Снежный ком
Невольно я подумал: «Какое же у нас, молодых, разное с дядей Фролом ощущение жизни! «Тоже германского роду-племени» для него не историческая справка: гитлеровцев он гнал с нашей земли с автоматом в руках. А для меня, например, Великая Отечественная война — всего лишь раздел школьной программы, да еще — Дни Победы, как напоминание о ней… Иконы для нас, молодых, как говорила когда-то в пятом классе пионервожатая Оля, «средство религиозного одурманивания верующих». Для дяди Фрола — шедевры живописи — национальная святыня, в которой отражена не только история, но и сама суть русского народа».
— Охота вам спорить? — заметил помогавший расставлять посуду Петро. Он не выносил серьезных разговоров и всегда им яростно сопротивлялся. — Коля-Колокольчик поступает в университет, ему надо учить. А вам-то зачем?
— Тебе-то уж точно незачем! — отбрила его Лялька.
— Нет, почему же, — возразил Петя. — У меня тоже есть свое мнение. — Классики нас учат: когда едут в поезде, смотрят сначала назад и думают, что они оставили в прошлом. И только с половины пути начинают смотреть вперед. А я, например, как только сажусь в вагон, так с первой минуты только вперед и смотрю…
— И оч-чень плохо! — слегка заикаясь, резко сказал Коля. — Кто не знает свое прошлое, у того нет будущего. Когда Андрей Рублев, Даниил Черный и Феофан Грек расписывали Успенский собор, они прежде всего с огромным уважением изучили живопись древних мастеров, работавших до них, и сами писали, заметь, в том же духе гармонии и духовного равновесия. И это — в тяжелейшие времена междоусобиц и жестокой борьбы с татаро-монголами…
Я видел, что Лялька уже приготовилась спросить, а при чем тут русский характер, как в спор вмешалась тетя Маша:
— Что это вы ни с того ни с сего сцепились? Садитесь за стол, пока картошка горячая… Грибочки соленые, маринованные, помидорчики, капустка квашеная, колбаска своего изготовления, — кушайте, пожалуйста, сейчас медку, яблок принесу…
И в самом деле, дымящаяся на столе рассыпчатая картошка, белые маринованные грибы, отлично сохранившиеся в леднике, построенном самим дядей Фролом, помидоры и огурцы в пупырышках, твердые и хрустящие, домашняя, «шкворчавшая» на сковороде колбаса да еще пышки с медом к чаю, — все это выглядело настолько убедительно, что никто и не подумал возражать тете Маше.
В одно мгновение все оказались за столом, в комнате на некоторое время установилось перемирие…
Короткое замыкание
Но очень даже скоро угощение было уничтожено под аккомпанемент восторженных слов, дядя Фрол стал вроде бы подремывать на своем голбце, а тетя Маша, вымыв с девочками посуду, ушла «повозиться в саду», — Лялька снова стала раскочегаривать спор.
Никак она не могла простить Коле, что он лучше ее знает, когда же в «Мати граде русском» Владимире начали строить Успенский собор. Если с дядей Фролом Лялька разговаривала, как вежливая лисонька, то уж, будьте покойны, ни мне, ни Коле — не оставляла никаких иллюзий, будто мы с ним хоть что-нибудь лучше ее знаем, даже в тех делах, в которых она вообще ни бельмеса не смыслит. И нахваталась она такого апломба у трижды клятого Темы. Я уже заметил, что для Ляльки, как и для любой женщины, логики вообще не существует. Вместо логики у нее лишь одна двуединая задача: во-первых, вознести на недосягаемый пьедестал собственную красоту, а во-вторых — во что бы то ни стало отстоять свой престиж, пусть он даже ни на чем не держится, только на раздутом, как мыльный пузырь, самолюбии… И в этом она тоже копировала «стиль» окаянного Темы. Из-за этого-то самолюбия она и стала опять задираться с нами, даже после такого угощения, когда хочется только икать.
— Так что ты, Коля, хотел нам сообщить о русском характере? — спросила Лялька. — Не забудь сказать о современных проблемах в творчестве Рублева…
Коля спокойно принял ее вызов.
