Незваный гость

— А он?
— Крякнул только, деньжищи даже для него неподъемные.
— Когда разговор был?
— Да не помню, в жовтне, что ли, точно до заморозков. — Мадам нахмурилась. — Ты, свиристелка, темы не меняй.
На «свиристелку», которая не «свиристелка», я покраснела.
— А люди по-другому говорят. Говорят, взяла Фараония сто тысяч, да и уморила пристава.
— Врут люди.
— Куколками человекоподобными уморила.
— Врут.
— Но куклами-то вы чардеите? Не отпирайтесь. Знаю, как вы девочке, от надругательства пострадавшей, из глины гомункулов налепили, через то насильники ее в дерьме захлебнулись.
Уголком глаза я заметила, что Грегори после этих слов напрягся, но прямо смотрела на собеседницу. Черты ее дрогнули, складываясь в гримасу беспомощности, она прошептала:
— Лизонька, бедное дитя.
По морщине к губам скатилась слеза.
— Что ж, господа сыскари, — наконец фомко сказала Фараония, — ваша взяла — вяжите старуху, тащите в каземат. Моя вина, не сдержалась, колдовство черное, смертельное сотворила. Только вернись время вспять, сызнова бы ту глину вымесила, ни на миг сомнений не испытав. Звери эти, что над девчонкой-сиротой надругались, всего этого заслужили.
— В оплату вы у девочки жизнь ее взяли?
— Что? — Чародейка подняла воспаленный взгляд. — Ничего я с нее не брала, с Лизоньки, она сама так решила, что жить датее не стоит. Я ведь предлагала со мною остаться, заместо дочери.
— Когда предлагали?
— Да как только она на моем пороге истерзанная появилась. Это уже потом я разобралась, что случай с Лизаветой не случай вовсе, что всех приютских сироток спасать надобно. Бедное дитя. Она ведь пропащей себя после всего считала. — Из рукава появился носовой платок и Фараония трубно высморкалась. — Гнилой город, гнилые людишки.
— Степан Фомич про то знал? — спросила я осторожно.
— Разумеется!
— И про то, что вы тех куколок изготовили?
— Про это не знал.
— Вы сейчас пристава прикрываете, — сказала я дружелюбно. Эх, как второго допросчика недоставало! Волков, вместо того чтоб помогать, сидел соляным столбом и пялился, будто представление презанятное наблюдал. — Не нужно. Предположу, что вас, мадам Фараония, за какое-то чародейское преступление в Змеевичский уезд сослали.
Хозяйка бросила взгляд на Григория Ильича.
— Грегори-воин моего личного дела тебе не показывал? Правильно предполагаешь. Ссыльная я, поднадзорная, оттого что набедокурила по молодости изрядно.
Ей было восемнадцать, возлюбленный имелся в дополнение к прекрасной будущности и чародейским талантам. И род ее был старинный боярский, и все к свадьбе шло. Только не дошло. Изменщик возлюбленный оказался, да еще и настолько глуп, что позволил невесте себя с другою застать в самой недвусмысленной позиции.
— Убила, — вздохнула хозяйка, — обоих, на месте, и плод во чреве моем от чародейства сгорел. Меня за такие дела собирались сил полностью лишить перед ссылкою. Да батюшка все связи свои на помощь бросил, оставили. Лишенный сил чародей не жилец вовсе, я поклялась, что чардеить никогда не буду, только не забирайте. Сейчас иногда думаю, лучше бы тогда все закончить.
— Тогда бы вы Лизавете отмстить помочь не смогли, — сказала я твердо, — так что правильно жизнь ваша обернулась. Но не о том узнать хотелось. Блохин знал о глиняных куколках, потому как имел предписание ваше колдовство наблюдать. Знал, но простил, по инстанциям отчета не направил. Он под Чикову копал? Под дела ее приютские?
— В том числе. Степан быстро разобрался, что в нашем болоте рука руку моет.
— Какие аресты готовил?
— Не знаю, — всплеснула руками Фараония.
— Еще один вопрос. Почему вы нынче на балу у Бобруйского не присутствовали? Неужели не пригласили?
— Представь себе, нет.
— Спасибо. — Я поднялась с дивана. — И простите за ночное вторжение. Мы с Григорием Ильичом…
Тут моих ноздрей коснулся запах жженого сахара.
— Еще о чем-то хотела спросить, Гелюшка.
Я перекинула мысли в голове, как карточную колоду.
— Точно! Ничего от вас не укроется. Про стекло. Оно ведь чардейство полностью блокирует, так как же вы стаканы узлами закручиваете?
 
