Расскажи мне сказку на ночь, детка (СИ)

– Для… парня, с которым пойду на свидание.
– Ты никуда не пойдешь! – с порога заявляет дядя Эндрю.
– Энди, в ее возрасте скучно сидеть дома на выходных, – вступается за меня Джоанна, и тот бормочет, что в моем возрасте он именно дома и сидел.
На часах двенадцать, когда покрытый марципаном кулинарный шедевр наконец отправляется в холодильник. До завтра как раз застынет, можно будет и к Чарли сходить. Я обязана убедиться, что он здоров. У меня даже повод есть: День Святого Валентина. Никогда не думала, что буду радоваться празднику бешеных единорогов, но надежда провести воскресный праздник в компании Чарли наполняет меня предвкушением чуда. А кроме того, сосед упомянул, что купил мне запоздалый подарок – вот и отдаст.
О боже…
Не представляю, как дожить до завтра. И в то же время сомневаюсь. Что если после выходки с Майклом сосед пошлет меня куда подальше, а не приревнует? Выставит за дверь вместе с тортом?
Что я знаю о парнях?
Что я вообще о жизни знаю, чтобы поступать легкомысленно?
В любом случае, ответы появятся уже утром. И могу сказать заранее: я люблю воскресенья, да и кто не любит? – но завтрашнего боюсь, просто кошмар. Жду и боюсь. Ощущение, будто собираюсь сделать роковой шаг, знаю об этом… и все равно не могу остановиться.
«Какой позор. Рианна О'Нил, куда ты катишься?..»
  
Глава 11
 
Мэнди появляется на пороге бледная, без косметики, с припухшими глазами. Видеть ее такой непривычно, она вообще редко плачет.
– Что такое? Снова Стивен? – высказываю первую мысль, забирая у нее сумку и пальто.
– Нет. Не важно. Не обращай внимания, – отмахивается Аманда подавленно, и мы идем наверх.
Но не обращать внимания не получается. Нанося красный гелевый лак на мой ноготь, подруга обрисовывает даже костяшку.
– Мэнди, у тебя руки дрожат, – волнуюсь.
…И она начинает рыдать. Закрывает лицо и плачет навзрыд, словно дамбу прорвало. Сползает с кресла на пол и буквально воет. Мне моментально передается ее отчаяние, даже голос пропадает.
– Аманда, – тяну ее за руки, – не молчи, скажи мне.
Она каменеет от напряжения мышц и между всхлипываниями спрашивает:
– Помнишь моего первого?
Такое забудешь. Неумелый, ленивый, заставлял покупать презервативы, а ведь продавщица с мамой Мэнди в школе училась.
– Эм-м, Дэвид, сын тренера по гольфу… Он тебя достает?
– Да не Дэвид это был, Ри!!! Я врала тебе, понимаешь? Врала!
Сажусь с ней рядом и начинаю гладить по светлой макушке.
– А кто?
– Том, – сдавленно из-под моей подмышки мычит Мэнди. – Это был Том. И он ничего не заставлял покупать, я все придумала.
Отстраняюсь, позволяя холодному кому скатиться из горла к сердцу.
– В смысле… Килмор?
Она кивает, и я убираю ладонями короткие пряди с ее щек, чтобы видеть янтарные глаза, которые не умеют мне врать. То есть, умеют, но…
– Почему ты мне не сказала?
Аманда дрожит, и я стягиваю плед с кресла, чтобы укрыть ее.
– Не могла посмотреть тебе в глаза и увидеть собственное отражение. Потому что я сука!
– Что ты несешь?!?!
– Нет, Ри, ты не понимаешь! Том меня стеснялся, просил не говорить о нас никому, поэтому я не верила, что он меня правда любит. Когда он прошлой весной предложил ехать с ним в Эдинбург, я испугалась, подумала, он меня бросит там одну. И куда я пойду? Если бы ты туда собиралась, я бы смогла, но ты давно выбрала Абердин. Я не хотела ехать в чужой город без тебя, – рыдает Аманда.
В шоке смотрю на нее и пытаюсь осмыслить, но выходит плохо.
– Я изменила Тому в мае, с тем парнем, помнишь? Мой второй. Хотела, чтобы не-такой-как-все разочаровался во мне и спокойно уехал, а он простил… Я в зеркало посмотреться не могла, так противно от себя было, – глухо говорит подруга. – Когда он собирался в Эдинбург в августе, я с катушек слетела от отчаяния, с этим Стивеном… Он мне в наказание за трусость. После того я Тома не видела, даже на его страницы в сетях не заходила, чтобы душу не рвать. А вчера зашла…
Мэнди затихает, и я пытаюсь вспомнить, что у Тома в профиле.
 
