Незваный гость

— Озолотит она! — хищно улыбнулась Мими. — Чиков ей только на расходы выдает неотложные. Интересно все-таки, куда он подевался?
— Тебе это интересно? — Пальцы Волкова без устали исследовали женское тело. — Может, еще какую-нибудь даму сердца себе присмотрел, кроме тебя со своею великаншей?
— Еще одну? Сереженька вовсе не… А что за безделушка?
— Я не разобрал, в карман по рассеянности сунул. Да вон она, на столике глянь.
Мими поднялась с постели, расчетливо покачивая бедрами. Карие глаза Григория Ильича расчетливость оценили, зажглись восхищением. Женщина взяла со стола бледно-зеленую нефритовую трубочку с нефритовой же чашечкой.
— Это Сергея Павловича вещь.
— Неужели? Тогда можно в дом к Чиковым с нею не возвращаться, лично ему отдам. Иди ко мне, чаровница.
— Погоди… — Мими незаметно для себя перешла на «ты». — Сережа со своею трубкой не расстается. Откуда она у Ленки?
— Не знаю. Отдал, подарил. — Волков раздраженно махнул рукой. — Не желаешь меня развлекать…
— Что еще тебе Чикова сказала?
— Да ничего. Кричала, что Сергея Павловича у тебя не найду, что подарочек тебе приготовила, про белку что-то.
— Какую еще белку?
Григорий Ильич поднял очи горе, будто припоминая.
— Дохлую белку сколопендра эта получит, а не деньги. Ты понимаешь, о чем это она?
Мишкина покачала головой, замерла в задумчивости, наконец решительно проговорила:
— Гришенька, сокол мой ясный, совсем забыла, дело у меня неотложное, не обессудь, я Клавку к тебе пришлю.
И, не слушая возражений, удалилась, сжимая в руке нефритовую опиумную трубку.
Явившаяся вскорости Клавдия сказала, что хозяйка уехала по какой-то надобности, получила от клиента распоряжение оставить его почивать до пяти часов пополудни, после подготовить ему ванну и легкий ужин.
В шесть вечера «выспавшийся» (четыре пилюльки для бодрости и противодействия засыпанию) и сытый Григорий Ильич покинул «Храм насладжений» («д» и «ж» перепутали, вот умора!). Он нанес визит господину Ливончику, где заказал себе портрет невесты Евангелины Романовны, попросив ярко его не раскрашивать, приобрел в «Храме Флоры» бутоньерку из бледно-зеленых подснежников, рынок чутко среагировал на модные веяния, торговля именно зелеными цветами шла бойко, прогулялся по площади. Посетил приказ, отдал подчиненным некоторые распоряжения, велев искать его, ежели нужда возникнет, в доме Губешкиной на Архиерейской улице, и отправился туда, дожидаться свою рыжую идиотку. Упражнения в обители порока несколько его успокоили, все это было, конечно, не то, замена, эрзац, даже не удовольствие, а часть комбинации. Но обе девицы, и Клавка, и бордель-маман, дело свое знали. Клавдия, правда, продемонстрировала нелепую бабью сентиментальность, принялась в перерыве ябедничать Григорию на хозяйку-стерву, на то, что она Сергея Павловича к зелью заграничному приучила, отчего тот совсем по мужской части ослаб. Потому-то Волков Клавку и отослал, не было желания сызнова жалобы выслушивать. Прочие же девушки были слишком молоды, непристойно и незаконно. Его распоряжения Давилову именно этого касались. Сейчас отряд стражей порядка уже проводит проверку в «Храме наслаждений», арестовывая работниц без желтых билетов. Евсей Харитонович приказ воспринял с радостью.
— Пусть девчонки хоть за решеткой выспятся.
Удивил Волкова письмоводитель Старунов, неприятно удивил. Григорий Ильич как раз спускался к выходу, закончив свои служебные дела, и заглянул случайно за конторскую перегородку. Старунов сидел там, сгорбившись за своим столиком, и прищелкивал пальцами, набрасывая на документы не видимые простому глазу чародейские метки. Парень чародей! Волков его не опознал! Не опознал, применил против него свой артефакт. Старунов притворился, что колдовство на него действует. Какая нелепая ошибка, частично оправдываемая недостатком опыта. Островная империя чародеев на службу не допускала, да и в Змеевичах в приказе их не было, вот Гриня и сплоховал. Пометить их надо. Всех чародеев обязать знак какой-то на себе носить, чтоб не вводили приличных людей в заблуждение.
 
