Филарет - Патриарх Московский (СИ)

— Тьфу! — царь даже сплюнул, когда вспомнил, как он распустил слюни в предвкушении военного союза, а возможно и женитьбы.
Царь покраснел и поморщился, вспомнив, как он, по совету Сильвестра, готовился развестись со своей женой Анастасией после смерти первенца Дмитрия. Но, слава Богу, Анастасия снова поняла, что понесла уже через два месяца после трагедии. Однако позорное письмо с предложением своих руки и сердца он тогда в Англию отправил. А сейчас это письмо Елизавета не возвращает и грозится предъявить миру.
— Сука! — выругался царь. — Портовая шлюха!
О позоре, кроме него и англичан, знали Адашев и Сильвестр. Адашев был не так опасен, как этот хитро выделанный поп. Сильвестр же мог торговаться и продавать.
В Новгороде многие купцы знали священника Сильвестра, который вел обширную торговлю рукоделием, изделиями из серебра, книжным и иконным товаром, брал крупные подряды на поставку строительного материала, кузнечного и плотницкого дела. Среди его деловых партнеров было немало иноземных «гостей».
Годы спустя, вспоминая свою двадцатилетнюю коммерческую деятельность в Новгороде, Сильвестр рассказывал молодому царю: «…Сам у кого што купливал ино ему от мене милая розласка без волокиды платежь да еще хлеб да соль сверх ино дружба в век ино всегда мимо мене непродаст и худого товару не дасть и у всего не доимет а кому што продавывал все в любовь а не в оман не полюбит хто моего товару и аз назад возму а денги отдам а о купли и о продажи ни с кем браньи тяжба не бывала ино добрые люди во всем верили и зде и иноземцы никому ни в чем не сьлыгивано не манено ни пересрочено ни в рукодельи ни в торговли ни кабалы ни записи на себя ни в чем не давывал а ложь никому ни в чем не бывала а видел еси сам какие великие сплетъки со многими людьми были да все дал Бог без вражды коньчалося»
Царь снова сплюнул вдруг погорковевшую от желчи слюну.
— Проклятый поп. Сдохнешь в монастыре!
Когда он в семь тысяч сорок седьмом освободил мать своего двоюродного брата Владимира Старицкого Ефросинью, и та набрала себе английских рукодельниц, Поп Сильвестр стал поставлять в мастерские княгини «рукодельный товар»: бархаты и камки, шелковые нитки и золотую тесьму для изготовления церковных плащаниц, «воздухов» и покровов. Товар он закупал у английских купцов, которые привозили в Архангельск для продажи шелковые ткани и фурнитуру, попавшие под действие английского закона, ограничивающего ношение дорогостоящей одежды и скупленные в Лондоне за бесценок.
Старицкие не забыли о Сильвестре. В семь тысяч пятьдесят втором году поп Сильвестр переехал в столицу, где по их протекции получил место священника в кремлевском Благовещенском соборе. При этом его связи с иноземными купцами, поставлявшими английские ткани, шелковые нитки и металлическую фурнитуру, сыграли немаловажную роль. Юная царица Анастасия Романова тоже основала собственную шитейную мастерскую.
— Вот через эти тряпки они её и травили, — сам себе тихо сказал царь и заплакал, понимая, что пророчества Сильвестра о Божьей каре основывались не на предвидении, а на знании.
С гибелью царского первенца тоже не всё было понятно. Кормилица, не удержавшая младенца, отчего-то умерла ещё до попадания в руки палача. Её нашли к вечеру в возке мёртвой с пеной на губах.
Иван Васильевич вздохнул. Прокричали первые петухи и он, поняв, что не уснёт, поднялся с постели и подошёл к образам.
— Господи Иисусе Христе сыне Божий, помилуй меня, — стал он снова и снова повторять «христову молитву».
* * *
Я царских тревог не испытывал, потому что тогда многого не знал, а потому спал, не смотря на то, что выспался днём, крепко и спокойно, но проснулся из-за этого гораздо раньше утреннего благовеста. Теперь у меня был свой спортивный зал, где можно было и побегать, и попрыгать, и помахать руками и ногами. Что я с удовольствием и сделал, не опасаясь дурных взглядов.
Моё тело крепло не по дням, а по часам, ибо я не ограничивался утренними тренировками. И в течении дня я то крутил колесо, то приседал и шёл «гусиным шагом», то отжимался на руках разными способами, то прыгал на скакалке и без неё, то позволял себе пробежаться с ускорением. Я был мальчишка, а мальчишкам было дозволено всё. Даже лазание по колодцам. Но о колодце потом. В моих тренировках, а охранники их называли «игрища», мне помогал царевич.
 
«Игрались» мы у центрального входа во дворец. Другого места в Слободе я так и не нашёл. Место было не плохое. Мимо парадного крыльца никто не ходил, и потому никто не мешал, особенно если расставить по периметру стрельцов. Площадь была посыпана песком, а это значит, что можно было не только кувыркаться и прыгать в длину и в высоту, но и бороться. Чем мы и занимались с царевичем целую неделю.
Он понял принципы ударов локтями и коленями и постепенно вникал в принципы перемещения качанием маятника. Сам я не задумывался, откуда я это всё знаю и умею. Я знал, что этим занимаюсь едва начал ходить. Отец забавлялся, когда я начинал, как он говорил, «танцевать медведем». Он даже просил меня: «Федюня, потанцуй, как медведь!» и начинал хлопать в ладоши.
Я не задумываясь, для чего нужны эти движения, просто «танцевал» переваливаясь с ноги на ногу, приседая, вскидывая ноги и похлопывая себя по ним руками. Получалось действительно что-то похожее на казачьи танцы, виденные мной на ярмарках, но потом я понял, что это сосем не танцы. Когда стал побеждать в драках более взрослых соперников, толкая их руками, пиная ногами и ловко уворачиваясь и закрываясь руками от их зуботычин.
К восьми годам «воинские пляски» мной были освоены надёжно и в преподавании их царевичу, я использовал методики объединенные в систему. Царевич сразу понял, что это не просто игрища, а серьёзная воинская наука, и отнёсся к нашим упражнениям по-взрослому. Тем более, что я повода и времени на «посмеяться» не давал. Занимаясь сам, я лишь допустил к тренировкам царевича, с условием: «не нравиться — иди гуляй».
Иван сразу понял, что у меня нет времени на ерунду и радовался даже такому времяпрепровождению, ибо сидеть с мамками во дворце ему осточертело. Тем более, что мы не только прыгали и кувыркались, но и сражались на мечах, играли в городки, привлекая в игру и сражения охранников. Занимаясь, я присматривался, где и какие «снаряды» можно установить, как и из чего их изготовить, и моё настроение всё улучшалось и улучшалось. В периметре восемьдесят метров можно много чего установить.
После прослушивания службы в Покровском соборе, примыкающем к царскому дворцу, и не всретив там Ивана Васильевича, я с чистым сердцем возвратился в свои «палаты» и принялся к поискам клада. О том, что клад в этом здании должен быть, мне подумалось, тогда, когда я увидел аккуратно сложенные вещи отравленного фрязина. Когда ищут деньги или проводят обыск, о порядке не заботятся. А порядок имел место. Не могли же деньги лежать на видном месте. А деньги у ямчужного мастера должны были быть не малые. Это я увидел на лице Ивана Васильевича, когда тот осознал мои слова про поиски клада. Он-то знал, сколько платил мастеру.
И мне казалось, что я знал, где может находиться клад.
Дело в том, что в подвале имелся колодец, он был не очень глубоким, всего около двух метров, и когда я вчера заглядывал в него в свете мерцающей и плохо освещающей масляной лампы, то мне показалось, что на его дне, что-то блеснуло. Огонёк свечи отразился и от поверхности воды, и от чего-то ещё, что лежало на глубине.
— Так блестят в лунном свете денежки, лежащие на дне фонтана, — тогда подумал я.
Подумал тогда, а в колодец полез сейчас.
Поставив на невысокий край сруба колодца две масляные лампы, я добился неплохого освещения. Навязав на верёвке узлы и опустив деревянное ведро в воду, я полез вниз. Стоя в ведре по колено в воде, я разглядел, что «что-то» было небольшим котелком, наполненным серебряными монетами. Казалось, клад лежал совсем рядом, но достать рукой я его не мог. Я крутился по колодцу, стукаясь о скользкие деревянные стены, стоя в ведре и держась левой рукой за верёвку.