Филарет - Патриарх Московский (СИ)

Британцы по «просьбе» воеводы уехали в Москву на следующий, после отъезда царя, день.
Так вот о лекарственных растениях.
Вокруг Слободы мне удалось найти: расторопшу, которая есть — «чертополох» и лопух. На полях и огородах произрастали для меня полезные: овёс, свёкла, чеснок. Хлореллу, в изобилии цветущую в лужах, и весьма любимую пасущимися рядом коровами и овцами, я собирать поостерегся, ибо даже её исследование насторожило моих охранников.
Чужая память помогла мне составить меню «лечебной диеты», состоящей из: куриных и говяжьих бульонов, риса, приготовленного на отваре овса, свёклы с чесноком, приправленной конопляным маслом, отварных клубней лопуха, очень похожих на картофель и взвара из чертополоха и различных ягод, выглядело вполне себе привлекательно для любого гурмана.
Когда царица узнала, чем я рекомендую её лечить, она сначала сильно удивилась, а потом расплакалась.
— Ты меня жалеешь, мой хороший, — отрыдавшись сказала она. — Значит никакие лекарства мне уже не помогут, раз ты почуешь меня такой едой и ягодами. Слышала я, как ты заставил девок ежедневно собирать землянику. Спасибо, Федюня.
— Ты удивишься, государыня-матушка, но все эти продукты попадая в организм, выводят ртуть, которая была в тех лекарствах, которыми тебя лечили. Даже если бы во время приема лекарства ты выпивала два куриных белка, то отравления можно было бы избежать. Жаль, что сейчас пока нет ни иных ягод, ни фруктов. Они все выводят ртуть. Поэтому, если ты больше не будешь принимать отраву, — ты выздоровеешь. А отраву я тебе больше давать не дам.
— Спаси тебя Бог, Федюня! Спаси тебя Бог! — царица снова зарыдала.
Как врач я знал, что для пациента важно поверить в выздоровление и поэтому накачивал царицу позитивом. Не смотря, что ей уже было тяжело ходить и даже стоять, я заставил её делать лёгкую дыхательно-оздоровительную гимнастику.
Когда я в первый раз сказал: «Сделай вздох, подними руки, представь, что ты взяла солнце, а теперь выдыхая, разотри его по телу», дьячок взъерепенился и забубнил: «То язычество есть… Не Богоугодно сие…». Тогда я изменил подход к терапии, объявив сие действо — разумным молением.
— Набирай, государыня, обеими руками солнце и обеими же руками крестя себя и выдыхая, говори Иисусову молитву: «Господи Иисусе Сыне Божий помилуй меня грешную». Так можно? — спросил я служителя культа.
Дьячок почесал под шапочкой голову крестом, висящем у него на чётках, и посоветовал креститься правой рукой — справа на лево, а левой — слева на право.
Я удивился, что так, оказывается, можно, и пожав плечами, «разрешил».
— Да будет так!
Потом мы начали очень медленно двигаться. Сначала вращая тело расслабив руки, как плети, а потом по одному шагу влево, вправо, вперёд, назад.
На седьмые сутки, то есть к приезду царя, царица встречала Ивана Васильевича стоя на «золотом» крыльце. Видимых изменений кроме восстановления функций органов движения не наблюдалось, но мы все радовались и этому. Запустила себя царица в своей болезни, следуя советам иностранных лекарей, нянек и мамок, а мы постепенно эти устои начали ломать. И в этом мне сильно помогала чужая память, которой я был искренне благодарен.
Мне кровь из носу нужен был пенициллин. Как его добыть я знал, но знал и то, что то, что у меня может получиться из зелёной плесени, во-первых, не очень-то будет пенициллином, а во-вторых, моментально превратится в хрен знает что, если его не заморозить. Но я всё же решил попробовать.
В первый же день нахождения в Слободе, я замочил в молочной сыворотке краюху ржаного хлеба и, прикрыв тряпицей, оставил её плесневеть. Уже на пятый день я получил на хлебе плесень нужного мне цвета и качества. Дав ей «заколоситься», я приготовил творог, аккуратно снял с хлеба пенициллин, добавил его в будущий сыр, который заложил в форму, поставил под гнёт.
Надо сказать, что рецепт варёного сыра я взял тоже из чужой памяти. Раньше я не знал, как готовится сыр, который ел, и не знал, что он может быть твёрдым. Сыр, который я знал, был мягким. По сути, это был творог, получавшийся простым сворачиванием молока и сцеживанием сыворотки без сильного пресса.
 
Я, преследуя определённую цель, а именно — сохранение свойств пенициллина, решил сварить твёрдый сыр. Для молоко подогрел в котле, плеснул туда лукового сока, для сворачиваемости, немного помешал деревянной ложкой и переложил творог в тонкую тряпицу типа марли.
Получив творог, я переложил его в котёл поменьше посолил и хорошо перемешав нагрел продолжая перемешивать на водяной бане, выпаривая влагу. Вот потом я добавил в него пенициллин, снова перемешал и, переложив в заранее изготовленные из липовых досочек квадратные формы, поставил под не очень тяжёлый гнёт для выдавливания влаги.
* * *
Когда через условленную неделю в Слободу вернулся государь и зашёл ко мне в комнату, он сразу стал принюхиваться.
— Что это у тебя и луком и сыром пахнет?
— Да вот, сыр сварил, — небрежным тоном сказал я.
— Как это сварил? — спросил царь уставшим голосом.
— Попробуешь?
Государь пожал плечами.
— Давай.
Подняв крышку сундука, я «откопал» из-под овечьих шкур сыр, лежащий уже без гнёта на песке со льдом, положил его на доску, лежащую на подоконнике, и отрезал кусочек.
— Что это у тебя за сыр такой необычный. Жёлтый, как солнце.
И тут царь увидел плесень.
— Фу-у-у… Фёдор! Испортился сыр. Зацвёл.
— Нет, государь. Это я специально намешал в сыр плесени. Лечебная она.
— Вот те на! — не поверил Иван Васильевич. — А ну сам съешь!
— Да, пожалуйста.
Я взял кусочек и с удовольствием разжевал.
— Ты думаешь, кто этот кусок сыра упорол? Я! За два дня. Вчера пробовать начал. Так и больше съел бы, да много нельзя. Лечебный он, а значит что? Что-то лечит, а что-то калечит.
— И что же он «калечит»? — усмехнулся царь принюхиваясь к сыру. — Вкусно пахнет.
— Если много съесть — пронести может. Кишки могут расстроиться.
— Подумаешь! Кишки и так от молока расстраиваются. А лечит что?
— Меньше хворать станешь от сквозняков.
Царь скривился.
— Ну, не хочешь — не ешь, а я буду. Лучше заранее хворобу отогнать, чем когда она схватит, бороться. Другой сыр хочешь попробовать? Обычный?
— Покажи!
Я достал из того же сундука четвертину другого сыра. Без плесени, которой у меня хватило едва на одну головку. Отрезал кусочек, подал царю. Он понюхал.
— Дух луковый добрый. Люблю.
Взял в рот разжевал и удивлённо вскинул брови: то одну, то другую, губами почмокал и закинул весь кусок в рот. Разжевал и зажмурился.
— Ох и добрый сыр! Не едал такого! Да и никто у нас не едал. Я-то знаю. В казну все товары новые сначала продают. И бухарские сыры привозили. Но этот лучше! Отрежь ещё!
Я отрезал ещё и ещё, пока вся оставшаяся четвертина не исчезла.
— Ещё есть, — успокоил я. — Да и сварить его делов на два часа работы, и подождать пару дней.
— Никому не показывал?
Я покрутил головой.
— Тут варил, — показал я на печь и стянул с неё покрывало.
— Фу ты ну ты, когти гнуты…
Царь, приоткрыв рот, приблизился к печи, собранной мной из кирпича-сырца и пристроенной к уже стоявшей изразцовой колонке. Печь была накрыта железной варочной плитой с двумя конфорками, закрытыми крышками. Обошлась мне эта конструкция аж в двадцать копеек.
— Кто печь сработал?
Я горделиво улыбнулся.
— Сам собрал. Плиту у кузнеца заказал. Аж двадцать копеек заплатил.
— Горазд ты меня удивлять, Фёдор! — покрутил головой Иван Васильевич. — Ну, да ладно! Книги казначейские готовы? Казначея научил считать? Арифметику написал?
— Всё сделал, царь-государь. Никита Афанасьевич совладал с русскими цифирями. В приглядку пока, но с новым счётом справляется.
— Действительно ладно.
— Так, ты, государь совсем в Слободу перебрался? Со всей казной?
— Куда там… Взяли только то, что твой дед Головин сосчитал. Про совсем или не совсем, не известно пока. Сослался на болезнь царицы. Но в Москву ещё надо наезжать. Поход на Псков готовим. Стрельцов собираем, зелье пороховое, повозки, фураж, съестные припасы. Под этим предлогом и освободили часть казны. Лета за два управимся. Псков возьму, тогда и поднимемся супротив бояр.