Филарет - Патриарх Московский (СИ)

  
Глава 29
 
— Ну, тогда мне нужны земли. Много земель. Если ты не хочешь сам…
— Да, не я не хочу, Федюня! Мои бояре не хотят иметь дело с жидами. Твой дед артачится. Что это у тебя?
— Чертёж государства Российского. Срисовал с «Писцовой карты России» Дмитрия Герасимова.
— Покажи!
Я разложил карту на его кровати, которую я предварительно застелил тяжёлым шёлковым покрывалом. Карта была не ахти какая и скорее для пускания иноземцам в глаза пыли, так как глядя на неё, можно было подумать, что из Каспийского моря по рекам можно попасть, и в Чёрное, и в Балтийское, и в Северное, но главные ориентиры карта показывала. В том числе и реку Самару с её городками.
Согласно этой карте, на Самаре имелось аж семь русских крепостей. На самом деле, что там было сейчас, никто не знал. Около ста лет назад русские цари пытались захватить Волгу и её притоки, но до сих пор, даже с взятием Казани и Азова сказать, что Волга стала русской рекой было нельзя. А тем более её притоки. Каму сейчас осваивали Строгановы, с трудом мирясь с местным населением. Известно было, что и на Самаре стояли отдельные русские поселения, как-то договорившиеся с местными ханами, но русских крепостей даже по Волге ниже Казани нигде не было, если не считать «сторожки».
До сих пор сотни верст между Казанью и Астраханью оставались ареной междоусобных стычек ногайцев и крымчаков, донского казачества и калмыков с башкирами. Сторожевые и разъездные станции образовывались в летнее время и выполняли формальную пограничную роль, неся дозоры. Пограничной службой заведовали последние удельные князья Вяземские, попадавшие, время от времени в опалу. Царь Иван всегда боялся сепаратизма и через два года лишит их родового удела над княжеством Вяземское, граничащим с Литовским. Да и сейчас князья чаще бывали на южных рубежах, чем в своей западной вотчине.
— Ну так и бери земли по Волге или той же Самарке.
— Ты же понимаешь, государь, что мне лично земли совсем не нужны. Того жалования, что дал мне ты, хватит на содержание десятка вольнонаёмных стрельцов. Ежели всё же добавишь мне оклад, начну подбирать людишек для приказа тайного сыска. А нет, так и четырьмя своими отроками пока справлюсь. Их отцы готовы сами доплачивать, лишь бы они тебе служили, когда придёт время. Из купцов в дворяне сложно пробиться.
— Не пойму я тебя, Федюня. То ты за раздачу земли жидам, то ты против…
— Не за раздачу земли жидам, а за то, чтобы в некоторых местечках дать им право собирать подать. Только там, где земской закон не работает и общество не хочет самоорганизоваться. Где мешается знать. И то, только на тех землях, что ты возьмёшь под себя. Земли Волги и Самары — хорошие земли, но никто из дворян их взять не хочет, даже если ты их даёшь даром. Причины нам понятны — крымчаки и воровские казаки не дадут вести хозяйство. Эти бы земли раздать стрельцам, но стрельцы пока и тут нужны. Вот если ты оставишь мысли о захвате Ливонии, тогда можно будет стрельцов переместить на Волгу.
— Я не понял… С жидами-то что? Совсем ты меня запутал.
— Над своей землёй я поставлю управляющим жида, а над твоими землями сам думай, кого поставить. Зачем я тебя мучаю? Тем более, что я не уверен, что это будет правильно. Нет такого в моём будущем.
Иван Васильевич облегчённо вздохнул.
— Ну, вот! А ты пристал ко мне со своими жидами. Поехали лучше на моих санях кататься!
Мы приоделись потеплее и выйдя из палат царских, забрались в царские сани, сделанные по подобию моих, только с царским размахом и царскими излишествами: резьбой, позолотой, бархатом и двуглавыми гербами. Вообще-то, эскиз набросал ему я, но он вносил корректировку, я перерисовывал, и в итоге сани получились плодом, вроде как, совместного творчества.
Повозка была чуть выше, чем моя в месте сидения седоков, и чуть ниже в козлах для извозчика. Полозья, обитые железными полосами не только снизу полозьев, но и с боков, не давали саням входить в боковое скольжение, но поэтому могли перевернуться. Я указывал на это царю, но тот меня не послушал и теперь мы часто кренились и зависали на резких поворотах, как яхта при хорошем галсе. Но мы научились с ним одновременно смещаться в сторону поворота и отрыв полозьев доставлял государю наибольшее удовольствие.
 
Царские лошадки были и резвее и сильнее моих и мы носились по Воробьёвым горам, как ветер.
* * *
Иван Васильевич, погоревав положенную сороковицу1, вернулся к обычной жизни: приёмам послов, приёмам бояр, участию в заседаниях боярской думы, обсуждению военных расходов с казначеями и дьяками. Готовились к походу на Полоцк и иные пограничные Ливонии города — крепости.
Царь проживал сейчас в своей «летней» резиденции на Воробьёвых горах, окружённой «Стрелецкой слободой». Я — в своём отчем доме в Зарядье. Был на территории усадьбы моего отца Никиты Романовича небольшой «оружейный дом» в пять комнат с белокаменным подвалом, в котором хранились доспехи и оружие. В комнатах обычно, во время сбора на войну, проживали воеводы Никиты Романовича, но пока они стояли свободными и поселили меня.
Я по приезду в Москву хотел поселиться у деда Ховрина-Головина, но ещё на траурных мероприятиях по погребению царицы в Вознесенским монастыре, отец настоял на моём возвращении в отчий дом. Наша встреча с отцом показала, что вырос я за лето не очень-то, как мне казалось, сильно, так как едва перерос его плечо. Это просто я раньше никогда не видел себя в зеркале в полный рост, поэтому и удивился своему «восьмилетнему» виду, а отец, глянув на меня, удивился не слишком, сказав лишь на моё приветствие:
— Возмужал ты, Федюня! Или траурное платье тебя, э-э-э, взрослит? Как живётся при дворе?
— Грех жаловаться, отец.
— Отец? Хм! Ещё недавно тятей звал. А теперь — «отец». Вроде ж мал ты ещё? И не вьюнош, даже, а поди ж ты: «отец». Я деда твоего только лишь годам к двадцати стал так называть. А тебе-то девяти ещё нет…
— Может в метриках что напутали? — спросил я тихо-тихо. — Меня за пятнадцатилетнего считают.
— Суров ты лицом, Федюня. Всегда был, а сейчас и подавно, — прошептал отец.
— Меня царь дворовым воеводой назначил, хлопот много.
— Иди ты! — даже отшатнулся отец. — Как такому быть возможно? Дворовый воевода — это же высший чин при дворе! А ты… Кто ты⁈ Ты же никто! Дитя неразумное!
Я пожал плечами.
— Значит разумное, коли доверил. Подо мной стрельцов четыре тысячи и личной охраны пятьдесят человек. Четверо детей купеческих в свите. Царь бывшими царскими палатами, что в Александровской Слободе, одарил.
Вот после этих слов отец и сказал сурово:
— А в Москве дома жить будешь! При отце! Ибо мал ты ещё отдельно жить! И дядьку я тебе приставлю! Дела вести. Нет, троих дядек!
Я был против того, чтобы кто-то вёл мои дела, но спорить с отцом в часовне не стал. Наш разговор продолжился дома, но аж на третий день после прибытия похоронного поезда в Москву, ибо после долгой процедуры погребения Анастасии Романовой, мы были приглашены сначала за поминальный стол, потом сразу же перешли на царскую братчину, где даже мне пришлось пригубить пьяного кваса, сиреч — пива. А уж все остальные приглашённые, вместе с царём, упились в хлам.
Хоть я и не пил алкоголь много, однако меня то и дело провоцировали на выпивку, вопросом: «Ты меня уважаешь?» и отхлёбывать из чарки приходилось. Особенно меня достал Александр Иванович Вяземский — брат Афанасия Вяземского, совсем ещё недавно самого ближнего к царю человека.
До моего появления при дворе тот был стольником, то есть тем, кто обслуживал царя за столом. Царь жаловался мне, что только ему доверял и только из его рук пил лекарства. Почему он ему доверял, не знаю. Афанасий умер под пытками в Александровской слободе буквально за неделю до смерти царицы, а до этого более месяца сидел в тёмном каземате царского дворца.
Александр Иванович подкрадывался ко мне сзади, предлагал выпить с ним и побрататься, но я постоянно посылал его лесом. Так и говорил: «Иди ты лесом, Александр Иванович! Я царский воевода и мне царя охранять надо, а не пить». Вяземский пучил в изумлении глаза и отваливал. А через пятнадцать минут подкрадывался снова.