Мародёр (СИ)

Слав привык, а потому, когда Голышев заговорил, лишь слегка дернул рукой. Все же голос Канцлера это что-то.
— Если мальчишка Грачевых действительно обнуленный, — скрипели несмазанные петли в горле Голышева. — То это открывает нам огромные перспективы. Хотя нам с вами, магистэр подкидывает работы. Не знаю, как вам, — он широко улыбнулся, улыбка добрая, глаза счастливые, довольные. — Не знаю как вам, магистэр, но мне ужасно хочется задать пару вопросов тем, кто в наше время смог обнулить человека. А для того, что их задать, их нужно сначала найти.
— Согласен с вами полностью, — кивнул Слав. — Но есть одна маленькая загвоздка: мы понятия не имеем обнуленный ли тот мальчишка, или же ему ударили по голове так, что он все забыл. А быть может он просто водит всех Грачевых за нос. И мы, мой друг Канцлер, не выясним этого, пока наш многоуважаемый Отец Берг, не разложит его на органы.
— Фу, — скрипнул Голышев, — зачем так жестоко? Но в целом вы правы и я полностью с вами согласен.
— А для того, чтобы Берг мог заняться им, он должен попасть в академию, — задумчиво проговорил император. И мертвый он священника не устроит.
— Мертвый он и нам бесполезен, — вздохнул Слав.
— Нет ничего проще, — пожал плечами Голышев. — Через три недели, князь Грачев устраивает большой прием в честь совершеннолетия сына. После того, что произошло в Стожке….
— То есть ты об этом знаешь? — взвился император. — А узнал я это почему-то от магистэра!
Голышев бросил на Слава быстрый взгляд и сдержанно улыбнулся.
— Простите, ваше величество, но я был вынужден проверить некоторую информацию. Теперь же полный доклад у меня на руках, — он запустил руку за куртку, достал свиток и положил его на стол. — Но об этом позже. И мне бы хотелось, чтобы вы магистэр, присутствовали при нашей беседе. Но об этом позже.
— Вы сказали, что нет ничего проще, чем засунуть мальчишку Грачевых в академию Берга, — напомнил Слав. — Каким образом, вы планируете это сделать?
— Двух мальчишек, — кивнул Голышев. — Точнее четверых. Вы, ваше величество, своей милостью, и возможной компенсации за осечку ведомства уважаемого Слава, подарите Грачевым два места в академии. И место для двух слуг. Грачев не сможет отказаться от этого.
— Вы серьезно? — Слав усмехнулся. — Грачев не дурак и тот мальчишка хоть и был принят в семью, но он даже не бастард. Мы не сможем пропихнуть его как ученика.
— Нам и не надо, — довольно улыбнулся Голышев. — Он поедет как слуга. Грачев не упустит такой возможности.
— Грачев не дурак, он поймет, что мы не просто так даруем ему это, — император поднялся.
— Конечно поймет. И более того, попытается использовать ситуацию в своих целях. Именно потому, что Грачев умный князь и я его безмерно уважаю, у нас все и получится. Он не сможет отказать вам, к тому от обучения своего сына в лучшей академии империи, откажется только дурак. Обзавестись знакомствами, связями, полезными людьми, просто узнать столицу, это дорогого стоит. И да, мальчишка, потенциально обнуленный, может извлечь из учебы в столице много пользы. Слуги имеют доступ к книгам хозяев и в библиотеку. Как думаете, если Грачев будет готовить обнуленного, буду называть его так, пока не подтвердится обратное. Так, если князь Грачев будет готовить его на место Елизара для своего сына, он упустит такую возможность?
— Я подготовлю документ, — кивнул император. — С Бергом тоже решим.
— Он сам решит, только услышит.
— Через три недели, — задумчиво почесал нос император, — придется мне воспользоваться приглашением, и посетить Дол. Давно я там не был.
— А вот этого, нас не нужно. Вы останетесь здесь. Поеду я. Хотя еще лучше, отправим баронессу Шубину, — на губах Голышева появилась хищная улыбка.
  
Глава 30
 
Потолок был чудесен. Камни его пригнаны один к другому так, что и нож меж ними не просунуть. Ровные, словно не камни, а куски масла, что разрезали горячим ножом, а затем превратили в камень. Гладкие, настолько, что даже когда низкое зимнее солнце пробивается в окно, на них не видно ни царапин, ни ямок, ни трещин. Чистые, я старался найти в камнях хоть немного грязи, хоть один комочек, но ничего не нашел. В других комнатах Дола, за кладкой тоже старались следить, но не так рьяно, как здесь. Хм, следить то старались, да не всегда и не везде. В моей комнате пришлось вычищать из стыков плесень. И делать это пришлось мне, очень уж неприглядно она выглядела. Мало того, они здесь чем-то покрыты. Чем-то блестящим. Как лак, коим дерево покрывают, чтобы не загнило. Эти блестки на камнях, так манят. Так хочется потрогать. Жаль не смогу.
 
