Тьма под кронами (СИ)
— Какого черта! — Маска его хладнокровия дает трещину. — А если она хочет быть только со мной?
* * *Кап тоже любил ее. И тоже думал, что она от него без ума. Сейчас я даже благодарен, что он так долго не подпускал нас к Елочке. Мы на станции всего-то вторую весну. Сразу троих перебросили через весь континент. Формировать новый состав экспедиции не стали, передислоцировали готовую команду. Разумно, но без происшествий у нас прошли только первые полгода. Потом мы нашли Елочку.
Кап был умен. Он, скорее всего, прекрасно понимал, в какую западню себя загнал. Несколько месяцев он смог наслаждаться ее незабываемым обществом. Он не видел в нас соперников и наивно полагал, что нашел свой маленький уютный рай. Сильный и волевой человек — тем страшнее было наблюдать его последние дни.
Сначала мы почувствовали запах. Запах испорченного сыра — аммиак с дерьмом. Кап болезненно воспринял шутки на свой счет и стал нас избегать. Да мы и сами не ходили ни в его часть станции, ни в резервные корпуса. Мне до закрытых лабораторий нет дела, а Оливера Кап нагрузил какими-то внешними исследованиями. Несколько недель мы его вообще не видели, общались по радио. Оливер предлагал помощь, но шеф отмахивался и уверял, что слегка приболел.
В какой-то момент он перестал выходить на связь. Я надел защитную медицинскую маску и пошел его проведать.
Следы босых ног я увидел сразу. Словно кто-то наступил на недожаренный омлет и разнес его по всему коридору. Следы вели в туалет, оттуда же раздавались стоны.
Кап сидел на унитазе, широко расставив бледные волосатые ноги, абсолютно голый. Грязный, пропитанный гноем комбинезон валялся рядом. Сквозь осклизлые дыры расслоившегося живота прямо в воду сливного отверстия свисали жирные серые кольца. Судя по глубоким рваным надрывам, внутренности были расчесаны до дыр. Из них вытекала темная кровь и бурые пузырьки экскрементов. Виднелась выпавшая прямая кишка, блестящая, словно ярко-красный хобот.
Кап апатично перебирал волокнистые комочки.
Я не знал, что именно хочу найти, но сунул руку в липкий карман его комбинезона. Там лежал электронный ключ.
Елочка стала моей.
Неправильно так говорить, но я рад, что Кап умер в тот же день. Иначе он встал бы передо мной, как сейчас я стою перед Оливером. Кап превратился в гнилое беззащитное препятствие, сгорел изнутри заживо — его уничтожила медленная неумолимая зараза. Он был отравлен и долго, мучительно умирал, скрывая это от нас, пока в его животе не забродил бульон из внутренностей.
Не я приложил руку к его смерти. Елочка — она ядовита.
* * *— Еще один влюбленный? — произношу и умиляюсь себе, вот теперь почти можно закурить.
Сейчас он начнет объяснять. У него, мол, с ней «по-настоящему», не то что у других. Жизнь не похожа на учителя, да, приятель?
Оливер пытается ответить, но мне проще вновь его перебить:
— Такой расклад только убеждает меня в правоте, — показываю глазами на оружие. — Я легко могу решить вопрос конкуренции.
— Хорошо, пусть так. Мы оба понимаем, во что вляпались. Если я соглашусь с твоим предложением, ты дашь мне уйти?
Эх. А как все хорошо начиналось. Считает, что может меня провести.
— Когда ты впервые ее попробовал? — спрашиваю.
Он понимает, к чему я клоню. Словно сытый лис, медленно растягивает щербатую улыбку, убирает руки со стола и скрещивает их на груди.
— Пару недель назад, — произносит он.
Гаденыш больше не таится. Шлифуя каждое слово, он добавляет:
— А ты гниешь второй месяц. Нет? Больше?
Оливер прав, и математика тут проста. Мне остались считанные дни, мое тело тлеет все глубже. Скоро я сдохну, и она окажется в его власти. И хотя старина Олли, вкусив ее, теперь тоже фактически мертвец, у него будет достаточно времени, чтобы делать с ней что угодно. Вынести это знание мне тяжелее, чем переварить тошнотворный привкус последних дней. Он думает, я не выстрелю. Дурачок. Так что же наперво — закурить или снести ему башку?
— Знаешь, Олли, я при любом раскладе зашел попрощаться… — договорить не успеваю.