– У него там девушка, – шепчу. Громкости во мне нет в эту минуту.
Аманда кивает и перестает плакать, только всхлипывает иногда. Протягиваю ей пачку бумажных салфеток и не знаю, что сказать или сделать.
Страх.
Почему он нами руководит, когда дело касается самого главного в жизни? Это тоже естественный отбор? Если так, то я не согласна отдать ему Аманду.
Голова кругом идет. Не могу прийти в себя, поверить, что моя лучшая подруга тонула все это время, пока я витала в облаках. А вчера… Я ведь радостно прыгала по кухне, хотя собрала в доме не команду мечты, а набор личных трагедий.
– Если хочешь, мы вместе поедем в Абердин в августе, будем снимать комнату. Или я могу поговорить с Томом…
– Нет! Я не хочу отсюда уезжать, здесь мой дом, родители, бабушка с дедушкой. Мне здесь спокойно. А Том все равно меня не простит после всего, я же его уничтожила! Ри, он же передо мной на коленях стоял! Даже после того, как я ему изменила! Он только после Стивена перестал мне звонить.
Мы в унисон начинаем плакать, обкладываясь салфетками.
Ну что за жизнь! Почему Мэнди не сказала?!
Вместе с сожалениями выходят и силы, и я плюю на то, как буду выглядеть на свидании с Майклом. Да, у меня накрашено всего три ногтя и костяшка, и что с того? Кому какое дело вообще? Передо мной сидит на полу живая рана, которую я вчера присыпала солью, сама того не зная, и все, что могу – это промыть ее слезами. Они уже не соленые. Из меня такой поток вылился, что почти сладкий на вкус.
Когда в пять вечера меня зовет Джоанна, я спускаюсь в джинсах и теплом свитере, и пускай весь мир отвалит. Волосы собраны в хвост, на лице ни грамма косметики, кроме бальзама для губ.
Зато Мэнди успокоилась и уснула, и брат пообещал позвонить ее родителям, если подруга останется на ночь.
Набрасываю пуховик, шапку с помпоном, берусь за дверную ручку – и слышу за спиной голос неуловимого дяди:
– Чтобы дома была не позже восьми.
Твою мать, дядя, то есть мою бабушку! Хоть ты не лезь!
Оборачиваюсь – и мне суют в руки большой красивый сиреневый контейнер с тортом.
– Ты забыла, это же для парня, с которым ты идешь на свидание.
Я едва не роняю ношу от неожиданности. Да наш Энди – западлист, оказывается! Отвесить бы ему ироничный комплимент, чтобы осунулся, как в старые-добрые времена, но нет времени. А главное, как вернуть «Баттенберга» в холодильник? Ответ: никак. Иначе придется врать о вранье.
Обреченно вздыхаю, выхожу с тортом Осборна на крыльцо, и у меня отвисает челюсть.
– Н-да, – дядя Эндрю делает вывод за меня. – Давай сюда.
Я вручаю ему торт обратно, потому что Салливан приехал на мотоцикле. Огромный черный монстр с надписью «Kawasaki».
«Спасибо, Майкл».
Честное слово, я так благодарна ему в этот момент, что даже улыбаюсь:
– Привет.
– Привет, – насмешливо отвечает он, глядя, как дядя исчезает в доме с «Баттенбергом».
– И только попробуйте съесть этот торт! – ору в коридор и захлопываю дверь.
– Мило, – ставит мне диагноз Майкл, пока я спускаюсь, пряча руки в карманах.
– С сахаром шутки плохи, – говорю, и король Майкл Первый Заносчивый соглашается:
– С ветром тоже, так что надевай. – Он протягивает мне шлем, черный, с узором пламени.
Заталкиваю шапку в карман, водружаю на голову шлем и, помня об опыте первого свидания, уточняю:
– А куда мы едем?
– Прокатимся.
Содержательный ответ. Но мы с Майклом настолько разные, что не могу найти точки соприкосновения в разговоре – и покорно забираюсь на байк.
У Салливана – мощные плечи, он парень холеный и модный, красивый, в общем. Я бы даже сказала, миловидный. Черные волосы до плеч, высокомерный взгляд карих глаз, по-детски нежные губы. Но мне не дает покоя не его внешность, а вопрос: почему он согласился сходить со мной на свидание? Не может быть, чтобы ради денег, он ведь из приличной семьи, сын сержанта. Обсуждать с ним авантюру с разделом двадцати тысяч даже как-то стыдно.