Филарет - Патриарх Московский (СИ)

— Мало ли что? Не понравится! Заставим! — посуровел Иван Васильевич.
— Насильно мил не будешь, государь. Ты против шёрстке гладишь, а другой кто погладит щенка по шёрстке, и щенок из другой руки есть станет, а твою руку укусит, когда вырастет. Ты же помнишь, как сам рос и бояре тебя гнобили и еды лишали?
Царь нахмурился и помрачнел.
— Ты откуда знаешь про бояр?
— Люди сказывали на торжище.
— Что сказывали?
— Что бояре тебя в детстве мучили и сейчас извести хотят.
— Так и сказывали?
— Так, государь.
— Схватить надо было! — гневно крикнул Иван Васильевич. — Почему не схватил⁈
Он поднял на меня руку, но увидев моё сжавшееся от страха детское тело, опомнился и поник плечами.
— Забываю, что отрок ты, а не зрелый муж. Больно складно речи ведёшь. Худо, что ты невелик годами.
— Может худо, а может и ладно.
— Ну, да. Никто не подумает, что ты мой советчик.
— Я, советчик? Да, Господь с тобой, Великий Государь. Какой из меня советчик? Да и что я могу посоветовать со своих невеликих годов? Что я видел? В науках — да, разумею, а в советах… Вон, про Адашева сказал, что он умный, а не знал, что он заговорщик и жаждет извести тебя, государь.
— Много жаждущих гибели моей. Как щенки ластятся, даже коих кормил с руки, а кусают, аки гады.
— Другие кормили лучше, государь.
— На всё у тебя есть ответ, — покачал головой Иван Васильевич. — А про голову в твоём листке правда написана?
— Так грек говорил. Болезнью такой шляпники страдают, что шерсть ртутью обрабатывают при валянии. Она мягкой становится. Да много, где ртуть применяют. Позолота, к примеру…
— А ты, говоришь, не советчик, — усмехнулся царь. — Тебя не переслушаешь. Пошли уже к царице.
Мы вышли.
Царица сидела дремала. Иван Васильевич подошёл и, осторожно притронувшись рукой к её плечу, разбудил.
— Негоже, душа моя, дремать на закате. Бесы душу украсть могут.
— Сморило меня, Ванечка.
— Хотел, Ивану дружка представить. Не устал с мамками и няньками жить, сын? Фёдор, на моей стороне обитать станет. Может и ты переберёшься на мужскую половину?
Царевич с тоской и неуверенностью посмотрел на мать, а та сразу схватила его за руку и притянула к себе.
— Не отдам, государь! Одна он отрада у меня!
— Ладно-ладно, душа моя. Пусть будет у тебя. Но как с урокам быть? Фёдор такую забавную и лёгкую цифирь выдумал, что даже я разобрался и сейчас без костей могу сложить два больших числа. По памяти.
Я удивился.
— Тренировался он без меня, что ли? — подумал я.
— Тебе же не с кем было резвиться? Вместе можете и верхом кататься. Я видел, как он ладно на большой кобылице держался. Наравне со взрослыми воями.
— Я тоже могу! — с вызовом сказал царевич.
— Так и говорю… Будет тебе соратник. Фёдор только на одно лето тебя старше.
— На одно лето старше, а такой умный? — удивился царевич. — А почему я не придумал цифирь?
Царь за ответом обернулся ко мне. Я растерялся.
— Мой учитель на арифметике был повёрнут, — я покрутил пальцем у виска. — Всю душу из меня вынул. Только цифирью разной и забивал мне голову. Счётом владею хорошо. А во всём остальном я дурак дураком. Поучишь меня, Иван Иванович, другим наукам.
— Дурак-дураком? — удивился царевич и рассмеялся. — Ладно. Поучу тогда.
— Пошли, мне выберем место. Покажешь, где мне жить? Ты же там всё лучше знаешь?
Царевич неуверенно посмотрел на отца и на мать.
— Пойду, матушка? Покажу ему место?
Царица глянула на меня, на царя и, вздохнув, махнула рукой.
— Ступай, уж.
Мы вышли из царицыной рукодельной палаты и Иван, оглянувшись на закрывшуюся за нами дверь, вдруг резко припустил с места и понёсся по коридору.
— Догоняй, — крикнул он.
Я бросился за ним, пробуксовывая на поворотах по начищенному воском полу.
— Давно вы, Михаил Иванович, не бегали по длинным царским коридорам, — подумал я, вспоминая коридоры своей больницы, которую некоторые называли «вотчиной» Трубецких. Я тормознул и проехался на ногах.
