2070 (СИ)

Я спрыгнул на землю и подошёл к Уззе. На миг прикоснулся носом до её пышных волос, вдыхая умиротворяющий аромат цветов.
— О, как я тебя ненавижу, — медленно проговорила Сталиа, прожигая Уззу взглядом. — Ты стоишь у меня на пути, мешаешься. Ты же ужасна, — Сталиа усмехнулась, — не будь у тебя рыжих локонов, ты бы легко сошла за одну из рабынь. О, я столько часов провела в молитвах, прося Богов лишить тебя власти, обратить тебя в одно из жёлтокожих! Тогда бы ты перестала быть помехой мне, а учитель перестал бы считаться твоей тенью. Мерзкое прозвище, — простонала она злобно. — Но Боги не услышали моих молитв. Тогда я обратилась за помощью к Бала-Атану. Он с радостью согласился мне помочь, как только узнал, кто мне нужен. Зелье, которое он мне дал, должно было помочь учителю увидеть во мне единственную девушку, достойную его любви, должно было заставить его забыть про Уззу! Бала-Атан был уверен, что она привязала вас каким-то сложным и сильным снадобьем, — Сталиа подалась вперёд, глядя на меня с мольбой и надеждой, — но он сказал, что это не проблема. Нужно всего лишь отвлечь её, и он с радостью согласился с этим разобраться. Неужели вы действительно хотели быть с ней, учитель? — её голос сорвался, и она забилась от приступа удушающего кашля. Её браслет уже не мигал, а просто горел алым, будто его раскалили, и на синей коже вокруг него появились волдыри.
— Ответь ей, Марк, — Узза повернула голову и недобро посмотрела на меня. Ослушаться я не смел.
— Хотел, Сталиа, более всего в мире, — искренне произнёс я. — И никакие зелья и молитвы не изменят этого.
Я видел, как Сталии больно — больно от осознания, что её чувства не взаимны, а надежды на светлую и счастливую жизнь рушатся с каждой секундой, с каждым словом, что она произносит в исступлении. Глупая девчонка, осмелившаяся влюбиться в пришельца из космоса, который давно и навеки принадлежит другой… Мне захотелось рассмеяться от абсурдности происходящего. Вся ситуация напоминала дурацкий любовный роман с клишированным любовным треугольником, один из членов которого непременно сходил с ума и становился одержимым.
— Скажи, Понирос, — голос Уззы дрожал, и я мягко обхватил её плечи и прижался к её спине, в надежде, что этот жест даст ей хоть толику спокойствия, — что теперь заслуживает твоя дочь?
«Ну же, — я взглянул на советника Уззы, — делай выбор! Кинешь ли ты своего ребёнка с отвесных скал в море, несущее гибель?»
— У меня нет больше дочери, — глухо произнёс Понирос. Лицо Сталии исказилось, но она не издала ни звука. — Мой ребёнок никогда бы не пошёл на насилие и отравление ради привлечения внимания объекта своих чувств. Я многое был готов простить своим детям, но этого я понять и принять не могу.
«Значит, море…» — с горечью отметил я. Где-то далеко, сквозь время и пространство, мальчишка с комом в горле и подступающими слезами спорил с учителем о ценности жизни ребёнка. Спорил, уверенный, что любой бы на месте карлика любой ценой спас бы своего сына.
— Я прошу вас только об одном, — Понирос умоляюще заломил руки, — пощадите моего сына! Я сделаю всё, чтобы он осознал свою ошибку, научу его смирению и новым законам жизни. Клянусь, что более он не будет проблемой.
— Иди домой, Понирос, — устало произнесла Узза. — Бери жену и сына и иди домой. Что с ним будет я решу завтра.
Идморец низко поклонился Уззе и пошёл к жене, лежащей на земле. Норв сидел подле неё и с испугом наблюдал за происходящим.
— Отец! — пронзительно закричала Сталиа. Понирос не обернулся, но я заметил, как напряглась его спина, а пальцы напряглись, будто он хотел сжать их в кулаки, но в последний момент передумал. — Отец!
Понирос помог встать жене на ноги и, поддерживая её за плечи, повёл в сторону городских ворот. Норв плёлся за ними, постоянно оглядываясь на прикованную к столбу сестру.
Мы остались втроём.
— Сталиа, — окликнул я девушку. Та смотрела вслед семье и, казалось, совершенно забыла о нашем присутствии. — Ты… ты понимаешь, что натворила?
— О, я прекрасно понимаю, — выдавила она в ответ. — И, если бы была возможность, я, не раздумывая, повторила всё вновь, в надежде, что это сработает. Странные вы существа, — Сталиа склонила голову на бок и окинула нас с Уззой долгим взглядом, будто экспонат в музее. — Особенно вы, учитель. Я чувствую в вас океан эмоций и чувств, хотя в ваших соплеменниках нет и тысячной доли того, что ощущаете вы. Как же вы могли выбрать её? — она мотнула головой в сторону Уззы. — Холодную, безразличную и бесчувственную гадину?
 
Узза неожиданно засмеялась. Закинув голову назад, она смеялась долго и громко, как никогда до этого. От этого безумного смеха мне стало некомфортно.
— Глупая девчонка! — с трудом произнесла Узза сквозь смех. — Ты так глупа, что даже жаль тебя убивать.
Сталиа недоумённо смотрела на смеющуюся Иную, потом перевела взгляд на мои руки, всё ещё обхватывающие плечи Уззы.
— Нет, — прошептала девушка, — не может быть…
В ответ на её слова Узза изогнула правую руку и резким движением обнажила моё запястье, охваченное клеймом.
— Вы тоже раб, — прошептала Сталиа. — И у вас не было выбора…
— Довольно! — оборвала её Узза. — Пора заканчивать с этим. Ты посмела отравить моего питомца, глупая девчонка!
Я вздрогнул. Слова Уззы отдались глухой болью в груди, и в тот момент она казалась мне совершенно чужой и жестокой инопланетянкой, лишившей меня свободы и воли. Мне хотелось убежать, но всё тело будто парализовало.
Сталиа пронзительно закричала, и я увидел, как её руки начинают дымиться. Браслет на её запястье заискрил, и через несколько секунд платье на Сталии вспыхнуло, будто перед этим её облили бензином. Я помнил запах во время сожжения людей: тошнотворный и тяжёлый. Сгоряющая Сталия пахла совсем иначе: будто кто-то сжигал сноп сухих трав. Узза с явным наслаждением наблюдала за казнью. Когда крик девушки стих, Узза обернулась и произнесла:
— Как видишь, не море.
И, не говоря ни слова, пошла прочь. Бросив последний взгляд на догорающую Сталии, я пошёл за Уззой.
В тот вечер Узза заставила меня раз двадцать прочитать ей «Вересковый мёд». После долгих месяцев русский с трудом поддавался мне, будто никогда не был мне родным, но к пятому прочтению вбитые в память строки легко срывались с моих губ. Узза слушала молча, лёжа в кровати, лишь изредка прося повторить ту или иную строку, и я охотно выполнял её указания. Это было лучше, чем давящее молчание или разговоры о случившемся.
Мне было тревожно, и я никак не мог заставить себя лечь в кровать. Я бесшумно ходил по комнате, то заламывая руки, то закрывая лицо. Узза давно заснула, не обратив или не захотев обращать внимания на моё состояние.
Холодный пол жёг ступни, но я не пытался избавиться от дискомфорта. Каждый раз, проходя мимо окна, я смотрел на столб с обгоревшим трупом, который никто не удосужился убрать. Вероятно, Узза желала, чтобы на утро его все увидели. Я смотрел на то, что осталось от Сталии, и ощущал необъяснимую горечь. Всё было неправильно! Не могло быть всё настолько банально и глупо. Я зажимал рот ладонями, подавляя неясные стоны, и вновь ходил по комнате, словно запертый в клетке хищник.
Около часа ночи я не выдержал. Обувшись, я тихо вышел из комнаты. Узза даже не шелохнулась, и я понадеялся, что она не проснётся до моего возвращению. Пройдя мимо лифта, я подошёл к неприметной двери и вышел на небольшой балкончик, от которого вниз уходила лестница. Я быстро спустился по ней и, оказавшись в полуметре от земли, мягко спрыгнул.
Бежать было легко. Следя за дыханием, я невольно отвлёкся от мыслей, что терзали меня последние несколько часов. Возле городских ворот я притормозил, и, внимательно осмотревшись и убедившись, что вокруг ни души, перелез через них.
 
Знакомыми улицами я добрался до площади. Ни души. Странная тоска охватила меня при виде тёмных зданий. Такое чувство у меня часто возникало в детстве, когда поздним вечером приходилось возвращаться с родителями из гостей или затянувшейся прогулки по городу. Любители долгих прогулок, они всегда шли домой пешком, выбирая порой тихие дворы и узкие улочки. В то время, как они ощущали безмятежность и спокойствие, я дрожал от страха и вздрагивал от малейшего шороха. В те минуты я думал лишь о том, как живым дойти до дома, запереть дверь в комнату и спрятаться под тёплым одеялом.