Открытие свое Волков затаил. Пусть пока мальчишка думает, что его провел. При случае сквитаются.
В окнах на Архиерейской горел свет, но на стук сперва никто не отозвался, только шторка отъехала. Григорий Ильич махнул рукой. Щель исчезла. Волков подождал, штора сызнова двинулась.
— Ваше высокоблагородие! — проорал Мишка сквозь стекло. — Костыль вас не признал. Сейчас!
Дверь распахнулась. Мальчишка был бос, подол какого-то сарафана, явно не Гелиного, завязан на бедрах.
— Прибираемся мы, Евангелину Романовну дожидаючись.
В гостиной царил разгром. На покрытом дерюжками полу стояло корытце с жидкой известкой, другой пацан в такой ветхой рубахе, что она почти спадала с него лохмотьями, держал в руке кисть.
— Это Костик, Геля велела ему с нами пока пожить. А это, — Мишка повел головой, — жених наш — Григорий Ильич. Понятно? Ой, ваше высокоблагородие! Мы же неклюда того самого нашли! И для Гели пометили алмазной зеленухой, или как ее там.
Григорий Ильич в меру восхитился и поздоровался.
— Побелка ваша не один день сохнуть будет.
— Да нет, — Мишка прыгал, как приветливая собачонка, — Костыль колданет, пары минуточек достанет.
— Меня огненная стихия призвала, — гордо сообщил Костыль.
Волков вздохнул — одни чародеи в этой вашей Берендии. Пошел в спальню, снял сюртук с жилетом, обул войлочные дамские шлепанцы и, вернувшись к мальчишкам, сказал:
— Давайте тогда поторопимся, чтоб до полуночи управиться.
Я все-таки задремала, очень уж мягкий ход был у приказных саней, да и уморилась я за день знатно. Проснулась уже у заставы, когда Федор зычно командовал стражам в город нас допустить. Степанова признали, с вопросами не лезли.
— Приехали, вашбродь, — пробормотал возница, когда мы остановились у калитки на Архиерейской. — Дальше что прикажете?
— Свободен, — разрешила я благостно.
— Какое еще свободен? — Дунька вытаскивала из саней баул. — Федор Федорович, подсобите девушке.
— А дома-то кто? — Губешкина с опаской посмотрела на освещенные окна.
Я всплеснула руками.
— Забыла вас упредить, Захария Митрофановна, в ваше отсутствие у нас жильцов прибавилось. Мальчишек двух я себе в помощь наняла. Вы уж простите великодушно за самоуправство.
— Мальчишек?
Хозяйка поднималась на крыльцо, Степанов тащил баул и узел с вещами, другой узел несла Дуняша.
Старуха новости явно не обрадовалась, а это я еще про дыры в стенах и испорченное нетопырье чучело не рассказала. Надеюсь, Мишка с Костиком успели переодеться и предстанут в наилучшем виде.
— Если вас наше присутствие стеснит, я в отель вполне прилично переселюсь, хоть даже и немедленно.
Губешкина отперла дверь ключом, который скрежетнул в разболтанном отмычками замке. Сворка распахнулась, наружу вырвалось облако густого горячего пара.
— Мальчишек…
Гостиная выглядела перфектно, стены и потолок белели, мебель сверкала, ковер под ногами ворсился, будто новый. Над столом вместо нетопыря висела медная трехрожковая люстра.
— На чердаке нашли, — сказал Мишка вместо приветствия. — Чудовищу-то, бабушка, мы тю-тю, прострелили…
— Мальчишек трое! — Губешкина схватилась за сердце.
Я пересчитала, тоже прижала руку к груди. Волков был неузнаваем — лохматый, грязный, в шлепанцах на босу ногу, сорочка незаправлена, рукава закатаны по локоть. Беспорядок в одежде коллежскому асессору шел необычайно, чем и была вызвана моя легкая ажитация.
Он отрекомендовался. Хозяйка, отчего-то испугавшись, пошатнулась.
 
— Бабушка, — подскочил к ней Мишка, — вы присядьте, мы сейчас с Костылем чайку вам соорудим, только умоемся. А сарафан я постираю, мы новую одежу пачкать не хотели.
Дуньку вообще ничего не удивляло, она командовала Федором, чтоб баул нес вон туда, а после на кухне ей помог, потому что подозрительных сорванцов она в свою обитель ни в жизнь не допустит. Все говорили одновременно. Мишка усаживал Губешкину в кресло, ворковал, как они с Евангелиночкой Романовной ее, провидицу Зару, не покладая рук разыскивали, да какое счастье, что хозяйка сама нашлась. Костик хвастался, как успешно колданул, а Григорий Ильич снял с меня шубу и шепнул интимно: