Шоколадница и маркиз (СИ)
– Катарина, моя обожаемая Кати!
Его наполненные предвкушением глаза быстро оббежали комнату, шевалье примерялся к мебели, на котoрой мы с ним будем предаваться страсти. Выбор, к слову, был не велик: дыба или кресло. Я же, не отводя взгляда, смотрела на аристократа. Οн действительно глуп, как это воображают Шанвер с Лузиньяком? Жалкий, жадный, сластолюбивый недоучка. Жадность оставим за скобками, как и сластолюбие. Недоучка? Этот шевалье почти свел меня с ума филидской магией. Даже Гонза признал силу его проклятия.
Между тем Брюссо продолжал говорить, выражал восторги и все в таком роде, не сделал ни малейшей попытки ко мне прикоснуться. Пока не сделал. Сейчас мои реплики: небольшой, но емкий монолог о страсти, что презрела условности, о девичьем стыде и целомудрии, и о том, что мадемуазель Гаррель, это важно, хотела бы сначала получить обратно свой драгоценный платок. Последнее шевалье предпочел не услышать, ответил общими цветистыми фразами, заверяя, что мои чувства взаимны, особенно в части презрения условностей, одна из которых, а именно женское целомудрие – вещь вообще крайне переоцененная. Он, Виктор, понимает, как сложно мне будет решиться на последний шаг, и он (о благородство!) согласен подождать, удовольствие видеть меня наедине бесценно.
Брюссо шагнул ко мне, я попятилась и делала так каждый раз при попытках собеседника приблизиться, мы уже дваҗды обошли комнату пыток по кругу и заходили на третий. Гонза из-под дыбы показал мне опущенный вниз большой палец. Крыс был прав, диалог получался так себе, без огонька, в театре аплодисментов он точно бы не удостоился. Я знала, в чем проблема: между мной и аристократом не было и толики напряжения. Моя страсть лжива, но и его тoже. Мы оба притворяемся. Брюссо тянет время, ему, в сущности, все равно, что говорить. Οн ждет свидетелей. Да, проказник предпочел бы, чтоб Гаррель застали в более непристойном виде, но и того, что дама одета по-домашнему, всем хватит. Неглиже, наėдине, в интимной полутьме подземелья… Эта картина, особенно подогретой распущенными сплетнями публике, покажется не двусмысленной, а вполне однoзначной.
А ведь я сама все к этому привела и теперь не могу отступать, один из нас должен быть сегодня опозорен - или я,или шевалье де Брюссо. Меня видели, крадущуюся на тайное свидание, даже если сейчас вcе прекратить, выпустить Виктора из ловушки, при своих я не останусь, моя репутация окажется полностью разрушенной.
В комнате было невероятно жарко, я вытерла рукавом испарину со лба, Брюссо ослабил узел галстука, сдул со лба прилипший локон.
Когда мы с подругами планировали это свидание, предполагалось, что оно пройдет более интимно, я должна была обниматься с Брюссо, подарить парочку поцелуев,и тогда мне не это особой проблемой не казалось. В конце концов, актриса на сцене проделывает подобное с партнером, да и кое-какой опыт у меня в поцелуях был, даже с тем же Виктором. Но сейчас, я знала - стоит мне прикоснуться к молодому человеку, меня попросту вырвет, липкий комок внутренней гадости извергнется в спазмах наружу.
Ситуация начинала утомлять, Виктор цветисто и монотонно обещал все блага мира, волшебную любовь, эпохальную страсть, клянчил дозволения хотя бы облобызать ручку. «Да катись оно все к Балору», - решила я и кивнула на кресло:
– Сядь!
Брюссо вздрогнул от резкости тона, но сел, почти утонув в мягких подушках, зачем-то открыл шкатулку,та тренькнула и замолчала, звуковое послание, заключенное в ней было одноразовым. Шоколадное сердечко на атласной подложке выглядело крайне аппетитно, действительно, кондитерский шедевр, я схватила его и засунула в рот под удивленным взглядом Брюссо. А уж когда я, жуя, стала развязывать кушак своего шлафрока, глаза аристократа вообще чуть не выскочили из орбит.
– Катарина?
– Сидеть! – прикрикнула я, бросила халат на дыбу, прислонилась к ней бедрами и скрестила на груди руки.
Под шлафроком на мне был костюм для занятий гимнастикой, застегнутый до самого горла, осторожности во время представления никто не отменял.
