Снежный ком

Я ужасно удивился: я не узнавал свою маму. Она даже не собиралась, как обычно, ругаться и ссориться с папой. И даже то, что ей намекнула тетя Клопа насчет совы, будто бы и не заметила. Но почему?.. И тут я понял: всему причиной — очки!.. Они настолько возвышали маму над всеми остальными, что ни папин обгорелый вид, ни мнение тети Клопы нисколько ее не задевали. За стеклами очков она чувствовала себя, как за танковой броней! Очки были для нее и доблестью, и защитой!..
— Я вижу, тебя и на одну ночь нельзя оставить одного, — улыбаясь сказала мама.
Папа оглядел себя и тоже улыбнулся, видно, как и я, не очень-то веря в то, что происходило с мамой.
Бабушка, конечно, тоже все это заметила и недовольно поджала губы. Мама еще немножко посмотрела на папу и наконец спросила у него самое главное:
— Ну как, тебе нравятся мои новые очки?
— Очень даже нравятся! — обрадованно заверил ее папа. — У тебя просто замечательные очки! Их же, наверное, ужасно трудно было достать!
— О-о! — сказала мама. — Это было, конечно, нелегко… Но раз уж у тебя есть поклонницы, могут быть и у меня поклонники?
Мама хитро посмотрела на папу, а папа, хоть ему не очень понравилось про поклонников, заставил себя улыбнуться.
Увидев, что разговор переходит на мирную основу и «представляет взаимный интерес», бабушка нервно за ходила по квартире и снова начала, как говорил в таких случаях папа, «подливать керосину»:
— Ай-яй-яй-яй-яй! Это ж, сколько убытку в семье! Свистун бесштанный! Академик без гвоздя в голове!
Папа покосился в мою сторону и спросил у мамы громче, чем нужно:
— Откуда же тебе твои поклонники прислали такие отличные очки?
— Из Парижа! — тоже, как для глухого, прокричала мама.
Но и бабушка «прибавила оборотов»:
— Ай-яй-яй-яй-яй! — уже во весь голос запричитала она. — На какие же это тыщи рублей ремонту! А кто делать будет? Сам-то дома гвоздя не вобьет!
Тут уж я не выдержал:
— А папе никакого гвоздя и не надо! Он и без гвоздя дом построит!
— Не вмешивайся в разговор старших, — одернула меня мама.
— Построил, как же! — продолжала гнуть свое бабушка. — Где были, там и остались. Думала, дочка замуж выйдет, необыкновенная жизнь начнется! Как раз, держи карман шире!..
Чтобы не слушать ее, папа ушел в ванную приводить себя в порядок. По отдельности, как он говорил, мама и бабушка еще «полбеды, ну а когда вместе — сила…» Только сейчас у них — не получалось: мама настолько была занята новыми очками, что бабушке приходилось работать за двоих.
— Гарь-то, гарью как провоняло все! Год теперь в квартиру не войдешь! Мне, например, всю жизнь тут пахнуть будет!..
Это уж я точно знал: нюх у бабушки как у Ингуса — ищейки знаменитого пограничника Карацупы. Бабушка и в магазине, когда что-нибудь покупает, обязательно понюхает: вмиг определит, сколько дней продукты лежат.
— А потолок-то, потолок какой! — продолжала бабушка. — Мила, ты видела потолок? Черный как в кузне!.. Зарплата у него не такая, чтобы всю квартиру заново белить…
Мама и на этот раз постаралась ее успокоить:
— Ну что вы, право, Петра только черным видите? Не нарочно же он!
— А ты в этих очках — только розовым?
Как раз в это время папа выходил из ванной. Он услышал мамины слова и подмигнул мне: дескать, не дрейфь, пронесет…
Очень мне сейчас нравился мой папа. Я подошел и стал с ним рядом. Но бабушке наша дружба явно не понравилась.
— Ишь! Еще смеется! И мальчишку так учит! — сказала она.
Мы с папой только посмотрели друг на друга, а мама, будто не расслышав, снова стала рассматривать в зеркало свои очки.
Как мне было жалко нас всех! У меня случилось большое горе. Во-первых, пропали оба мои хомячка, а во-вторых, на моих джинсах, известных теперь всей Москве как обыкновенные джинсы «Милтонс», не только болтался полуоторванный карман, но и светились обгоревшие дырки от искр, точно такие, как на шторах.
Папу мне было жалко больше всех: никогда ему одному не поправить все эти разрушения. Наверняка здесь хватит работы целой бригаде маляров-штукатуров.
 
Бабушка, увидев, что «ее не берет», направилась к двери и сказала:
— Ну, тут мне делать больше нечего… Мила, позвони…
— Я позвоню, — охотно согласилась мама. Она хоть и повеселела от очков, но ведь и ей заботы прибавилось: паркет наверняка вздуется, обои закоптились. А кому все это доставать? Опять же маме. Папа принципиально ничего не достает. «Что есть — то есть», — говорит он. А мама ему отвечает: «Ну и сиди с тем, что есть! Твоими принципами сыт не будешь…»
Дверь за бабушкой захлопнулась, и мы остались втроем, если не считать хомячков. Я подошел к маме, прижался к ней боком, обнял одной рукой и сказал:
— Мама, не ссорься с папой, он у нас очень хороший. Если бы ты знала, как он интересно мне про свою диссертацию рассказывал. Мы с ним немножко заговорились с вечера, а утром проспали, вот и получилось…
— Ишь какой защитник нашелся, — улыбаясь, ответила мама. — Был бы у нас папа плохой, я бы за него замуж не пошла… А то, что у вас тут получилось, может быть, даже и к лучшему: сколько лет откладывала ремонт, теперь уж откладывать некуда…
— Ой-ля-ля! — не удержался от возгласа папа, хотя, наверное, и сам видел, что «откладывать некуда».
Я мысленно тоже сказал «Ой-ля-ля!», потому что хорошо знал, что такое ремонт. Папа уедет в командировку, мама будет целыми днями пропадать в магазинах, доставать финские обои, гэдээровские шторы, польский лак, а я — жить у бабушки на Преображенке и со старой квартиры ездить через всю Москву в новую школу… Дядя Коля разведет у нас такой «люкс», что недели две, а то и целый месяц домой не сунешься. Где уж тут Ваську или Павлика найти?.. Значит, пропали мои хомячки навсегда…
Мне стало так горько, что я чуть было не заплакал. Не очень-то веселым выглядел и папа. С тоской во взоре осматривал он стены, пол, потолок, прикидывая, наверное, что и как здесь придется делать…
Но мама поглядывала на папу с удовольствием и даже сказала:
— А тебе на пользу подобные передряги…
Папа только грустно улыбнулся и тоже с интересом посмотрел на маму.
— Так с какой ты женой семейное одеяло от пожара спасал? — вкрадчиво спросила мама.
— Что за ересь, какая жена?
— А вот пожарник, старшина Митрич, и твой сын мне точно доложили, что одеяло с тобой тушила какая-то жена…
Мама шутливо взяла папу за ухо и притянула его к себе.
— Отвечай, негодник, что тут за страсти-мордасти были с огнем и дымом, что даже семейное одеяло сгорело?
— Мила, о чем ты говоришь? — покосившись на меня, сказал папа. Он слегка сморщился, потому что мама довольно крепко держала его за ухо.
— Ничего, Славик уже большой, все понимает, — сказала мама.
Папа только вздохнул.
А мне было не до их «жены», потому что я почти не надеялся найти хомячков. Уж и под столом искал, и под шкаф заглядывал, и под диван, и швейную машинку «Лада» от стенки отодвигал. Нигде никого…
В то время, пока я искал своих хомячков, мама то себе, то папе примеряла свои новые отличненькие очки. Сначала она надела их себе и, подойдя к папе вплотную, спросила:
— Ну, шалун, нравлюсь я тебе?
При слове «шалун» папа даже вздрогнул и оглянулся: не тетя ли Клопа это говорит.
— Очень, Милочка! — на всякий случай ответил он.
Тогда мама примерила очки папе.
— А ты знаешь, — сказала она. — Тебе идут такие очки. Я не ожидала! «Доктор технических наук Петр Яковлевич Ручейников!..» Звучит!..
— Ты сегодня очень мила, — сказал папа и поцеловал маму.
— Только сегодня? — спросила мама и поцеловала папу.
В это время раздался звонок, и к нам вбежала Наташка. Я похолодел: сейчас все расскажет… Но она вроде бы и позабыла о драке.
— Ой, у вас пожар был? Правда? — заверещала Наташка. — Может быть, что-нибудь нужно? Вам, наверное, надо помочь?..
— Спасибо, Наташа, больше ничего не нужно, — довольно-таки холодно сказала мама.