Стол ковшом бульдозера врезается в мой живот, ножки стула предательски взвизгивают, а потолок резко дергается вниз. Сукин сын вскакивает на ноги, мгновение он готовится для второго рывка. Слишком долго, дружище. Спинка моего стула еще не успела коснуться пола, и удар при падении не сбил заряженную свинцом руку. У меня пока отличная реакция. Кашель выстрела слышу вдогонку красному вееру, распахнувшемуся из шеи моего визави. Его голова взвивается вверх, но уцелевшие лоскуты кожи не дают ей оторваться. Она описывает дугу, словно кочан капусты в полиэтиленовом пакете.
Я падаю первым. Странно: не чувствую спиной удара. Оливер валяется где-то за перевернутым столом, смотреть на него мне неинтересно. Поднимаюсь и разминаю шею. Вот и поговорили.
* * *Финал истории близок. Я иду к ней. В этот раз не с пустыми руками. Она оборачивается через плечо и подбирает под себя локти и колени. Делаю пару шагов — ее тугие ягодицы покачиваются прямо перед моим животом. Прозрачная смола благоухает между нами и тяжелой каплей медленно вытягивается вниз.
Я расстегиваю комбинезон и вынимаю из засохших бинтов набухший до боли член. Свежие ранки трескаются, корочки стягивают кожу, из-под них выглядывают желтые комочки выделений. Голова кружится, я не замечаю, как оказываюсь в ней. Голос боли звучит сладким контральто. В животе все расслабляется, я ничего не могу сдерживать внутри себя. Ее грубая жесткая трещина жует воспаленный орган, прокалывает его шипами, чавкает кровью и мочой, как обезумевший от голода пес.
Я доверяюсь ей, замираю и стараюсь не думать, что с каждым ударом ее сочного тела в меня проникают все новые и новые порции отравы. Она великолепно чувствует необходимый ритм — скорость заметно возрастает. Зеленые бока трепещут, будто влекомые подводным течением. Мокрое лоно, словно покрытое изнутри измельченным наждаком, высасывает из меня остатки воли.
Она ждет, чтобы я гладил, ласкал ее гибкую поясницу.
Не могу, дорогая, руки заняты.
Я отвинчиваю крышку канистры и, не выходя из пульсирующего жерла, плескаю добрую порцию содержимого ей на спину. Потом еще и еще. Едкий запах наполняет комнату — пары бензина обжигают ноздри.
Она чувствует, как химия забивает ее поры, извивается, но не прекращает толкать мои бедра своим божественно упругим задом.
Самое время чиркнуть кремнем.
Андрей Миллер
«Последний из»
Меня нередко спрашивают, почему я так выгляжу и что я вообще такое.
Кто-то сразу, кто-то — спустя время, решившись. Некоторые спрашивали через несколько лет, в подпитии или между делом. Большинство, впрочем, понимает: глупо задавать вопрос, ответ на который лучше не знать. Либо я просто кажусь им слишком страшным. Это неудивительно и меня вполне устраивает.
Эльфийка спросила утром, когда я уже собирался.
— Это долгая история. Времени рассказывать нет.
Милейшее создание: кожа — как молоко, тоненькие стройные ноги, почти детское личико, хотя ей наверняка лет сто от роду. Один глаз зеленый, другой голубой. Ну и ушки, которые многим так нравятся — даже тем, кто вообще-то презирает эльфов. Красавица явно стоила дороже суммы, в которую обошлась, но у меня к деньгам отношение серьезное. Условия оговариваются заранее и не меняются, половина монет вперед. Касается любой сделки: не важно, кто кому платит. Правила всегда одни.
Я натянул плотные кожаные штаны, затем сапоги, сунул кинжал в голенище. Застегнул пояс, на котором таскаю широкий тесак. Еще один кинжал, маленький — в левый рукав куртки. Накинул глубокий капюшон, без которого не хожу: мою харю лучше лишний раз не светить.
— Прощай.
В городишке было всего две таверны — но хорошо, что хоть так. Я не останавливаюсь в том же месте, где меня ждут.
Радует, когда встречу назначают ранним утром. По моему опыту — это черта деловых. Тех, кто не доверяет вечернему шуму: ведь только кажется, будто во всеобщем гаме никто тебя не слышит. Наивно. Кому надо — подслушают, а вот на рассвете подобраться сложнее.