— О, мля, и фамилия вспомнилась!
— Ты чего⁈ — крикнул Иван, выглядывая из-за очередного поворота. — Побежали!
 
— Как ты тут бегаешь? Я чуть не убился.
— А я подошвы канифолью натираю, — он рассмеялся. — Иначе беда! Порой так натрут пол, что ноги как у коровы на льду разъезжаются. Я тебе дам смолки. У меня есть.
— А тебе гулять разрешают? На улице…
— Матушка не велит одному. Только ежели с воеводой ратной справой заняться. Но воевода занят всегда.
— Со мной должны пустить…
— С чего бы это? — недоверчиво глянул на меня царевич.
— Так государь говорил. Я разные упражнения придумал для тела. Мне нравится ратное дело, а заниматься тоже не с кем. Вот и придумал движения «сам-на-сам». Навроде схватки с противником.
— Покажешь?
— Если скажешь, — пожал я плечами.
— Вот, — сказал царевич, — тут батюшкина трапезная. Это моя спальня. А рядом пусть будет твоя.
Возле каждой двери стояло по стражнику, а дверей было много. Заглянув в «свою» спальню, я увидел «небольшую» комнату квадратов в двадцать. Постели в комнате не было, зато стояло два привычных мне сундука, которые можно было сдвинуть вместе.
— В конце концов, сегодня можно переспать и на полу. Ночи тёплые, одеяло постелю, подушка есть, — подумал я.
— Сегодня можешь переспать в моей спальне. Давай посмотрим? — предложил царевич.
Мы зашли. От моей спальни его комната не отличалась от слова «совсем». Только в углу стояла небольшая кровать с высокой периной и горой подушек. Меня передёрнуло.
— Не люблю высокие перины. Проваливаешься в неё, как в яму, а потом выбраться не можешь. Мне бы тюфяк, набитый шерстью… Я бы на пол бросил и всё.
— Пошли, я знаю, где есть. Только Марфу-ключницу найти надо.
Марфу-ключницу мы нашли на первом этаже в маленькой угловой каморке.
— Она всегда тут сидит, — обрадовался царевич. — И у неё всё есть. Она мне даёт одеяла, когда я себе шатёр строю у маменьки. Марфа, Фёдору нужен тюфяк шерстяной на пол. Он будет жить в мужской половине. Так батюшка сказал.
— Да-да, Иван Иваныч. Мне уже Данила Романович сказал, что боярыч подойдёт.
Я вздохнул.
— Не боярыч, Марфа, а боярин. Боярин Фёдор Никитич. И никак не иначе.
У ключницы раскрылся рот и выпал сухарь. Иван рассмеялся.
— Да! Он у нас такой! Целый боярин мне будет арифметику преподавать.
— Ух ты какие он слова знает, — подумал я и спросил: — Латынь знаешь?
— Знаю, — горделиво сказал Иван.
— Научишь?
— Ежели попросишь.
— Попрошу.
— Сговорились. Я и греческий знаю.
— Тогда и греческий.
— За тюфяком идти, что-ли? — спросила Марфа?
— Пошли, — сказал я.
— Да, пусть сами принесут!
— А мы не сможем? Он что ли тяжёлый?
— Да не лёгкий, — покачала головой ключница. — Сейчас истопника крикну. Васька! Васька! Из соседней каморки выглянуло заспанное лицо.
— Чего орёшь⁈ — гаркнул было Васька, но увидев царевича стушевался.
— Вот скажу тяте, что дрыхнешь, он с тебя быстро на конюшню отправит.
— Помилуй Бог, Иван Иваныч, вечерню уже отстояли. И на покой пора.
— Все от зари и до зари трудятся. Так тятя велел.
— Так то строители, а мы дворовые.
— Спрошу-спрошу у тяти.
— Не надо, Иван Иваныч! Христом Богом прошу…
— Тогда давай боярину Фёдору Никитичу бюфяк живо доставь в спальню, что рядом с моей на мужской половине.
— И бельё постельное, — сказал я.
— И бельё постельное…
— Слышал-слышал… Бегу уже…
Истопник Васька и ключница Марфа в скором темпе пошагали по коридору.
— А давай на улицу выглянем? Пока они тебе тюфяк наверх подымут.
Энергия из царевича била ключом.
— Тяжело мне придётся, — подумал я и сказал: Давай. Только дальше крыльца не пойдём. Государь осерчает.
— Боишься его? — спросил насмешливо царевич.
— Боюсь, — согласился я. — Положено бояться, вот и боюсь.