— Для начала, — ответил он, — определим исходную точку спора. Если не возражаешь, напомню высказывание Рабиндраната Тагора: «Долг каждой нации выявить перед миром свою национальную сущность, то лучшее, что есть у нее»…
Я тут же понял, куда Коля направил свой удар. Лялька ничего не заметила и с ходу попалась в расставленную ей ловушку:
— Ладно, определим, — согласилась она. И тут же нанесла ответный удар: — А ты, Коля, националист или интернационалист?
— Кем же ты меня считаешь? — вполне серьезно спросил Коля. Эта его серьезность могла обезоружить кого угодно, но только не Ляльку.
— По речам — русофилом из пятого «А», — отбрила она. — А вот джинсы у тебя «Ли» из комиссионного магазина, импортные, так что, пожалуй, ты все-таки интернационалист.
Коля смешался, пришлось его выручать.
— Роковое совпадение, — сказал я безразличным тоном. — Женскому сословию свойственно судить о себе и других только по внешним признакам.
— О святая простота! — с пафосом воскликнула Лялька. — Что же теперь, в наше время, может быть важнее «внешних признаков»?
— Внутренности! — авторитетно ляпнул Петька и в знак протеста, поскольку терпеть не мог «философию», снял со стены гитару и, аккомпанируя себе, нахально громко запел:
Я вам, ребята, расскажу,Как я любил мадам Анжу,Как я ходил к мадам Анже,Купался в ейном неглиже…— Петя, может быть, ты помолчишь? — холодно попросила Лялька хулиганившего Петра, но Петька «зашебутился»:
— А почему я должен молчать? Всем известно: «Тряпичность — съедает личность». Римскую империю погубила роскошь, Золотую орду — золото…
— Петро, возьми паузу, — строго сказал Коля, и Петька заткнулся. Что-то ворча о нарушении прав человека, он выразил свой протест неимоверно сложным, виртуозным пассажем и умолк.
— По-моему, ни для кого не секрет, — сказала Лялька, — что теперь уже не носят ни сарафаны, ни кокошники, так же, как в Средней Азии не носят паранджу. Идет смешение не только стран и народов, но прежде всего — вкусов и мод.
— Мод — возможно, — оправившись от шока, возразил Коля, — прежде всего в смысле копирования вульгарных образцов, того, что ни ума, ни вкуса не требует. Когда прорывает плотину, сверху плывут пена и мусор…
— Ах, сверху? — не зная, как ей укусить Колю, переспросила Лялька. — Что же в глубине?
— Жадность и зависть, а в итоге, как сказал Петро, нивелировка и уничтожение личности, утрата самобытного не только во внешности, но и в самом укладе жизни, в характере.
От удовольствия я мысленно даже руки потер: смелый человек Коля! Что же ему теперь за это будет? Даже Лялька никак не может придумать, как ей ответить.
Воспользовавшись паузой, Петька глянул на меня, рванул струны гитары и снова заголосил:
…Но тут явился вдруг Луи,И он унес мечты мои,Анжа забыла обо всемИ убежала с тем Луем!..Петька собрался было продолжить, но я молча дал ему подзатыльник и закрыл ладонью гитару. Не очень-то мне понравился в этих строчках скрытый намек в мой адрес, хотя я и понимал, что своей дурацкой песней Петро тоже работает на нас с Колей, пытаясь сбить с панталыку Ляльку.
Та же и не думала сдавать позиции.
— Ну и как ты считаешь, — спросила она, — носить нам синтетические онучи, лапти из пластмассы, играть на электронных рожках, ультразвуковых ложках, или жить так, как живут все нормальные люди?
— Мы ведь говорим не о синтетических онучах или электронных рожках, — спокойно возразил Коля. — А о русском характере, как он складывался исторически.
— Сделай милость, поделись, как же он, сердешный, складывался?
Я отметил про себя, что все это время Катя молчала и только «стригла глазами», оценивая обстановку. Но видно было, что в любую минуту она готова прийти на помощь Ляльке из-за самой беспринципной на свете бабской солидарности… Интересно, ради кого сюда пришла Катя? Ради Коли Лукашова? Едва ли. Слишком разные люди… Скорей всего из-за Петьки… Ай да Петро! Вот тебе и баламут!.. А может, все-таки из-за Коли? Такие, как она, девчонки нюхом чуют, что из, казалось бы, незаметного парня может получиться ученый, а это, знаете ли, перспектива…