Кстати о любви (СИ)

Тут всплывало во-вторых. Его желания. Его желания, которые вдруг оказались важнее того, чего хотела она. Она хотела Озерецкого — он хотел ребенка. Идиотизм. Но, тем не менее, свое Егор мог получить легко, не прилагая к тому никаких усилий. Причем вопреки ее собственным планам на жизнь.
Оля точно знала, что ей не нужны дети. Не сейчас. И не в ближайшем будущем. Они не вписывались в ее ожидания, они вообще ни во что не вписывались. Но Егор посчитал иначе.
И из этого следовало в-третьих. Когда это они перестали совпадать в своих желаниях и амбициях — и начали ставить друг друга перед фактом? Оказывается, и перестали, и начали. И его непонимание ее страхов и устремлений — это все звенья одной цепочки.
«Он слишком много возомнил о себе!» — таков был вердикт матери, когда Залужная примчалась в Париж с чемоданом.
«В крайнем случае, отсудишь его долю в этой вшивой газетке!» — изрек, пригубив вино, отец.
Но ничего отсуживать Оля не собиралась. Единственное, чего она хотела, это чтобы муж осознал!!!
Как оказалось, именно с этим были большие проблемы.
Нет, сначала все шло по плану — он и примчался, и просил, и умолял. Она озвучила условия. Всего лишь. И была уверена, что Егор примет их.
И спокойно ждала результата.
Дождалась. Самых внезапных. Родители увезли ее в Женеву — проветрится, избавиться от кошмарной меланхолии, в которую погрузилась их Принцесса. А по возвращении экономка, остававшаяся в доме Марселя Маноду на хозяйстве, предъявила ей два письма от супруга.
Документы о разводе. Весьма недвусмысленный результат.
То, что у Егора был неслабый такой характер, Оля понимала. Не понимала одного: как он мог бросить ее? Как?!
В тот же день она собрала вещи и ринулась в аэропорт Шарль-де-Голль. И добиралась тяжело, почти на перекладных, с дурацкими перелетами и часами ожидания. Для того чтобы сейчас сидеть в одиночестве в их общей квартире и пытаться смириться со статусом брошенной жены.
Да черта с два брошенной!
Оля смахнула дурацкие слезы, вскочила с места и заметалась по квартире, отчаянно пытаясь понять, что происходит, будто бы стены могли ей это объяснить. Стены молчали. Но некоторые выводы она сделала.
Все было… в запустении. Нет, порядок идеальный и нетронутый. Таким, какой бывает в местах, где не живут. Ни одной лишней вещи — на кровати, на стуле, на диване, в кухне — нигде ничего не было ни закинуто, ни позабыто. Для мужчины, жившего в одиночестве больше двух месяцев, более чем странно. Но при этом, если присмотреться… Оля провела пальцем по плазме на стене. Пыль. Хороший такой слой, приличный.
Значит, домработница сюда давно не приходила. Но и он здесь же почти не находился.
Еще одним подтверждением ее догадки стал абсолютно пустой холодильник. Даже если допустить, что питался супруг исключительно в ресторане, в запасе дома хоть колбаса была бы! Но ничего подобного не обнаружилось. И это не просто настораживало. Это означало, что в их квартире он максимум ночевал. Но и это вряд ли. Комнаты казались совсем почти неживыми, мертвыми, пробирало до дрожи.
«Не дрожать!» — сказала самой себе Оля. Схватила сумку, оставленную на полу спальни. И ринулась в прихожую — обуваться.
Еще через час, со всей возможной помпой, на какую была способна, сверкая белоснежной шляпкой, белоснежным манто и белоснежными сапогами, она с достоинством даже уже не принцессы, а королевы, входила в здание редакции журнала «À propos», где она, по всей видимости, уже и не работала. Документы на развод он оформил. Мог и заявление ее дурацкое подписать. Характер выдерживал! Или она выдерживала? Но жизнь в этот момент напоминала ей фильм «Зази в метро», где все в конечном счете поставлено вверх ногами и вывернуто наизнанку.
Она снова заставила себя злиться. Для того, чтобы не впадать в истерику раньше времени. И если ей нужно выйти на тропу войны, то ей придется выйти на тропу войны под изумленные, восторженные и раздевающие взгляды сотрудников, встречавших жену своего главреда. Эти взгляды всегда были такими. Она привыкла.
 
— Шеф у себя? — с игривой улыбкой спросила Оля Таечку, заглянув в приемную. Первый рабочий день после завершения рождественских каникул. Отличное начало года.
