Расскажи мне сказку на ночь, детка (СИ)

Гм… А фразочка-то на ободке выгравирована с подтекстом. Про секты Итон тонко подметил. Кстати, Чарли называл «проклятым сатанистом» своего дядю Алистера. Что если кулон связан с закрытым клубом, которым тот руководит?
От недосыпа, на чистом адреналине, цепочка мыслей выстраивается легко. Обожаю конспирологию и загадки, и фантазия пирует вокруг малочисленных фактов.
Интересно, у братьев Осборн не случалось размолвок в последнее время? Если да, то даю пятьдесят осборнов из ста, что таинственный дядя знает об убийстве гораздо больше, чем остальные.
Вдруг символ оставили специально как послание?
Конечно, эту мелкую серебряную вещицу мог потерять и сам Джейсон, но сомневаюсь, что он носил бы на шее или в кармане атрибуты неофициального сообщества. До Осборнов в доме никто не жил так долго, что, потеряй кто-то из прошлых жильцов этот серебряный кулон, то металл почернел бы. А он блестит.
«Как ты думаешь, Чарли, я нашла улику или ненужную дребедень?» – мысленно обращаюсь к своему парню, который в свободное время развлекается с начинающими звездами Голливуда…
«Не загоняйся и позвони инспектору Доннавану, детка», – слышу разумный совет, и, поджав под себя ноги, воодушевленно наблюдаю, как окрашивается красным светом горизонт. Не дожидаясь начала рабочего дня, набираю номер и сообщаю в ответ на чересчур бодрое «алло»:
– Инспектор Доннаван, это Рианна О‘Нил, я приеду к вам сегодня.
– Куда? – уточняет он, сбитый с толку, и до меня доносится шум улицы. Офицер тоже не спал всю ночь, наверное.
– В Глазго.
– Не получится, я скоро выезжаю в Эдинбург.
– Прекрасно, это еще лучше!
– Почему?
– Мне тоже нужно в Эдинбург.
– Если успеешь к девяти в Глазго, возьму тебя с собой.
– Успею!!!
Удача буквально толкает меня к Алистеру Осборну, и я не сопротивляюсь потоку: думаю, он несет меня в верном направлении.
POV Чарли
Если бы у меня была совесть, я бы попросил, чтобы меня стерли из памяти Рианны, как вирус, и чтобы у нее хватило сил начать все с начала. С кем-то нормальным, а лучше – одной, чтобы никто больше не топтался по ее душе и не портил шедевр. Но где я – и где совесть.
Я почти не спал несколько дней, и у меня тахикардия. Сердце бабахает: Ри-Ри-Ри. Хочу к ней, с ней, чтобы она стонала мое имя и пахла моим шампунем. Даже думать о ней больно, а не думать не получается. От тоски ломает, не могу найти удобное положение в кресле в кабинете американского посла и как никогда хочу назад в Ламлаш.
Считаю до десяти, сбиваюсь от скуки, и ленивый шум ночного города за окном превращается в шепот: «Мы поселимся в большом доме в Калифорнии, и я буду будить тебя на рассвете…»
Да, детка, так и будет. Можешь будить меня хоть каждый час. Нам просто надо выбраться из этой чертовой воронки, и я заберу тебя.
Представив Рианну в плюшевой пижаме, я отрубаюсь прямо в кресле, а когда открываю глаза, то вижу рассвет. Еще один, и снова без нее.
Мне не позволяют воспользоваться телефоном, вообще просят поменьше говорить и побольше делать печальные глаза. Теперь любое мое движение – это улика в деле. Ибо, как я понял, все вокруг, кроме инспектора Доннавана и Гарри, уверены, что я убил Джейсона.
Инспектор провожает меня в аэропорт, и у трапа частного джета обнимает, хлопая по плечу.
– Даже если меня уволят, буду искать доказательства твоей невиновности. Где-то же они должны быть.
Я усмехаюсь, подставляя лицо резкому ветру, и вспоминаю о вопросе, который так и не выяснил:
– Для начала узнайте, кто сказал Дэнни Веймару, что я сектант-извращенец. И напомните ему, чтобы держался подальше от Рианны, иначе меня и правда посадят. Я этого красавца мячом для регби забью прямо во время матча.
Инспектор широко улыбается, хитрый черноволосый лис, и вручает мне пачку жвачки в дорогу.
– Чтобы уши не заложило, – говорит он.
Меня коробит от этого незначительного жеста чужой заботы. Мы с инспектором в расчете, зачем он все еще старается?
– Спасибо, – растерянно улыбаюсь, пряча упаковку в кармане пиджака, и повторяю: – Про Веймара не забудьте.
 
– Да-да, ты его мечом забьешь.
– В прямом эфире.
– Чарли! Пора, – зовет красноглазый Гарри, выглядывая из салона, и я поднимаюсь на борт, буквально заставляя себя оторвать подошвы ботинок от земли, с которой успел сродниться.
Гарри тоже летит со мной, и еще куча официальных лиц, кто надзиратель, кто защитник. Все вымотанные, раздраженные, молчаливые. Мечтают добраться до суши и избавиться от меня, передав в руки нью-йоркских адвокатов.
Тело Джейсона тоже доставят следом, для повторного вскрытия. По ходу, мне еще и похоронами придется заниматься… Никогда не думал об этом. Убивал его в мыслях много раз, но никогда не хоронил. А в жизни получилось наоборот.
Падаю в бежевое кресло и осознаю: у меня больше нет родителей. Я сирота. Сделать большие глаза в суде – и мир зальется слезами, жалея меня и Лину. Уверен, из слушания сделают шоу, открытое, с предварительной рекламной кампанией. В лучших традициях американской маркетинговой справедливости. Небось, теперь еще и документалку про нашу семью снимут, вывалив грязное белье матери по ходу дела. Это же чужое горе, прибыль.
«Если у тебя есть проблема, заработай на ней» – так учил Джейсон.
Ну и что ты зарабатываешь сейчас? Душно в аду или нравится?
Не понимаю, почему ощущаю горечь во рту, когда думаю о Джейсоне. Мне казалось, я забуду о нем моментально, но его образ маячит перед глазами и душит меня странной, необъяснимой горечью. Может, потому что его смерть была уродливой. Смерть, судя по моему опыту, красивой бывает только в кино. В кино мама умирала красиво, а в жизни… Да ну его нахер вспоминать об этом.
Надеваю темные очки, собираясь подремать хоть минуту, но на сиденье напротив плюхается Феррари, скрещивая длинные ноги, и упирается носком туфли мне в колено.
– Как ты на этом проклятом острове два месяца выдержал? Мрак и глушь.
Отлично выдержал, в первый день чуть крышей не поехал от ярости и скуки, а потом встретил Рианну. И крыша все-таки слетела. Живи теперь как хочешь без нее.
У меня к Феррари много вопросов: кто помог, как? Но я спрашиваю:
– Рианна что-нибудь мне передавала?
Нью-йоркская оторва забрасывает руки за голову, откидываясь в кресле, а спустя минуту молчания тянется к пакетику с фисташками, который валяется на столике.
– Что, совсем ничего? – усмехаюсь, а внутри фокусник распиливает пополам мою душу.
– Я, наверное, лишнего наговорила ей, ты только не психуй, – заранее настраивает меня Ферр.
– Надеюсь, хорошее, – настораживаюсь.
– Вообще-то, я сказала ей правду… о том, как ты живешь в Нью-Йорке. Жалко девочку, она ведь всерьез решила, что нужна тебе надолго, а не на время. Ты же не хочешь сломать ее из прихоти?
Отворачиваюсь к иллюминатору, жую мятную жвачку. Сдерживаюсь, чтобы не хамить Феррари.
– Я просил тебя лезть в мою личную жизнь, малявка?
– Да, много раз, когда нужно было выставить надоевшую тебе игрушку, – ехидно отвечает она, и я резко сбрасываю ее ступню со своей ноги. – Дороти оказалась понятливая, она не очень-то и расстроилась. Через неделю имя твое забудет. Тебе же лучше.
Праведный гнев, как леденящий океан под нами, захлестывает меня, и я готов выпрыгнуть из чертового самолета, чтобы обнять Рианну и забрать у нее сомнения, которыми нашпиговала ее Феррари. Помогла, называется.
Ри знает, что она для меня – всё. Понимает, как я жил до нее, не могла не догадаться. Она не уйдет от меня из-за чужого трепа.
Она же не уйдет?!
Спина покрывается испариной, и я четко выговариваю, чтобы ни одно слово не утонуло в гуле самолетных двигателей:
– Еще раз сунешься в мои отношения с Рианной – и это я забуду твое имя.
– Серьезно?! Ты хоть представляешь, что я ради тебя сделала? – упрекает она.
– Не больше, чем я для тебя когда-то. Уверен, ты не сильно рисковала. Максимум, ноги раздвинула.