— Это просто. — Она пошевелила пальцами. — Надо за объект не стекло брать, а воздух, который его окружает. Нагреваешь воздух огненным арканом, от этого жара стекло и плавится.
«Действительно просто, — подумала я. — Тюрьмы для чародеев придется срочно видоизменять, до этой простоты кто угодно додумается, это вопрос времени».
— Благодарю вас, мадам Фараония. Господин Волков, пойдемте.
Холерический темперамент Григория Ильича выражался на его лице нервным тиком: глаз дергался, желваки на скулах напрягались и опадали, будто от истового пережевывания.
По уму надо было бы мужчинку успокоить, но времени на то не было. Ни минуточки.
С крыльца Фараонии я слетела кубарем, запрыгнула в сани.
— Гони на Архиерейскую!
Служивый тронул, не стал лишнюю бодягу разводить, что-де без пристава это никак не возможно, тем более что сам Волков уже торопился. А хорошо в Британиях личный состав тренируют, любо-дорого поглядеть на бег молодого здорового мужчины по зимним берендийским просторам. И для темпераменту сплошная польза, весь в физическую активность испарился.
— Рыжая идиотка, — похвалил мистер Грегори меня, наконец перевалившись через борт.
— Торопиться надобно, Гришенька, — укрыла я шкурой его колени. — Опростоволосилась я, получается, не на ту гадалку подумала. А ежели пока я с Фараонией политесы разводила, преступники на мою Миху покусились? За Губешкиной пришли, да, не застав, горничную стращать принялись? Не прощу ведь себе.
Волков тяжело дышал, то ли от бега, то ли от того, что я шептала ему на ухо…
— Молодец, Гелюшка, — повернул лицо, поймал губами мой рот.
Ах, как же великолепно, когда хвалят. Но, даже зажмурившись, не получалось представить подле себя другого хвалителя, поэтому я мягко отстранилась.
— Полноте, ваше высокоблагородие, приберегите пыл для невесты настоящей.
— Ты-то себя бережешь.
— Не в том дело, просто голова моя так устроена, что лишь одну мысль вмещает. Сейчас только о преступлении думать могу.
«Перфектно, Попович! Не в том дело. Конечно, нисколечко. Ты же авансы натурально раздаешь! Не стыдно, кокетка приказная? Размякла от мужской ласки? Страстного кавалера с крючка не желаешь упустить? Коллекцию собираешь?»
— Да никто на твою Миху не покушается, — сообщил Волков уже спокойно.
— Расскажи про свою версию.
— Изволь. — Он посмотрел на возницу и придвинулся еще ближе ко мне. — Блохина твоего свои же приказные жизни лишили из-за денег.
Прикинув и так и эдак, я фыркнула недоверчиво. Грегори продолжал:
— Оттого и дознания вести не стали, прикопали за оградкой, а сами деньги искать принялись.
Мы уже повернули на сонную Архиерейскую.
— Глупости, Гриня, — шепнула я, — искали бы, нашли непременно. Мне четверть часа всего на поиски понадобилось. В камине между скульптур запрятаны были под крышкой задвижной, я туда заместо денег беличий труп определила.
— А куда перепрятала?
— В том-то и дело, в спальне под кроватью саквояж валяется.
— Под опись сдашь.
— Разумеется. Только что это за деньги?
— Взятка.
— Нет! Сам рассуди. Предположим, Блохин шел в усадьбу Попова именно взятку получать. Да не шел, верхом мчался.
— Ну?
— Примчался, получил, двести рублей, предположим, неклюду за услугу отслюнявил… Хотя что это за услуга должна за две сотни быть?
— Какому еще неклюду?
— После расскажу, — отмахнулась я, размышлять вслух было удобно и привычно. — Неклюд захотел больше, убил Блохина… Нет, не сходится.
 
— Это оттого, что ты свою версию отринуть не желаешь, а к моей наживо шьешь.
— Справедливо. Тогда давай свою поподробнее.
Ночное безмолвие разорвал звук револьверного выстрела, за ним последовали еще четыре. Грегори сорвался с сиденья, приземлился у калитки, перемахнул через нее и скрылся за стеною дома. Я побежала к парадному крыльцу. Выбить дверь не получилось, не в атласных бальных туфельках. Крикнула вознице: