Перебежчик (ЛП)

Однако ничто не задерживалось достаточно долго, чтобы он знал, что делать с оставшимся, или вспоминал, какие куски того теперь принадлежали ему.
Он помнил Кали.
Он помнил свой перелёт из Вьетнама.
Однако монахи сказали ему отпустить это всё.
Они советовали Ревику попробовать посмотреть на себя новыми глазами, заново узнать, не позволяя тем старым способам восприятия себя окрашивать его впечатления. Они говорили, что он не видел себя отчётливо, ни в хорошем, ни в плохом. Они говорили, что он не мог ясно видеть свои способности, других и то, как другие видели его.
Но Ревику не хотелось.
Ревику не хотелось отпускать это всё.
Однако даже тогда, когда он пытался противиться им, он не мог достаточно ухватиться за свой разум, эмоции или воспоминания, чтобы от этого был какой-то прок.
По словам Вэша, он провёл тут почти пять лет.
Пять лет, и никто не сообщил ему ни капельки новостей, даже относительно того, закончилась ли американская война во Вьетнаме, и живы ли его друзья в Организации.
Он сходил тут с ума, бл*дь.
Он реально начинал сходить с ума.
Монахи, конечно, называли это «прогрессом».
У Ревика для этого имелись другие слова.
Он бормотал и даже кричал им эти слова уже месяцами, но и на это они мало реагировали.
Он хотел, чтобы они отреагировали, бл*дь.
Он хотел, чтобы они время от времени сердились на него. Он хотел, чтобы они кричали в ответ, наказывали его за дерьмовое поведение. Чёрт, да иногда ему хотелось, чтобы они его побили.
Но они никогда этого не делали. Они не давали ему оснований для отпора, что только делало хуже его раздражение, смятение и отвращение в адрес самого себя.
Он гадал, что они сделают… что они реально сделают… если он просто уйдёт.
Если он однажды ночью просто выйдет из этих холодных сухих пещер, спустится по горам к ближайшему островку цивилизации, напьётся до усрачки, изо всех сил постарается потрахаться столько раз, сколько вынесет его член и свет… будет ли им до этого дело?
Придут ли они вообще за ним?
Одна лишь мысль об этом заставляла его член твердеть. К коже приливала кровь, свет змеился и искрил как сердитый, раздражённый разряд электричества.
Gaos. Он не мог сейчас начинать думать о сексе.
Правда не мог.
Но он мусолил эту идею.
Он мусолил её, зная, что не сделает этого, понимая, почему не сделает этого. Понимая, что покаяние — это такое же условие, на котором Шулеры его отпустили… на котором Галейт его отпустил в рамках соглашения с Вэшем не приходить за Ревиком после его дезертирства. Понимая, что он не пригоден для жизни в бегах, как и для жизни монахом.
Понимая, что это не истинная причина, просто ещё одна дерьмовая история, которую он скармливал своему эго, чтобы оно умолкло.
Ревик всё ещё проделывал этот свой еженощный ритуал, когда достиг до двери похожей на пещеру камеры…
…и застыл.
Его свет метнулся вперед, подтверждая то, что он почувствовал.
Кто-то его поджидал.
В его комнате кто-то был.
Кто-то незнакомый.
Глава 3. Запрос
Ревик переключился в режим разведчика. Перемена произошла быстро — так быстро, что его разум не успел сформулировать ни единой сознательной мысли.
Его свет включился в режим оценки.
Затем, почувствовав, что внутри этих каменных стен находятся разведчики, а не монахи, aleimi Ревика ожесточился, переключаясь в более агрессивную форму самообороны.
Конечно, при этом от него не ускользнула ирония — даже когда он ненавидел свою собственную жизнь, какая-то часть его боролась за её защиту с бдительностью, граничащей с патологией.
Несколько нюансов относительно быстро успокоили эту повышенную бдительность.
Кто бы ни ждал его там, они не пытались спрятаться от него. Они также не пытались скрыть свои сканирования, что в этикете видящих являлось более-менее вежливым способом приблизиться к свету незнакомца, когда вы хотели узнать о нём больше.
 
Во-первых, это дало другому видящему возможность закрыться щитами.
Тем не менее, этот контакт с новой силой пробудил в Ревике тошноту от разлуки.
Бл*дь. Кто бы это ни был, он определённо не монах.
Монахи придумали какой-то способ, по крайней мере, в отношении Ревика, чтобы уберечь их свет от проявления худших аспектов его лишения.
Конечно, на самом деле это не помогало. Он всё ещё ловил себя на том, что пялится на некоторых из них, в зависимости от специфических частот их света.
Даже подумав об этом, он пожалел, что не нашёл этим утром времени подрочить.
Он пожалел, что не сделал этого перед тем, как ему придётся иметь дело с тем, кто, чёрт возьми, находился сейчас в его комнате.
Юмор окрасил всё пространство Барьера вокруг него.
Ревик мог поклясться, что в нём он слышал настоящий смех.
К его лицу прилило тепло, когда он понял, что означал этот юмор.
Они могли его слышать. Даже за щитами, хотя он ещё не издал ни звука, который сообщил бы им, что он за дверью… они могли слышать его мысли.
«Всё в порядке, брат», — прошептал голос в его голове.
Видящий, стоящий за этим, послал вместе со словами тёплый, насыщенный импульс уверенности.
«Хочешь верь, хочешь нет, но нельзя сказать, что я совсем незнаком с подобными ситуациями, — печально добавил мужской голос. — Я не обижаюсь на твои трудности, связанные с тем, что ты так долго жил в условиях целибата. Как и кто-либо из моей команды. И каковы бы ни были твои проблемы на этом фронте… к которым я не испытываю ничего, кроме глубочайшего сочувствия, брат мой… Подозреваю, что на самом деле я не в твоём вкусе».
Челюсти Ревика напряглись.
Он мало что мог сказать в ответ. Видящий в его комнате уже совершенно ясно дал понять, что он превосходит Ревика по рангу с точки зрения видящих.
Тем не менее, Ревик кое-что уловил.
Средних лет. Мужчина. Прошедший военную подготовку.
Хренов шутник.
Другой видящий снова рассмеялся.
«Ты зайдёшь внутрь, брат Ревик? — спросил он. — Или мне следует выйти к тебе? Мне сказали, что если я подожду здесь достаточно долго, ты в конце концов вернёшься. Или эти добрые старые монахи лгали мне, просто чтобы посмотреть, смогут ли они вызвать эмоциональную реакцию?»
Что-то бормоча себе под нос, Ревик нерешительно переступил с ноги на ногу.
Его руки поднялись по бокам, стиснув бёдра, но его нерешительность только усилилась.
Затем, осознав, что монахи, вероятно, не хотели его смерти, независимо от того, какой бы занозой в заднице они его ни считали, он прошёл остаток пути до двери, преодолевая расстояние быстрыми, но дёргаными шагами.
Распахнув деревянную панель, он вошёл внутрь, затем снова остановился.
Видящий, говоривший с ним, оказался не один.
В общей сложности там сидели три видящих.
Двое мужчин, одна женщина.
Тот факт, что он не почувствовал никого из них конкретно, сообщил Ревику, что они определённо превосходили его по рангу.
Тот, кто позволил Ревику почувствовать себя первым, то есть из-за двери, улыбнулся.
Это должен быть он.
В его серых глазах жил тот же насмешливый блеск, который Ревик уже ощущал в своих мыслях ранее. Свет старшего мужчины также походил на тот, который Ревик впервые уловил из-за двери.
Все трое сидели на подушках на каменном полу — подушках, которые, должно быть, кто-то притащил в комнату для их удобства вместе с более толстыми циновками, на которых лежали подушки, поскольку обычно в комнате Ревика не было ни того, ни другого.
Все они сидели с прямыми спинами, как будто привыкли сидеть на полу.
Они выжидающе смотрели на него, расположившись перед ним разрозненным полукругом.
Ревик с помощью своего света сделал снимок видящего в центре, пока осматривал его с ног до головы.
Он явно был их лидером. Эти светлые, проницательные глаза выделялись под каштановыми волосами с лёгкой проседью на висках. Наверное, ему 350–400 лет. Он был в хорошей форме, на нём не было ни грамма лишнего жира. Он выглядел как боец, судя как по тонусу мышц, так и по тому, как его глаза скользили по Ревику.