— Шикарно выглядишь! — восхитилась секретарша.
— Отдохнула, — пожала плечами Залужная. — Так что мой благоверный?
— В трудах праведных, как всегда.
— И это после каникул? Лукин в своем репертуаре! Ты же не собираешься уподобляться?
— Мне по должности положено соответствовать.
— Пошли кофе лучше попьем, соответствующая! Сто лет не виделись! И разговор есть!
Поговорить Тая всегда любила. Она сунулась к Лукину, предупредить, что «отскочит на полчасика», и через полминуты, завязывая пояс на коротенькой шубке, сказала Оле:
— Я готова. Только быстро.
— А мы по чашечке! — заверила ее Залужная. И поволокла за собой — почти как трофей в схватке за собственного мужа.
Через пять минут они уже сидели в «Артхаусе», ожидая, когда принесут заказанный кофе, и Оля пыталась понять, с чего стоит начать допрос. А узнать ей предстояло многое. Впрочем, брать решила сразу напором. Глянула из-подо лба на подружку и заявила, желая шокировать посильнее:
— Лукин решил разводиться.
Тая хлопнула ресницами.
— Ты ж сама… ну в Париж улетела.
— Я улетела. А он решил. Неожиданно, да?
— Ну не знаю, — задумчиво протянула девушка. — Мужики — звери дикие.
— Черт, — Оля непроизвольно отодвинула в сторону меню, будто бы то ей мешало. — В редакции вообще сильно болтали? Что-то точное известно?
— Да нет, так… Шепчутся, конечно. А о том, что вы разбежались, все в курсе.
— Ладно… это ерунда, пусть шепчутся… Все равно не заткнешь… Егор повод шептаться давал?
— В смысле? — глаза Таи округлились.
— В прямом! Ты можешь себе представить Егора Лукина, который собрался бы меня бросить? Ну, когда он в нормальном состоянии!
— А в ненормальном состоянии он был недолго, когда ты еще только уехала. Потом пропал — к тебе ездил, да? Вернулся злой, гонял всех, орал. А потом отпустило. Прямо душка стал, — Тая хихикнула. — Идеальный шеф.
— В смысле — душка? — насторожилась Оля.
Душка и Егор Лукин в ее голове не состыковывались. А если вспомнить еще и пылкую встречу в аэропорту… какой к черту душка?!
— Приходит поздно, уходит рано. При этом в декабрьский номер несколько статей сделал. У Марценюка от радости давление шарахнуло, — Тая снова хихикнула.
— О Господи… — почти простонала Залужная. — У него любовница, да?
— Оооль, — выдохнула подружка и откинулась на спинку стула. — Ты… ты это серьезно сейчас?
— Ну а что еще может быть-то, а? — опять в ее голосе зазвучали истеричные нотки. — Сама подумай — меня сколько не было! Тай, ты видела кого-нибудь? К нему никто не приходил? Они ж все мимо тебя шляются!
— Не видела… — Тая задумалась, нахмурив хорошенький лобик, а потом снова оживилась. — Слушай, ну какая разница. Может, и есть. Все мужики — кобели. Но сейчас-то ты вернулась. И он вернется. И вообще, у вас ребенок. А ребенок — это козырь. Бери его за жабры, ну… и прочие органы и делай с ним, что хочешь, — подвела она итог собственным тезисам.
Несколько секунд Оля медитировала, глядя в окно. За стеклом стояли такси, бродили люди. Снег — таял, грязь. А у нее белые сапоги. Или уже не белые — какая разница?
— Нет у меня козыря, — медленно проговорила она туда же — в окно.
— Как нет?
— Так — нет! — снова вскрикнула Оля. — Я аборт сделала!
— Вот дура! — вырвалось у Таи, и она уставилась в чашку с кофе.
— Ну откуда я знала!
Знать ей было действительно неоткуда. И, справедливости ради, аборт она сделала из самых лучших побуждений — чтобы ни на кого не перекладывать бремя необходимых решений, решила все самостоятельно.
Рожать Залужная не собиралась в ближайшее время. Но Егору об этом сообщать ей казалось совсем не обязательным.
Срок, к счастью, оказался небольшим, обошлось все быстро и легко. Еще до Франции. Еще до той злополучной вечеринки у Шаповалова, когда они окончательно разругались. Оля знала, что у нее в запасе имелось некоторое время до тех пор, пока придется признаваться. И придумала целый план — или воспользовалась Тайкиным. Предложенным ненароком, но вполне жизнеспособным — всего-то и нужно разыграть выкидыш. Переживет, смирится, еще и пожалеет.