Я лежал на жесткой деревянной койке, без намека на матрац, и разглядывал потолок. Одним глазом. Второй плотно стянут бинтами. Как и руки, и если левой я мог хоть как-то двигать, то правая намертво примотана к телу. Намертво. Доктор говорил, что, если бы стрела прошла всего на палец левее, я был бы уже мертв, а так еще жив и еще барахтаюсь.
Я был жив. После попадания черной стрелы. Я конечно же не знал, что это за стрелы такие, да и не очень-то хотел узнавать. Я видел, что они творят с людьми и мне этого хватило. Я бы вообще выбросил все это из головы, если бы не устал. Устал, что мной играют в темную. С Елизаром мы вроде договорились перед отъездом в Стожок. Данкану достаточно сказать, Страж Дола пожмет плечами и молча ткнет пальцем вверх, указывая куда мне надо пойти и к кому обратиться. Потому с ним можно поговорить в последнюю очередь. А первым должен стать князь. Он вроде как человек разумный, по крайней мере таковым кажется. Он должен понять, что я не котенок какой, и совать меня во все дыры, ничего не объясняя это скотство. Решено, первым поговорю с князем. Но снова не сейчас. Рот у меня тоже в бинтах, да так плотно, что я и открыть его не мог. Я и ел его не открывая. Четыре раза в день приходила пухленькая бабенка, лет так тридцати. С отрешенным взглядом, она вставляла в крохотное отверстие в бинтах воронку, и вливала в нее зеленоватую, дурно пахнущую, но очень питательную и усыпляющую жидкость. Делала она это аккуратно, крайне не спешно и внимательно следя, чтобы я съел все. А у меня и в мыслях не было это выплевывать. Куда, на бинты, чтобы оно присохло? Нет, я съедал все. И засыпал.
Князь появился в сопровождении доктора. Они о чем-то поговорили, не глядя на меня. Потом осмотрели меня, не сказав ни слова. Затем снова отошли и опять поговорили, не обращая на меня никакого внимания. Даже не глянул ни разу никто, а вдруг я слюной захлебнулся, пока они языками чешут. Князь подошел ко мне, наклонился, пожелал скорейшего выздоровления и сказал, чтобы я не боялся.
Я и не боялся, пока князь об этом не сказал. Однако стоило его словам попасть в мои уши, как страх полностью овладел мной. Я закрутил глазами пытаясь разглядеть хоть что-то. За спиной. Передо мной стоял князь и мило улыбался, а за спиной что-то происходило. Что-то гремело, звякало, бумкало, и падало на пол. Человек старался, очень старался, не греметь, но у него не получалось. Толи руки кривые, толи не привык он к тому, что сейчас ему делать придется.
Что-то железное со звоном упало на пол, я расслышал тихую, недовольную ругань доктора. Я не разобрал слов, всех не разобрал, мне хватило лишь трех: пила, тупая и кость. Перед глазами всплыла картина, как доблестный доктор Дола оттяпывает мне ноги по самую задницу. Я беспомощно взглянул на князя, тот увидел мой взгляд, похлопал меня по руке и снова посоветовал не бояться.
А я боялся. Мало того, что я совершенно не понимал, что происходит, так еще и доктор масла плеснул. Он появился на самой границе моего зрения с пилой в руках. Он что-то недовольно бурчал про тупость зубьев и нерадивость кузнеца. Пилу, на длинных зубчиках которой отчетливо просматривались следы ржавчины и крови, он небрежно сунул подмышку и ковырялся в низеньком ящичке под всегда закрытым окном.
Мне было нехорошо. Совсем не хорошо. Страх за собственные ноги парализовал меня. Я смотрел как доктор копошится в ящике и ничего не предпренимал. Да, я мало что мог, но ведь что-то да мог. Я мог начать ворочаться, мог мычать, мог дергаться, мог глазами, точнее глазом показать князю, что вся эта ерунда мне не нравится. Что я хочу знать, что происходит. Но я ничего не сделал. Я лежал, полностью погрузившись в страх и потел. Единственное, что я сделал, это промочил бинты потом. Ох и тяжко же мне придется, когда они высохнут.