Тьма под кронами (СИ)
— Надо было все-таки за диваном… — с досадой произнес мужчина, вновь выглянул в окно. Мозг пронзила тревожная мысль — как же девчонки-то по этой темени доберутся? На все село один фонарный столб, и тот грозой повалило. Может, сидят сейчас с этой полоумной Ефросиньей и ждут, пока он догадается их встретить?
А чего, собственно, гадать? Вот фонарик, вот бушлат. Наскоро запахнувшись, Олег вынырнул в сахарную сказку. Нетронутые сугробы поблескивали в свете звезд, луч фонарика терялся в бесконечной тьме леса, что упирался в чернильное небо кромками деревьев.
— Аня! Настя! — позвал Олег, изо рта вырвалось облачко пара и улетело прочь. — Где вы?
За пригорком вдалеке поблескивало желтым неверным светом единственное окошко покосившегося дома. Олег выдохнул с облегчением — небось, сидят еще, его дожидаются. Надо будет их с улицы позвать, глядишь, старуха поленится во двор выползать, чтобы его, «хлыща городского», грязью полить.
Снег уютно хрустел под ногами, звезды сияли ярко и как будто превращались в осыпающиеся на землю снежинки. Олег украдкой высунул язык, поймал одну — как в детстве. Дорога была прямая, без ям и поворотов, так что взрослый мужчина на миг закрыл глаза, чтобы вновь почувствовать себя ребенком. Вот он идет с мамой по улице, снежинки кружатся, оседают на носу, бровях и варежках, мороз щиплет за щеки и нос, снег хрустит под ногами:
Хруп-хруп. Хруп-хруп. Хруп — хрршш-хруп. Хруп-хрршш-хруп.
Стоп! Откуда здесь этот странный третий звук? Открыв глаза, Олег направил луч прямо перед собой, и тот заплясал, задрожал вместе с рукой, потерявшей твердость. Сраженный ступором, он наблюдал за странным голым существом, что разгребало в стороны колотый наст, точно пытаясь до срока докопаться до захороненной под снегом весны.
— Аня? — хрипло произнес он, закашлялся. Взгляд выхватывал какие-то отдельные детали — разбросанная одежда, какие-то темные пятна на снегу… Что это, кровь? — Аня! Где Настя? Что происходит? Ты меня слышишь?
Женщина, казалось, не обращала внимания на своего мужа, продолжая голыми руками ворошить снег. На бедрах и щиколотках расцветали темно-черные язвы. Кожа же сливалась по цвету со снегом, в котором увлеченно ковырялась Аня своими изрезанными в кровь осколками наста руками. Лицо ее было почти синим, а губы беспрестанно шевелились, будто произнося какую-то одну ей известную молитву. Олег машинально наклонился, чтобы вслушаться в еле различимое сипение:
— Здесь-здесь… Здесь-здесь…
Ее руки перебирали кусочки льда, пропускали через себя снег, и тот проходил сквозь пальцы, забирая с собой, точно терка, лоскуты отмершей кожи.
— Что здесь, Аня? — прокричал Олег ей в самое ухо, но женщина даже не дернулась. — Почему ты раздетая?
Краем глаза он заметил желтый дутый пуховик на снегу, подцепил фонариком и накинул на плечи жене. Та машинально сдернула его и зашептала чуть громче:
— Жарко… Очень жарко… А Настя здесь… Здесь… здесь была…
Олег невпопад вспомнил, что человек, умирая от гипотермии, испытывает сильный жар — кровь приливает к коже. По позвоночнику пробежал озноб. Нужно было найти Настю.
— Аня, где Настя? — истерично закричал Олег, схватил жену за руки, притянул к себе. — Где она?
— Здесь… — шептала Аня в ответ, глаза ее бегали, не встречаясь с взглядом Олега. — Здесь была… Сейчас найду… Здесь-здесь!
Олег зарычал от отчаяния. Что делать? Бежать, искать Настю и оставить жену умирать на морозе, или отвести ее домой, рискуя жизнью дочери? Что с ней могло случиться? Ее утащили волки? Она убежала в лес? Или Аня просто сошла с ума? В конце концов, он решил:
— Иди домой, Ань. Иди. Я сам найду. Сам, хорошо? — увещевал он, пытаясь изо всех сил заглянуть жене в глаза. — Я найду, иди домой.
— Найдешь? — спросила она с надеждой, впервые поймав его взгляд. В стеклянных зрачках мелькнула на секунду осмысленность.
— Найду, — пообещал Олег. Теперь Аня не сопротивлялась, когда он вновь накинул ей на плечи пуховик. Женщина попыталась придержать его руками, но ее пальцы не двигались. Медленно, шатко, она зашагала прочь, оставляя на снегу следы голых пяток.
Олег посмотрел ей вслед. Дойдет ли? Или все же стоит проводить…
Нет! Нужно искать Настю!
Перейдя на бег, он уже через минуту был у калитки на участок «бабушки Фроси». Заросший кустарниками, теперь он казался небритой щекой великана — повсюду из снега торчали черные голые ветки, которые хлестали Олега по лицу, пока он бежал к двери в сени. Постучал он исключительно номинально, почти тут же распахнув дверь.
В пыльных и темных сенях он едва не снес батарею пустых банок, пахло старушечьими лекарствами.
— Ефросинья Прохоровна! — позвал Олег, дав петуха от волнения. — Настя у вас?
— Что, Буркалов, явился? — раздался скрипучий фальцет. — Ну заходи, коль пришел.
— Ефросинья Прохоровна, моя дочь у вас?
— Зайди, говорю тебе! — фальцет злился. — Через порог разговаривать не буду!
С неохотой Олег все же зашел в темную кухню. Единственный источник света — масляная лампа на столе, рядом — вскрытая банка сайры и кусок черного хлеба. Сама же хозяйка сидела, сгорбившись над ведром, и меланхолично чистила картофелину. Даже при таком освещении Олег смог заметить, что овощ черный от гнили. Старуха подняла взгляд на незваного гостя, сощурилась — не то презрительно, не то близоруко.
— Ну, чего пришел? С праздничком поздравить? Нешто подарок в сенях оставил? Так заноси, не стесняйся!
— Ефросинья Прохоровна, я… — Олег замялся. — А мои жена и дочь у вас были?
— Да вас, Буркаловых дождешься… Кабы не Митрофан, околела б старушка с голоду, аккурат в Новый год, а вы и рады… — привычно заворчала бабка, но вдруг осеклась. — Потерял кого?
— Дочка пропала, — выдохнул Олег.
— Значит, не соврал Митрофанушка… — с досадой крякнула хозяйка. — Нешто ты и правда ель из Невестиной Рощи припер?
— Да причем тут эта гребаная роща? — Олег вспылил, саданул кулаком в стоящий рядом сервант, тот скрипнул, накренился.
— Ты, дурак, если дочь спасти хочешь, так слушай, да мебель чужую не тронь! — Ефросинья понюхала картофелину, сморщилась и бросила ее целиком в ведро. — В роще той не просто ели, то Карачуна невесты.
— Какого нахер Карачуна? — от происходящего голова шла кругом, и Олег чувствовал, что еще немного, и в этой деревне будет на одного сумасшедшего больше.
— Бог это. Старый и злой. Его раньше девками молодыми задабривали. Привязывали такую зимой в лесу к дереву, а после находили околевших, с полным нутром снега. Потом Русь покрестили, а Карачуна позабыли. Заместо невест ему ели поставили — пущай с ними забавляется. А ты, дурак, ель ту срубил. Невесту, значит, у него украл. Поди домой, возьми невесту, да отнеси обратно в рощу. Глядишь, Карачун и сжалится.
— Да вы… Вы не в себе! Больная! — выпалил Олег, отступая в сени. Споткнулся обо что-то и грохнулся на банки, чувствуя, как осколки впиваются в ладони. Вскочил, упал снова.
— Невесту верни, говорю, — раздалось с кухни, — Покуда не поздно. Покуда год не сменился.
— Пошла ты в жопу! — выкрикнул он, с горем пополам выбираясь на улицу. Включив фонарик, он рванул в сторону дома, то и дело останавливаясь, чтоб выдернуть особенно болезненно впившийся осколок. Он бежал, не различая расстояния, осознавая, сколько времени потратил на безумную старуху, вместо того, чтобы искать Настю.
Вот что-то темное мелькнуло в снегу. Анин Сапог. Вот один, вот второй. Шерстяное платье, колготки… След размером с тарелку он заметил не сразу. Это был гигантский отпечаток копыта, в котором нога самого Олега казалась почти детской. Из одного такого отпечатка Олег шагнул во второй, а из него — в третий. Осветив дорожку следов фонариком, он едва не взвыл от отчаяния — следы вели в лес.
— Карачун, — прошептал он, будто бы смакуя слово, обретшее теперь новый смысл. Точно спринтер, Олег рванулся с места — лишь бы скорее оказаться дома. Он едва успел обратить внимание на силуэт, что копался в снегу у порога, лишь кольнуло слух обреченное «Здесь-здесь».