куда?
Не знаю.
Поэтому я не двигалась, слушала, но не откликалась.
— Ева?
Я неохотно отвлеклась от созерцания, обернулась на голос. Глэйдис стояла на гребне валуна позади, смотрела требовательно сверху вниз. Ветер трепал светлые волосы сестры и легкое платье и, казалось, грозил вот-вот сбить с ног и ее саму, будто недовольный нежданным вторжением.
— Ну чего же ты ждешь? — вопросила Глэйдис и протянула руку. — Идем.
— Куда? — повторила я вслух.
Я дома, в Наринне. Здесь хорошо, спокойно и, если бы не настойчивый зов моря, я могла сидеть тут вечно.
— Твои мужья тебя ждут. И друзья. И я, между прочим, скоро связки сорву, если еще денек-другой попою. Ты хотя бы представляешь, насколько странно часами петь собственной сестре, лежащей в постели наподобие трупа, разве что румяного и дышащего? Хорошо, что леди Тарранси иногда меня сменяет, и остальные тоже помогают.
— Ты сирена, Ди. Мы не можем так просто сорвать связки.
— Ева, ты должна проснуться, слышишь? — Глэйдис опустилась на корточки и тряхнула протянутой рукой. — Идем.
— Ди…
— Они ждут, Ева. Или, хочешь сказать, все было зря?
Я вздохнула, но от сестры не отвяжешься, уж об этом я знала прекрасно. Потому пришлось повернуться к Глэйдис всем корпусом и ухватиться за ее руку…
Открыть глаза и увидеть сидящую рядом сестру. Глэйдис казалась такой же, какой была секунду назад, на берегу моря, и, наверное, поэтому в первую минуту я не до конца осознала, где нахожусь. Сестра пела негромко, словно себе под нос, опустив ресницы, с отрешенным выражением лица, но в моих ушах ее чуть звенящий голос смешивался с грохотом прибоя и зовом моря. Он звучал в моей голове, звал настойчиво, напоминая о тех, кто остался в настоящем мире, о тех, кого был важен мне, о любимых, родных и близких.
И-и-иди ко мне.
По-о-орой во сне
Ты потеряться можешь,
Но крылья ты не сложишь,
И вновь найдешь меня,
Как в первый раз…
Я помнила эту песню — мама пела нам ее, когда мы с Глэйдис были не старше Лавинии. Не ожидала услышать ее столько лет спустя…
Голос сестры затих постепенно, и вместе с ним отступило море, скрылось среди непонятных воспоминаний о том, что случилось то ли в реальности, то ли во сне. Истончились нити незримого зова, оборвались с хрустальным перезвоном одна за другой. Глэйдис подняла ресницы, посмотрела на меня внимательно и улыбнулась ободряюще.
— Вот так лучше, правда?
И я сообразила наконец, что лежу на кровати в своей замковой спальне, укрытая по грудь одеялом. За распахнутыми оконными створками хмурилось затянутое облаками небо, из недр Гнезда доносились чьи-то приглушенные голоса, а ароматы воды и травы витали вокруг, точно обладатели их только-только покинули комнату.