Снежный ком

— Да вроде понятно, — сказал я, лишь бы отвязаться от занудливого старика.
— Ничего тебе не понятно… К тому говорю, что в семейной жизни обязательно кто-то кого-то ест. А так, чтоб вровень, никогда не бывает… А кому интересно, чтобы его ели? Никому!.. Вот и соображай. Выходит, паучок-то наш, что я тебе в пример привожу, — никчемушний муж, пирог ни с чем. Это, брат, тебе не Тема и не Фрол. Фрол честно живет, и все у него в доме есть, — добытчик… Усек, к чему говорю?
— Усек, Клавдий Федорович, усек! — ответил я. «Эк его со всякими «примерами» раздирает!..»
Ляля все не показывалась, и я уже начал беспокоиться: не случилось ли что с ней? Задержались где-то Фрол и тетя Маша. Они еще с утра все приготовили дома, чтобы принять Ляльку, а вот не едут…
Мы с Клавдием Федоровичем теперь уже не сидели на скамейке, а, чтобы не так мерзнуть, прогуливались по асфальтированной дорожке, засыпанной опавшими кленовыми листьями.
— Так вот, я про этого паучка, — снова начал Клавдий Федорович. Никак он не мог слезть со своего конька. Но развить дальше столь глубокие мысли ему не удалось: у входа в скверик появился красный, как после парной бани, дядюшка Фрол с портфелем под мышкой. Размахивая свободной рукой, он еще издали попытался нам что-то втолковать.
— Нет, вы только послушайте! — закричал он. — Захожу я в облисполком по нашим колхозным делам, смотрю, сидит в приемной отдела культуры старый наш знакомый — режиссер Аркадий Сергеевич. Как живете, спрашиваю, что поделываете? Он отвечает: «Получили деньги под нового Рублева, но поскольку один такой фильм уже есть, решили послушать вашего совета и снять ленту о летающих тарелках и гуманоидах, с предложенным вами историческим ракурсом: «Андрей Рублев расписывает Успенский собор, а гуманоиды — вселенную». Так это же черт знает что, говорю, я же шутил! Он спокойненько так отвечает: «Никаких шуток. У вас и претензий не может быть, поскольку вы отказались…» Тысячу раз я был прав, что не захотел тогда даже в переговоры вступать с этой бандой! Придется действительно купить восьмимиллиметровую камеру, написать сценарий и снять фильм о Рублеве.
— Во-во! — иронически заметил на это Клавдий Федорович. — Как раз они от тебя того и ждали, твои кинодеятели. Ты им кинул идею насчет гуманоидов, так они и про гуманоидов сварганят, еще и премию получат за новую тему…
— Ну и черт с ними! Мне достаточно того, что я эту братию раскусил! — в запальчивости сказал дядя Фрол.
— Ты раскусил, а икону у моей Аполлинарии наверняка Тема со своим режиссером уволокли…
— Что делать, мы с тобой — не уголовный розыск…
— И выходит, некому выводить на чистую воду твоих гуманоидов, — сказал я неожиданно для себя. — Ты в сторону, другой — в сторону, а воевать с Темой и твоими киношниками опять мне и капитану Куликову.
— Да, тут ты, наверное, прав: определить, что над тобой висят в летающей тарелке гуманоиды, еще не значит, выдать рецепт, как от них избавиться. Но ведь времени нет! То сев, то уборка, то отчеты, а там опять — сев, — так жизнь и идет!..
— Вот именно! — сказал я и замолчал, хотя мог бы продолжить: против таких «гуманоидов», как Тема и Аркадий Сергеевич (наверняка икону «Христос в силе» они уволокли), с автоматом наперевес, как на фронте, не попрешь! Тут даже ветеран войны дядя Фрол пасует… Так что же, против них и средства никакого нет?
В это время на крыльце больницы появилась Ляля в сопровождении нянечки, а на центральной дорожке сквера тетя Маша. Глаза у Ляльки засветились, когда она увидела, сколько народу пришло ее встречать. Но какое измученное и бледное у нее лицо!
Я убеждал себя, что пришел так просто, за компанию, вместе со всеми, хотя, конечно, и раздумывал, как нам жить дальше. Но сейчас, когда увидел Лялю, понял, сколько она за последнее время пережила. Мне стало ее до слез жалко.
Тетя Маша первая расцеловала Лялю, дядя Фрол тоже поцеловал, а Клавдий Федорович крепко прижал к себе и сказал, что она — «молодец». Только я молча топтался на месте.
Ляля сама медленно подошла ко мне, взяла под руку, уткнулась лбом в плечо, просто сказала:
 
— Здравствуй… Голова закружилась…
— Ну вы посидите на скамеечке, посидите! — засуетилась тетя Маша. — А мы сейчас такси поймаем…
Мы с Лялей сели на скамейку рядом и некоторое время молчали. Сложное, невыносимо тяжкое и в то же время радостное чувство охватило меня.
Ляля уткнулась мне в воротник и незаметно для посторонних поцеловала:
— Спасибо, что пришел…
По ее вздрагивающим плечам я понял: плачет… Всего второй раз за все время Ляля при мне плакала, а я, как и тогда, на острове, не знал, что говорить, что делать.
— Ну что ты, что ты, — бестолково забормотал я. — Тебя из больницы выписали, а ты плачешь…
— Не могу себе простить, — сквозь слезы проговорила Лялька. — Тогда, после грозы… Аполлинария Васильевна сказала: «Погрейся на печи» и не велела париться в бане… Я парилась… Назло… Какая я — гадина!.. Жалко маленького!..
Я сидел оглушенный, как будто мне самому угодил в переносицу «перевернутый молот». Что делать? Встать и уйти? Конечно, уйти!.. Это всегда будет между нами. Но не бросишь же Ляльку в таком состоянии. От нее и половины не осталось!..
Так мы и сидели: она плакала, уткнувшись мне в плечо, а я придерживал ее рукой.
Эта скамейка под поредевшими, охваченными багрянцем и золотом кленами, белые колонны фасада больницы, и мы, сидящие здесь, в сквере, потерянные и опустошенные, — все это стало уходить куда-то в тень, как будто опять над нами нависло хищное, поводящее настороженными ушами рыло матерого мещанина Темы.
Я понимал, что такое не может быть: Тема пребывал сейчас там, где закон отвел ему надежное место по его заслугам, но все равно тень его оставалась между нами, она заслоняла солнце, душила меня… Хорошо, что в это время дядя Фрол и тетя Маша остановили какую-то машину, позвали нас с Лялей.
Мы молча поднялись со скамьи, я взял Лялю под руку, и мы медленно пошли по мокрой асфальтовой дорожке с прилипшими на ней оранжевыми и желтыми кленовыми листьями.
…Не знаю, выйдет ли из меня художник и сможет ли Ляля когда-нибудь похвастаться своим подругам: «А знаете, мой муж поехал в Париж на выставку, повез картины…»
Правда, не это волновало сейчас. Мне бы побольше успевать на лесобирже, чтобы приносить домой зарплату понадежнее. Но не будешь же всю жизнь лесоматериалы грузить! Философия дяди Фрола устраивает самого дядю Фрола… Скорей всего Лялька права: для чего-то я все-таки родился, серьезного, большого… Надо только точно узнать, для чего…
Сейчас я не думал, будем ли мы с Лялей вместе, и вообще не пытался гадать, что ждет нас впереди. Ляле надо восстанавливать свои силы, мне — тоже… Мысленно я все ей простил, но зловещая тень Темы осталась между нами навсегда. Слишком свежа еще рана в душе, слишком большие и незаслуженные потрясения перенесли мы оба…
Мы шли с Лялей по мокрой асфальтовой дорожке, не близкие и не чужие… Студеный сиверко разгонял мелкую рябь по темным лужам, гнал, словно кораблики, свернувшиеся, пожухлые кленовые листья. В лужах зеркальными блестками отражалось холодное осеннее солнце…