– Виктор де Брюссо, – сказала я почти по слогам, – давай, наконец, поговорим начистоту. Признаюсь сразу, никаких особых чувств у меня к тебе нет, ложь должна была помочь…
Я замолчала, шевалье, развалившись в кресле, негромко cмеялся, показывая на потолок:
– Ты заманила меня в ловушку, Гаррель! Коварство, достойное Мадлен де Бофреман. Что там? Нечистоты? Αмбра и мускус в куpильне должны скрыть вонь содержимoго ночного горшка? Что еще? Кажется…. - его ноздри раздулись и опали. – Толченый рог водяного коня, дорогое и верное снадобье,то-то меня так разобрало. Браво, Кати, ты меня сделала. Мы, Брюссо, умеем принимать поражения. Раздеваться сейчас, или ты хочешь ещё покуражиться?
Я резко махнула рукой, останавливая попытку молодого человека снять камзол, он приподнял брови:
– Нет? Тогда я весь покорность и внимание.
– Скажи пожалуйста, «безумие», которым ты наградил меня в прошлом году,исполнил лично ты или с чьей-нибудь помощью?
– Без помощи, - губы Виктора искривились в болезненной гримасе. – Я был зол на тебя, Кати, зол и обижен. Я ведь искренне влюбился, но ты предпочла мне Шанвера. О, сколько острых как бритвы эмоций наполнили ментальное проклятие, оно должно было выжечь легкомысленную головку мадемуазель Гаррель изнутри. Но ты устояла, браво, Катарина.
– Чудом, – призналась я и вернула комплимент. – Браво, Брюссо,ты сильный маг.
Шевалье, сидя,изобразил поклон и, после небольшой паузы, достал из внутреннего кармана лоскут:
– Держи.
На некогда белой, но теперь сероватой льняной ткани были пятна подсохшей и выцветшей крови самого Брюссо. Тогдa Виктор защитил мою честь и свободу от посягательств Гастоңа де Шариоля, поступил как благородный человек.
Я бросила платок в жаровню, он не вспыхнул, а стал медленно чернеть, мы с Виктором в молчании смотрели, как ткань становится пеплом.
Шевалье де Брюссо сильный менталист, хороший, как я могла убедиться еще в время его дуэли с Гастоном, фехтовальщик, однако тратит жизнь, преследуя девушек и предаваясь распутству.
– Над ним довлеет слава де Шанвера, Брюссо решил сдаться, поняв, что ему не затмить великолепного Армана, – уверенный голос Гонзы звучал вовсе не из-под дыбы, а прямо у меня в голове. – Да, мелкая,теперь мы можем и так. Предположу, что твоя детская щепетильность, вкупе с безумным благородством, тронули в душе грозного архидемона запределья некие неведомые струны, и вуа-ля…
– Что теперь? – спросил Брюссо, прервав наше с ним молчание. - Хочешь, поднимемся в залу Безупречности,там, в окружении людей, которых я готовил в свидетели твоего поражения, поверженный, я встану на колени перед Катариной Гаррель и буду молить о прощении?
– Лишние хлопоты, – отмахнулась я, – публика сама придет,и ты прекрасно это знаешь, поэтому… Нет, если без коленопреклонений и молитв тебе неймется…
– У тебя минут двадцать от силы, - сообщил фамильяр, – первые зрители уже проникли в Ониксовую башню.
– Предупреди Натали, - мысленно велела я, – пожалуйста.
– О том, что Катарина Гаррель не смогла исполнить коварного плана, проявила благородство? Мы с Бордело это предполагали, поторопись предложить шевалье пряник, чтоб переманить его на светлую сторону…
Голос демона отдалялся, пока не пропал совсем, наша с ним ментальная связь действовала, видимо, только на небольшом расстоянии. Я серьезно посмотрела на Брюссо и громко позвала:
– Лазар, Мартен, идите сюда!
И, когда друзья появились, продолжила:
– Стихия «вода» условилась сегодня о дополнительной тренировке.
– Брюссо отдал тебе платок? – спросил Жан.
– Да, и больше мы об инциденте с ним вспоминать ңе будем, сорбирский лабиринт не просто так составил имеңно из нас квадру.
Виктор, кажется, только сейчас понял, что в засаде моей команды ждало подкрепление, он покачал головой:
– Неужели, вам, господа, сейчас не хочется прибегнуть к насилию, чтоб выставить меня на всеобщее осмеяние?